ить


     несколько слов, надеясь, что Урусов меня поймет. Но Урусов продолжал, и
когда   он  Орлову  сказал,  что  я  им  передал   высказанное  мне  Орловым
предположение  давать  две  тысячи  в месяц  на  политику,  то  Орлов  сразу
замкнулся. Он  начал объяснять, что им начаты большие постройки по сахарному
заводу, которые поглощают все его средства, начал утверждать, что у  него не
хватает  даже на личные расходы и кончил тем, что он даст теперь три тысячи,
а когда  представится возможность,  даст больше  и  что сделает это сам, без
напоминаний.  Когда же кончилось заседание, Орлов выждал, чтобы  все ушли, и
начал допытывать меня. Я рассказал ему все откровенно,  весь  мой разговор с
братьями  Верховного  Совета  и   начал  ему  объяснять  неправильность  его
поведения.  Он, наконец, казалось, проникся  моими объяснениями,  потому что
обещал исправить и изгладить  неприятное  впечатление  своего  объяснения  в
Совете. Я все ждал,  что в следующем  заседании он сам заговорит и  объяснит
свое поведение,  но я ошибся. Видимо, врожденная скупость взяла верх,  и  он
решил ограничиться выданными тремя тысячами. На одном из ближайших заседаний
ложи я  предложил кандидатуру  Лучиц-кого, депутата  от  Киева. Советом было
решено, что если Лучицкий согласится вступить в масонство, то [нужно будет ]
поручить ему пропагандировать идею  масонства в  Киеве. Предложение мое было
принято, и выбраны  были двое для переговоров с Лучицким. Порядок был такой:
сперва  кто-нибудь  предлагал  кого-нибудь  к  принятию;  тогда  обсуждалось
сделанное  предложение, и если оно принципиально принималось, то назначались
двое,  которым  поручалось  навести  возможно подробные  справки о названном
лице. В следующем  заседании добытые сведения обсуждались всеми и, если, они
оказывались  достаточными,  то  брату,  впервые  предложившему,   поручалось
узнать, желает ли то лицо вступить в масонство. По получении утвердительного
ответа выбирались два новых брата, которые обязаны были явиться к названному
лицу,  каждый в  отдельности, и,  не  называя  себя, должны  были  проверить
предварительно  его  взгляды на разные вопросы,  по установленному опросному
листу.   Эти   выбранные   братья  являлись  всегда   с  карточкой   впервые
предло-жившего, так что намеченному к принятию  лицу нечего  было опасаться.
По выслушивании доклада уполномоченных


     братьев,  ложа  решала, принять или нет, и в  случае согласия назначала
день приема.  Таким  образом,  проходило четыре  заседания, пока ложа решала
вопрос  о  принятии  кого-нибудь.  Такая  строгая проверка казалось,  вполне
гарантировала,  чтобы в масонство  не проник  какой-нибудь провокатор. Ввиду
возможной  провокации, решено было просить  Верховный  Совет  в Париже  дать
строжайший приказ всем ложам Франции никого из  русских без предварительного
запроса нас о личности желавшего вступить, не принимать. Такое  решение наше
было  встречено  с  полным  сочувствием,  и просьба наша  была уважена. Быть
может,  такая мера нас только  и спасла, что  мы не были разоблачены. Затем,
имея  в  виду,что некоторые масонские знаки могли быть известны полиции,  мы
решили  ввести  у нас,  кроме  общих масонских знаков,  еще добавочные, наши
специальные  знаки.  И было  решено никому  не  доверять, кто только  делает
иностранный знак,  а  отвечать только после добавочного русского знака. Этим
также мы себя гарантировали.
     Лучицким была выражена полная готовность вступить в масонство, и он был
принят. Тогда ему было поручено  подготовить почву в Киеве. Он  как раз в то
время уезжал на рождественские каникулы в Киев и мог заняться этим вопросом.
Верховным  Советом  было решено не  откладывать с вопросом  об  установлении
сношений с западными  масонами. Для  этой  цели  были  командированы Урусов,
Маргулиес и я. Маргулиес и Урусов должны  были поехать в Швейцарию, Италию и
Будапешт, а я должен был поехать в Киев и Одессу,  чтобы проверить на месте,
представляется   ли   возможность   создать   ложу,   и   затем  проехать  в
Константинополь,   чтобы  установить   сношение  с   тамошними   масонами  и
младотурками  и  затем дожидаться Урусова и  Маргулиеса, чтобы уже  вместе с
ними  ехать в  Одессу  и  Киев для  открытия  лож.  В самых последних числах
декабря  1908  г.  мы выехали.  Урусов и Маргулиес проехали  в Париж,  чтобы
заручиться рекомендательными письмами, а я в Киев.  В Киеве я  был обрадован
Лучицким, который  сообщил мне, что  ему  удалось уже переговорить с бароном
Штейнгелем,  депутатом  Первой  думы,  и  обнадежил  меня,  что   к   нашему
возвращению он рассчитывает  иметь  достаточное число, чтобы  открыть  ложу.
Проехал я в Одессу. Там я должен был говорить с присяжным поверенным


