Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
166 -
167 -
168 -
169 -
170 -
171 -
172 -
173 -
174 -
175 -
176 -
177 -
178 -
179 -
180 -
181 -
182 -
183 -
184 -
185 -
186 -
187 -
188 -
189 -
190 -
191 -
192 -
193 -
194 -
195 -
196 -
197 -
198 -
199 -
200 -
201 -
202 -
203 -
204 -
205 -
206 -
207 -
208 -
209 -
210 -
211 -
212 -
213 -
214 -
215 -
216 -
217 -
218 -
219 -
220 -
221 -
222 -
223 -
224 -
225 -
226 -
227 -
228 -
229 -
230 -
231 -
232 -
233 -
234 -
235 -
236 -
237 -
238 -
239 -
240 -
241 -
242 -
243 -
244 -
245 -
246 -
247 -
248 -
249 -
250 -
251 -
252 -
253 -
254 -
255 -
256 -
257 -
258 -
259 -
260 -
261 -
262 -
263 -
264 -
265 -
266 -
267 -
268 -
269 -
270 -
271 -
272 -
273 -
274 -
275 -
276 -
277 -
278 -
279 -
280 -
281 -
282 -
283 -
284 -
285 -
286 -
287 -
288 -
289 -
290 -
291 -
292 -
293 -
294 -
295 -
296 -
297 -
298 -
299 -
300 -
301 -
302 -
303 -
304 -
305 -
306 -
307 -
308 -
309 -
310 -
311 -
312 -
313 -
314 -
315 -
316 -
317 -
318 -
319 -
320 -
321 -
322 -
323 -
324 -
325 -
326 -
327 -
328 -
329 -
330 -
331 -
332 -
333 -
334 -
335 -
336 -
337 -
338 -
339 -
340 -
341 -
342 -
343 -
344 -
345 -
346 -
347 -
348 -
349 -
350 -
351 -
352 -
353 -
354 -
355 -
356 -
357 -
358 -
359 -
360 -
361 -
362 -
363 -
364 -
365 -
366 -
367 -
368 -
369 -
370 -
371 -
372 -
373 -
374 -
375 -
376 -
377 -
378 -
379 -
380 -
381 -
382 -
383 -
384 -
385 -
386 -
387 -
388 -
389 -
390 -
391 -
392 -
393 -
394 -
395 -
396 -
397 -
398 -
399 -
400 -
401 -
402 -
403 -
404 -
405 -
406 -
407 -
дыха, а отдыху
посвящалось время труда, вовсе не обращали на себя внимания Долинского.
- Все равно, как ни живи,- все скучно,- говаривал он себе, когда
нестройность жизни напоминала ему о себе утомлением, расстройством нервной
системы, или неудачей догнать бесполезно потерянное время в работе.
Теперь он не мог надивиться, как в былое время у него недоставало
досуга написать в неделю двух довольно коротких корреспонденций, когда нынче
он свободно вел порученный ему целый отдел газеты и на все это не
требовалось ни одной бессонной ночи. Нестор Игнатьевич не только успевал
кончить все к шести часам вечера, когда к нему приходил рассыльный из
редакции, но даже и из этого времени у него почти всегда оставалось
несколько свободных часов, которые он мог употребить по своему произволу. С
шести часов он обыкновенно сидел в столовой и что-нибудь читал своим
хозяйкам. Анна Михайловна любила чтение, хотя в последнее время за хлопотами
и недосугами читала далеко меньше, чем Дора. Эта перечитала бог знает
сколько и, обладая неимоверной памятью, обо всем имела собственное, иногда
не совсем верное, но всегда вполне независимое мнение.