     Ратнером, который  был предварен  о моем приезде  Пергаментом.  Так как
Ратнер  не  был  еще  масоном,  то  я  не  посвящал его в подробности  нашей
организации,  а  поручил  ему  прозондировать  почву,  найдутся ли  желающие
вступить  в  масонство,  и обещал  ему  вернуться  через  две  недели, чтобы
подробно  поговорить.  На  другой  день   отходил  пароход,  и  я   уехал  в
Константинополь. Прибыл  я в Константинополь  3 января  1909 г., вечером. На
другой  же день  отправился я к Нарадунгияну -- это французский масон и член
партии младотурок, из армян. Он очень обрадовался  узнать, с какой я приехал
целью,   и  тут   же  начал   телефонировать  приятелям.  Большинство  турок
принадлежит  к  итальянским  масонам.  Большинство масонских лож  находится,
главным образом, в Салониках. Там же раньше, до переезда в Константинополь и
по возвращении из Парижа, находился и ЦК  младотурок, так называемый комитет
"Единение и прогресс". В  два  дня  На-рандунгиян познакомил меня с главными
масонами, находящимися в Константинополе. Познакомил меня также  с депутатом
Карассо и  Талат-беем.  Карассо -- присяжный  поверенный, из евреев, депутат
Салоник,  он же  был впоследствии  выбран  объявить султану  Абдул-Гамиду  о
ниспровержении. Талат-бей -- турок, также из Салоник, и был выбран товарищем
председателя  палаты.  Молодой  Энвер-бей  --  кра-савец,   майор,  гордость
младотурецкой партии и  армии  --  глава  всего движения. Скромность его при
разговоре прямо  чарует,  а  логичность  его  речи  поражает всякого.  Также
На-радунгиян   дал   мне   возможность   переговорить   с    представи-телем
дашнакгутиюнов.  С Ахмет-Риза я решил не  видаться  до приезда  Маргулиеса и
Урусова. Ахмет-Риза я знал еще когда комитет  младотурков заседал в  Париже.
Все  собрания  с  младотурками  происходили   в  ресторане  Токатлиана.  Это
единст-венный  хороший ресторан. Хозяин Токатлиан  -- армянин  и  масон. Над
рестораном  шла перестройка; он устраивал  в  то  время гостиницу,  а  также
особое помещение для  масонской ложи.  Свидания наши  происходили не в общей
зале,  а  в  потайной  комнате, куда сам  Токатлиан проводил каждого  из нас
отдельно,  незаметно  от  посетителей.  Несмотря на  конституцию, нужно было
младотуркам  быть  настороже,  да  и  я  не  хотел, чтобы  мои свидания были
известны. Приходилось  быть очень осмотрительным, так как наше правительство
нисколь-


     ко  не стеснялось  завезти российские порядки,  и на улицах можно  было
часто  видеть  русских  сыщиков,  которые  даже  в  чужой  стране  не  могли
преобразиться  и  отречься  от традиционных зонтика и галош.  В  гостинице я
держал  себя,  как турист;  на осмотр  города  брал  нарочно  гида, а  когда
отправлялся  на свидание, то шел один, пешком. Мне все-таки повезло: гид мой
оказался итальянцем  и  ярым  революционером;  его,  оказалось,  хорошо знал
Нарадунгиян. Через десять дней приехали  Урусов  и Маргулиес. Они побывали в
Швейцарии, Италии  и  Будапеште. Всюду  они были  радушно приняты, и  нужные
отношения были установлены. Для Константинополя на имя Ахмет-Риза  они также
привезли письмо от гроссмейстера масонов Лафэра. Ахмет-Риза уже  знал о моем
пребывании и  был  предупрежден Таалат-беем  и  Каракассо, что я жду приезда
Урусова и Маргулиеса, чтобы побывать у него. Когда мы все трое отправились в
парламент и отправили Ахмет-Ризу наши карточки, то моментально были приняты.
Там в парламенте порядок такой: ворота парламента закрыты и охранены стражей
младотурков.  Являющийся  посетитель   передает  свою  карточку   чиновнику,
сидящему в  будке,  у ворот, и дожидается на  улице; по получению разрешения
пропускается в ворота. Когда мы  приехали и послали свои карточки и письмо к
Ахмет-Ризе,  то  мгновенно  были  приняты.  Наверху  лестницы  встретил  нас
Таалат-бей, а в дверях кабинета сам  Ахмет-Риза.  Встреча  эта  произвела на
стражу  сенсацию  настолько, что,  когда  мы  в следующий раз отправились  в
парламент, то уже  не пришлось  посылать  карточек. Привратник -- младотурок
похлопал каждого из нас по плечу  и сразу пропустил. Ахмет-Риза  принял  нас
чрезвычайно  любезно.  По  принятому  обычаю было  подано кофе.  В  кабинете
находился Таалат-бей и какой-то  оппозиционный принц.  Просидели мы полчаса,
как  подали  Ахмет-Ризу  две  визитные  карточки.  Ахмет-Риза  успел  только
сказать:  "Voila vous serez en compagnie des amis",  как уже входил Гучков и
драгоман посольства  Мандельштам.  Увидав эту  фигуру, мы моментально  стали
прощаться  с  Ахмет-Риза  и, не поздоровавшись  с Гучковым, поспешили выйти.
Выходя, я сделал Таалат-бею масонский знак, что я хочу с ним говорить. Когда
мы были в коридоре, то я ему  объяснил,  какой "друг"  Гучков  и  какой  это
либерал. Таалат-бей очень благодарил, что я ему


     это объяснил, и говорит мне: "Можете  быть спокойны, что Гучков кофе не
получит".  Да  и  вообще  прием  Гучкова,  несмотря  на то,  что  он  явился
торжественно,  в  сопровождении драгомана  посольства,  был  совсем  другой.
Затем, когда началось  заседание  парламента,  нас провели в ложу. Места для
публики были  устроены довольно  оригинально. Очень роскошные ложи  в коврах
были уставлены большими мягкими креслами. Вероятно, особой надобности в  них
нет. Публики почти нет, все только  случайные иностранные посетители. Гучков
тоже  был проведен в  ложу,  и  ему все  время объяснял и  называл депутатов
Мандельштам,  который тщательно  нас  рассматривал с удивлением, что  многие
депутаты  снизу  нам  кланяются. Конечно,  от Гучкова он знал, кто мы такие.
Этого  Мандельштама  спустя  год  я  имел   случай  встретить  на  вечере  у
Брянчанинова в Петербурге. Он  рассказывал про организацию младотурков,  и я
еще раз  убедился, как наши  господа  мало осведомлены в  вопросах,  которые
составляют главную задачу их  службы.  Все  младотурки  --  масоны,  комитет
младотурок из десяти членов; каждый из этих десяти организует особый комитет
тоже из десяти; каждый из этих десяти организует снова группу из десяти и т.
д. Десять человек каждой группы знают только лицо, их сгруппировавшее. Кроме
масонской организации  у них имеются  фидаи,  организация которых напоминает
организацию  карбонариев.  Присягают  фидаи на  мече и  короне  и никогда не
знают, кто [их  ]  приводит к присяге  и где это  происходит. Согласившегося
итти в фидаи ведут с  маской на лице, чтобы он не мог  догадаться, куда  его
ведут. Дорогой провожающие меняются,  и он  таким образом не  знает, кто его
вел. Затем, при испытании и при-сяге, снимают маску,  а приводящие к присяге
лица  сидят  в  масках.  Система  пропаганды  в  войсках  у  них, по  словам
Энвер-бея,  совсем  была иная,  чем у  нас. У них вербовались только молодые
офицеры. Объясняется это тем, что  молодого офицера  легче пропагандировать.
Так как старшие, большей частью семейные и обеспеченные, труднее соглашались
на  риск.  Пропаганда между  солдатами  была строго  запрещена;  с  офицеров
требовалось,  чтобы они  и жили в казармах, и  возможно больше  сближались с
солдатами  и заботясь о них  настолько бы их к себе  привязывали,  чтобы они
были готовы на всякий риск, чтобы защищать офицеров. Вот, так сказать,