Гостей у Анны Михайловны и у Дорушки бывало немного; даже можно
сказать, что, кроме Ильи Макаровича, У них почти никто не бывал, но к
Долинскому кое-кто таки навертывался, особенно из газетчиков. По семейному
образу жизни, который Долинский вел у Прохоровых, его знакомые незаметным
образом становились и знакомыми его хозяек. Газетчики для Дорушки были народ
совершенно новый, и она очень охотно с ними знакомилась, но потом еще скорее
начинала тяготиться этим знакомством и старалась от них отделываться.
Особенно ее антипатией были два молодые газетчика: Спиридон Меркулович
Вырвич и Иван Иванович Шпандорчук. Это были люди того нехитрого разбора,
который в настоящее время не представляет уже никакого интереса. Нынче на
них смотрят с тем же равнодушием, с каким смотрят на догорающий дом, около
которого обломаны все постройки и огонь ничему по соседству сообщиться не
может; но было другое, старое время, года три-четыре назад, когда и у нас в
Петербурге и даже частью в просторной Москве на Неглинной без этих людей,
как говорят, и вода не святилась. Было это доброе, простодушное время, когда
в известных слоях петербургского общества нельзя было повернуться, не
сталкиваясь с Шпандорчуком или Вырвичем, и когда многими нехитрыми людьми ум
и нравственные достоинства человека определялись тем, как этот человек
относится к Шпандорчукам и Вырвичам. Такое положение заставляет нас
несколько оторваться от хода событий и представить читателям образцы, может
быть, весьма скудных размеров, выражающих отношение Доры, Анны Михайловны и
Долинского к этому редкостному явлению петербургской цивилизации. И
Шпандорчук, и Вырвич в существе были люди незлые и даже довольно
добродушные, но недалекие и бестактные. Оба они, прочитав известный
тургеневский роман, начали называть себя нигилистами. Дора тоже прочла этот
роман и при первом слове кстати сказала:
- Нет, вы совсем не нигилисты.
- Как это, Дарья Михайловна?
- Да так, не нигилисты, да и только.
- Как же, когда мы сами говорим вам, что мы в бога не веруем и мы
нигилисты.
- Сами вы можете говорить что вам угодно, а все-таки вы не то, что тут
названо нигилистом.
- Так что же мы такое по-вашему?
- Бог вас, господа, знает, что вы такое!
- Вот это-то и есть; вот такие-то люди, как мы, и называются
нигилистами.
- Знаете, по-моему, как называются такие люди, как вы? - спросила,
смеясь, Дора.
- Нет, не знаем, скажите, пожалуйста.
- А не будете сердиться?
- Сердиться глупо. Всякая свобода - наш первый принцип.
- Так видите ли, такие люди, как вы, называются скучные люди.
- А! А вам веселья хочется.
- Да не веселья, но помилуйте, что же это целую жизнь сообщать, в виде
новостей, то, что каждому человеку давно очень хорошо известно: "А знаете
ли, что мужик тоже человек? А знаете ли, что женщина тоже человек? А знаете
ли, что богачи давят бедных? А знаете ли, что человек должен быть свободен?
Знаете ли, что цивилизация навыдумывала пропасть вздоров?" - Ведь это ж,
согласитесь, скучно! Кто ж этого не знает, и какой же умный человек со всем
этим давно не согласен? И главное дело, что все-то вы нас учите, учите...
Право, даже страшно подумать, какие мы, должно быть, все умные скоро
поделаемся! А в самом-то деле, все это нуль; на все это жизнь дунет - и все
это разлетелось; все выйдет совсем не так, как написано в рецепте.
- Да вот, то-то и есть, Дарья Михайловна, что вы и сами выходите
нигилистка.
- Я! Боже меня сохрани! - отвечала Дора и как бы в доказательство
тотчас же перекрестилась.
- Да что же дурного быть нигилисткой?
- Ничего особенно дурного и ничего особенно хорошего, только на что мне
мундир? Я не хочу его. Я хочу быть свободным человеком, я не люблю
зависимости.
- Да это и значит быть независимой. Вы сами не знаете, что говорите.