     главные основы,  на которых  делась  пропаганда  и судя по  результатам
можно судить  о правильности такой постановки  дела. Мы  пробыли еще  десять
дней,   встречаясь   постоянно   в   потайниках   ресторана  Токатлиана.  Из
Константинополя  мы уже втроем направились в  Одессу.  Присяжный  поверенный
Ратнер  сообщил нам, что у  него есть  четыре человека,  изъявивших  желание
образовать  масонства*. На  другой  день  решено было их собрать в  квартире
Ратнера  и начать  прием.  Для  образования ложи недостаточно было пяти лиц:
требуется наличность семи, чтобы образовать  ложу. Поэтому мы решили принять
пока имеющихся налицо, а затем уже снова  приехать устанавливать ложу, когда
найдутся  желающие.  Во  время приема  случилось  маленькое  замешательство,
которое  нас несколько  смутило.  Из  явившихся  двое, узнав, что  они будут
подвергнуты экзамену  и  должны  будут  подчиниться  ритуалу, отказались  от
вступления, говоря, что  подчиняться и  брать на себя  обязательства  они не
хотят.  Смущены  мы  были  потому, что нежелательно  было,  чтобы  люди,  не
вступающие, знали  о существовании  организации; но ручался за  них  Ратнер.
Кроме Ратнера были  приняты: директор кредитного общества Суботкин и гласный
Думы  Симяков. Когда мы  ехали в  Одессу, то всю дорогу Маргулиес хотел  нам
доказать, каким  громким именем  он  там  пользуется и  что его  присутствие
гарантирует полный  успех нашей миссии.  Жалко было смотреть на  него, когда
нам в  Одессе заявили, что именно присутствие Маргулиеса вредит успеху и что
ни  в коем  случае при первой организации не хотят иметь еврея. Из Одессы мы
приехали в  Киев. Тут  у  Лучицкого  имелось одиннадцать человек. Состав лиц
здесь оказался чрезвычайно интересным: были профессора, общественные деятели
и  даже  товарищ  прокурора  судебной  палаты  Пахомов. Прием  происходил  в
квартире Лучицкого.  Председательствовал князь Урусов,  но почувствовал себя
нехорошо,  передал   мне  предсе-дательствование,  так   что   мне  пришлось
устанавливать ложу, которой было дано название "Киевская Заря". Названия для
лож  устанавливаются  Верховным  Советом.  Наличность  принятых  лиц  давала
возможность сразу установить ложу. Масте-

     * Так в тексте. -- Прим. ред.-сост.


     ром-наместником был избран  барон  Штейнгель,  первым  наблюдателем  --
Литвинов, вторым -- Полторацкий, секретарем -- Вязлов и оратором -- Пахомов.
Такая организация считалась очень удачной, и она сразу начала себя проявлять
настолько, что через  месяцев шесть приехал Пахомов в Петербург по поручению
братьев  просить  Верховный  Совет  командировать  кого-нибудь  для открытия
второй  ложи.  Это было летом,  некого  было посылать, и  мной было передано
Пахомову,  разрешаю открыть временно  вторую  ложу с тем,  что осенью  будет
кто-нибудь  командирован  для  легализации. Председателем  второй  ложи  был
выбран  Пахомов. Московской  же  ложе было поручено  открыть  ложу  в Нижнем
Новгороде.  Велись  переговоры  об   открытии  лож  в  Саратове   и  Курске.
Приезжавшему   с   Кавказа  Здановичу,   принятому  в  Петербурге,  поручено
подготовить   организацию   на   Кавказе.   Во   второй  очередной   поездке
предполагалось посетить Лондон,  Берлин и Швецию, но поездке этой не суждено
было осуществиться. По возвращении нашем из поездки,  в феврале 1909 г., был
возбужден  вопрос,  что слишком  многолюдные и  частые  собрания  могут быть
опасны, поэтому было решено, оставляя главную ложу -- "Полярную Звезду" -- в
полном  составе, для  занятий  образовать  несколько  отдельных  лож;  новых
братьев принимать уже в эти новые ложи, и лишь в  особых случаях принимать в
главную   ложу.  Одну   ложу  назвали  "Северное  сияние".  Мастер-наместник
Некрасов, первый наблюдатель -- Караулов, второй -- князь Эристов, оратор --
Черносвитов  и  секретарь  --   князь  Головани.  Следующая  ложа  --  "Заря
Петербурга". Наместник -- Морозов, первый  наблюдатель --  Кузьмин-Караваев,
второй -- Гордеенко, секретарь -- Демьянов, оратор --  Кармин. Наконец, было
решено организовать военную  ложу.  Наместником  был  Андреянов, оратором --
Масловский  и  секретарем --  Тимофеев-  Хотя  занятия  шли регулярно и  все
аккуратно собирались,  но  я  лично часто бывал не  удовлетворен. Мне  часто
приходилось замечать,  что  между братьями нет настоящей  близости, без чего
масонство обречено на смерть. Из Москвы все чаще приходили сведения, что все
очень  недовольны Баженовым,  который  недостаточно конспи-ративен  и  часто
чрезмерно  болтлив.  Кем-то получено  сведение, что Жихарев  в  подозрении у
социалистов-революционе-ров. По  этому  случаю был назначен суд,  который не
нашел