- Благодарю за любезность, но не верю ей. Я очень хорошо знаю, что я
такое. У меня есть совесть и, какой случился, свой царь в голове, и, кроме
их, я ни от кого и ни от чего не хочу быть зависимой,- отвечала с
раздувающимися ноздерками Дора.
- Крайнее свободолюбие!
- Самое крайнее.
- Но можно найти еще крайнее.
- Например, можно даже стать в независимость от здравого смысла.
- А что ж! Я, пожалуй, лучше соглашусь и на это! Лучше же быть
независимою от здравого смысла, и так уж и слыть дураком или дурой, чем
зависеть от этих господ, которые всех учат. Моя душа не дудка; и я не
позволю на ней играть никому,- говорила она в пылу горячих споров.
- Ну, а что же будет, если вы, в самом деле, наконец, станете
независимым от здравого смысла,- отвечали ей.
- Что? Свезут в сумасшедший дом. Все же, говорю вам, это гораздо лучше,
чем целый век слушать учителей, сбиться с толку и сделаться пешкой, которую,
пожалуй, еще другие, чего доброго, слушать станут. Я жизни слушаюсь.
- Да ведь странны вы, право! Теорию ведь жизнь же выработала,- убеждали
Дору.
- Нет-с; уж это извините, пожалуйста; этому я не верю! Теория -
сочинение, а жизнь - жизнь. Жизнь - это то, что есть, и то, что всегда
будет.
- Значит, у вас человек - раб жизни?
- Извините, у меня так: думай что хочешь, а делай что должен.
- А что же вы должны?
- Должна? Должна я прежде всего работать и как можно больше работать, а
потом не мешать никому жить свободно, как ему хочется,- отвечала Дора.
- А не должны вы, например, еще позаботиться о человеческом счастье?
- То есть как же это о нем позаботиться? Кому я могу доставить
какое-нибудь счастье - я всегда очень рада; а всем, то есть целому
человечеству - ничего не могу сделать: ручки не доросли.
- Эх-с, Дарья Михайловна! - ручки-то у всякого доросли, да желанья
мало.
- Не знаю-с, не знаю. Для этого нужно очень много знать, вообще надо
быть очень умным, чтобы не поделать еще худшей бестолочи.
- Так вы и решаете быть в сторонке?
- Мимо чего пойду, то сделаю - позволения ни у кого просить не стану, а
то, говорю вам, надо быть очень умной.
- Нестор Игнатьич! Да полноте же, батюшка, отмалчиваться! Какие же,
наконец, ваши на этот счет мнения? - затягивали Долинского.
- Это, господа, ведь все вещи решенные: "ищите прежде всего царствия
Божия и правды Его, а вся сия приложатся вам".
- Фу ты, какой он! Так от него и прет моралью! Что это за царствие, и
что это за правда?
- Правда? Внутренняя правда - быть, а не казаться.
- А царствие?
- Да что ж вы меня расспрашиваете? Сами возраст имате; чтите и
разумейте.
- Это о небе.
- Нет, о земле.
- Обетованной, по которой потечет мед и млеко?
- Да, конечно, об обетованной, где несть ни раб, ни свободь, но
всяческая и во всех один дух, одно желание любить другого, как самого себя.
- Я за вас, Нестор Игнатьич! - воскликнула Дора.
- Да и я, и я! - шумел Журавка.
- И я,- говорили хорошие глаза Анны Михайловны.
- Широко это, очень широко, батюшка Нестор Игнатьич,- замечал Вырвич.
- Да как же вы хотите, чтобы такая мировая идея была узка, чтобы она,
так сказать, в аптечную коробочку, что ли, укладывалась?
- То-то вот от ширины-то ее ей и не удается до сих пор воплотиться-то;
а вы поуже, пояснее формулируйте.
- Да любви мало-с. Вы говорите: идея не воплощается до сих пор потому,
что она очень широка, а посмотрите, не оттого ли она не воплощается, что
любви нет, что все и во имя любви-то делается без любви вовсе.
Дорушка заплескала ладонями.
Эти споры Доры с Вырвичем и с Шпандорчуком обыкновенно затягивались
долго. Дора давно терпеть не могла этих споров, но, по своей страстной
натуре, все-таки опять увлекалась и опять при первой встрече готова была
спорить снова. Шпандорчук и Вырвич тоже не упускали случая сказать ей
нарочно что-нибудь почудней и снова втянуть Дорушку в споры. За глаза же они
над ней посмеивались и называли ее "философствующей вздержкой".
Дора с своей стороны тоже была о них не очень выгодного мнения.
- Что это за люди? - говорила она Долинскому,- все вычитанное, все
чужое, взятое напрокат, и своего решительно ничего.
- Да чего вы на них сердитесь? Они сколько видели, сколько слышали,
столько и говорят. Все их несчастье в том, что они мало знают жизнь, мало
видели.
- И еще меньше думали.
- Ну, думать-то они, пожалуй, и думают.
- Так как же ни до чего путного не додумаются?
- Да ведь это... Ах, Дарья Михайловна, и вы-то еще мало знаете людей!
- Это и неудивительно; но удивительно, как они других учат, а сами как
дети лепечут! Я по крайней мере нигде не видная и ничего не знающая
человечица, а ведь это... видите... рассуждают совсем будто как большие!
Долинский и Дора вместе засмеялись.
- Нет, а вы вот что, Нестор Игнатьич, даром что вы такой тихоня, а
прехитрый вы человек. Что вы никогда почти не хотите меня поддержать перед
ними? - говорила Дора.
- Да не в чем-с, когда вы и сами с ними справляетесь. Я бы ведь так не
соспорил, как вы.
- Отчего это?
- Да оттого, что за охота с ними спорить? Вы ведь их ничем не
урезоните.
- Ну-с?
- Ну-с, так и говорить не стоит. Что мне за радость открывать перед
ними свою душу! Для меня что очень дорого, то для них ничего; вас вот все
это занимает серьезно, а им лишь бы слова выпускать; вы убеждаетесь или
разубеждаетесь в чем-нибудь, а они много - что если зарядятся каким-нибудь
впечатлением, а то все так...
- Это, выходит, значит, что я глупо поступаю, споря с ними?
Долинский тихо улыбнулся.
- Ммм! Какой любезный! - произнесла Дора, бросив ему в лицо хлебным
шариком.
- Вы думаете, что для них ошибаться в чем-нибудь - очень важная вещь?
Жизни не будет стоить; скажет: ошибся, да и дело к стороне; не изболит
сердцем, и телом не похудеет.
- Ах, Нестор Игнатьич, Нестор Игнатьич! Кому ж, однако, верить-то
остается? А ведь нужно же кому-нибудь верить, хочется, наконец, верить! -
говорила задумчиво Дора.
- Веруйте смелее в себя, идите бодрее в жизнь; жизнь сама покажет, что
делать; нужно иметь ум и правила, а не расписание,- успокаивал ее Долинский,
и у них перемерялся тон и заходила долгая, живая беседа, кончая которую Даша
всегда говорила: зачем эти люди мешают нам говорить?
Долинский сам чувствовал, что очень досадно, зачем эти люди мешают ему
говорить с Дорой, а эти люди являлись к ним довольно редко и раз от разу
посещения их становились еще реже.
- Ну, какое сравнение разговаривать, например, с ними, или с
простодушным Ильею Макаровичем? - спрашивала Дора.- Это - человек, он живет,
сочувствует, любит, страдает, одним словом, несет жизнь; а те, точно
кукушки, по чужим гнездам прыгают; точно ученые скворцы сверкочат: "Дай
скворушке кашки!" И еще этакие-то кукушки хотят, чтобы все их слушали.
Нечего сказать, хорошо бы стало на свете! Вышло бы, что ни одной твари на
земле нет глупее, как люди.
- Это мы вам обязаны за такое знакомство,- шутила она с Долинским.- К
нам прежде такие птицы не залетали. А, впрочем, ничего - это очень
назидательно.
- А не спорить я все-таки не могу,- говорила она в заключение.
Вырвич и Шпандорчук пробовали заводить с Дорушкой речь о стесненности
женских прав, но она с первого же слова осталась к этому вопросу совершенно
равнодушною. Развиватели дали ей прочесть несколько статей, касавшихся этого
предмета; она прочла все эти статьи очень терпеливо и сказала:
- Пожалуйста, не носите мне больше этого сора.
- Неужто,- говорили ей,- вы не сочувствуете и тому, что люди бьются за
вас же, бьются за ваши же естественные права, которые у вас отняты?
- Я очень довольна моими правами; я нахожу, что у меня их ровно столько
же, сколько у вас, и отнять их у меня никто не может,- отвечала Дора.
- А вот не можете быть судьей.
- И не хочу; мне довольно судить самое себя.
- А других вы судите чужим судом?
- Нет, своим собственным.
- Спорщица! Когда ты перестанешь спорить! - останавливала сестру Анна
Михайловна, обыкновенно не принимавшая личного участия в заходивших при ней
длинных спорах.
- Не могу, Аня, за живое меня задевают эти молодые фразы,- горячо
отвечала Дора.
- Но позвольте, ведь вы могли бы пожелать быть врачом? - возражал ей
Шпандорчук.
- Могла бы.
- И вам бы не позволили.
- Совершенно напрасно не позволили бы.
- А все-таки вот взяли бы, да и не позволили бы.
- Очень жаль, но я бы нашла себе другое дело. Не только света, что в
окне.
- Ну, хорошо-с, ну, положим, вы можете себе создать этакое другое
независимое положение, а те, которые не могут?
- Да о тех и говорить нечего! Кто не умеет стать сам, того не
поставите. Белинский прекрасно говорит, что тому нет спасения, кто в
слабости своей натуры носит своего врага.
- Ах, да оставьте вы, сделайте милость, в покое вашего Белинского!
Помилуйте, что же это, приговор, что ли, что сказал Белинский?
- В этом случае, да - приговор. Попробуйте-ка отнять независимость у
меня, у моей сестры, или у Анны Анисимовны! Не угодно ли?
- Что за Анна Анисимовна?
- А, это счастливое имя имеет честь принадлежать совершенно независимой
швее из нашего магазина.
Дорушка любила ставить свою Анну Анисимовну в пример и охотно
рассказывала ее несекретную историю.
- Вот видите! - говорили ей после этого рассказа развиватели,- а легко
зато этой Анне Анисимовне?
- Ну, господа, простите меня великодушно! - запальчиво отвечала Дора.-
Кто смотрит, легко ли ему, да еще выгодно ли ему отстоять свою свободу, тот
ее не стоит и даже говорить о ней не должен.
- Да, женщина, почти каждая - раба; она раба и в семье, раба в
обществе.
- Потому что она большей частью раба по натуре.
- То есть как это? Не может жить без опеки?
- Не хочет-с, не хочет сама себе помогать, продает свою свободу за
кареты, за положение, за прочие глупые вещи. Раба! Всякий, кто дорожит
чем-нибудь больше, чем свободой,- раб. Не все ли равно, женщина раба мужа,
муж раб чинов и мест, вы рабы вашего либерализма, соболи, бобры - все равны!
- Даже досюда идет!
- А еще бы! Ведь вы не смеете быть не либералом?
- Потому что мы убеждены...
- Убеждены! - с улыбкой перебивала Дора.- Не смеете, просто не смеете.
Не знаете, что делать; не знаете, за что зацепиться, если вас выключат из
либералов. От жизни даже отрекаетесь.
- Вот то-то, Дарья Михайловна,- говорили ей,- не знаете вы, сколько
труда в последнее время положено за женщину.
- Это правда. Только я, господа, об одном жалею, что я не писательница.
Я бы все силы мои употребила растолковать женщинам, что все ваши о нас
попечения... просто для нас унизительны.
- Да что ж, Дарья Михайловна, унизительно, вы говорите? Позвольте вам
заметить, что в настоящем случае вы несколько неосторожно увлеклись вашим
самолюбием. Мы хлопочем вовсе и не о вас - то есть не только не о вас лично,
а и вообще не об одних женщинах.
- А о себе - я это так и догадывалась.
- Да хотя бы-с и о себе! Пора, наконец, похлопотать и о себе, когда на
нас ложится весь труд и тяжесть заработка; а женщины живут в тягость и себе,
и другим - ничего не делают. Вопрос женский - общий вопрос.
- Да то-то вот; пожалуйста, хоть не называйте же вы этого вопроса
женским.
- А как же прикажете его называть в вашем присутствии?
- Барыньский, дамский - одним словом, как там хотите, только не
женский, потому что, если дело идет о том, чтобы русская женщина трудилась,
так она, русская-то женщина, monsieur Шпандорчук, всегда трудилась и
трудится, и трудится нередко гораздо больше своих мужчин. А это вы говорите
о барышнях, о дамах - так и не называйте же ихнего вопроса нашим, женским.
- Мы говорим вообще о развитой женщине, которая в наше время не может
себе добыть хлеба.
- Развившаяся до того, что не может добыть себе хлеба! Ха-ха-ха!..
Дорушка неудержимо расхохоталась.
- Не смешите, пожалуйста, людей, господа! Эти ваши таким манером
развившиеся женщины не в наше только время, а во всякое время будут без
хлеба.
- Нет-с, это немножко не так будет. А впрочем, где же эти ваши и
не-дамы, и не-барышни, и уж, разумеется, тоже и не судомойки же, а женщины?
- А-а! Это, господа, уж ищите, да-с, ищите, как голодный хлеба ищет.
Женщина ведь стоит того, чтоб ее поискать повнимательнее.
- Но где-с? Где?
- А-а! Вот то-то и есть. Помните, как Кречинский говорит о деньгах:
"Деньги везде есть, во всяком доме, только надо знать, где они лежат; надо
знать, как их взять. Так точно и женщины: везде они есть, в каждом
общественном кружочке есть женщины, только нужно их уметь найти! -
проговорила Дорушка, стукая внушительно ноготком по столу.
- Да и о чем собственно речь-то? - вмешался Долинский.- Если об общем
счастии, о мужском и о женском, го я вовсе не думаю, чтобы женщины стали
счастливее, если мы их завалим работой и заботой; а мужчина, который,
действительно, любит женщину, тот сам охотно возьмет на себя все тяжелейшее.
Что там ни вводите, а полюбя женщину, я все-таки стану заботиться, чтобы ей
было легче, так сказать, чтоб ей было лучше жить, а не буду производить над
ней опыты, сколько она вытянет. Мне же приятно видеть ее счастливою и знать,
что это я для нее устроил!
- Да-с, это прекрасно, только с одной стороны - со стороны поэзии; а вы
забываете, что есть и другие точки, с которых можно смотреть на этот вопрос:
например, с точки хлеба и брюха.
Долинский несколько смутился словом "брюхо" и отвечал:
- То есть вы хотите сказать: со стороны денег; ну, что же-с! Если
женщина дает вам счастье, создает ваше благополучие, то неужто она не
участвует таким образом в вашем труде и не имеет права на ваш заработок? Она
ваш половинщик во всем - в горе и радостях. Как вы расцените на рубли
влияние, которое хорошая женщина может иметь на вас, освежая ваш дух,
поддерживая в вас бодрость, успокоивая вас лаской, одним