     ничего  подозрительного и даже  пожалел Жихарева, который  искренно был
этим  потрясен.   Затем  многих  начала  пугать   систематическая  травля  в
черносотенной прессе против жидомасонов кадетов и в  этом  усматривали, что,
быть может, у  правых имеются какие-нибудь  сведения.  Начали  пугаться  еще
больше,  когда  в  Думе  правые  кричали,  что  им  известна  принадлежность
Маклакова к масонству. Многих испугала также появившаяся в "Русском знамени"
заметка,  в  которой говорилось,  что  могут  назвать  имя  русского  князя,
которого видели в ложе  в Париже. Несомненно, это был намек  на  меня. Между
тем у Кедрина, во время обыска, когда нашли масонскую ленту и он заявил, что
принадлежит к французскому масонству, то не обратили даже никакого внимания.
Словом  начало  создаваться  какое-то   неопределенное  настроение,   начали
высказываться  о  временном  прекращении  занятий.  На  одном  из  заседаний
Маргулиес и  Макаров, всегда  особенно подчеркивающие свой радикализм, а при
малейших  слухах  готовые спрятаться и  отречься от всей своей деятельности,
потребовали, чтоб комната у меня была преобразована  в жилую  комнату. Затем
потребовали,  чтоб  я показал диплом  и клятвенное  обещание.  Только  я  их
достал,  Макаров, не дождавшись никаких  решений,  как зверь бросился  рвать
бумагу  и так  стремительно,  что никто  не успел произнести [и] слова.  Все
начали   кричать,  кто  протестовать,  кто  одобрять,  нельзя   ничего  было
разобрать. Самый главный документ был уничтожен. Этот день -- последний день
масонства  в России, и  я еще  раз  убедился, что масонство не  для русских.
Должны люди  быть дисциплинированы,  разве мог  так Макаров  позволить  себе
такую  выходку.  Можно  было  находить  опасным сохранять  такой документ  в
частной квартире,  но уничтожать  исторический  документ было  преступление,
которому  нет названия.  Наконец, в  феврале 1910 года  решено было  созвать
собрание из  12 братьев для выяснения  всех циркулирующих слухов и обсудить,
что  дальше делать. Каждая  ложа  должна  была отдельно  обсудить  вопрос  и
делегировать  двух  братьев,  снабженных   мандатами.  На  собрание  явились
Головин, Кальманович, Морозов, Гордеенко, Эрис-тов, Некрасов и я. Из Москвы:
Баженов,  Урусов. Из Киева -- Вязлов,  Полторацкий; из  Нижнего Новгорода --
Кильвейн и Каминский; и от военной ложи -- Масловский и Макаров.


     Председателем  собрания  был  выбран  Головин.  Сперва хотели поставить
вопрос: закрыться  или нет. Потребовав слова, я заявил от [имени] Верховного
Совета, что  у настоящего  собрания таких полномочий нет, что собрание может
только  обсудить  положение  и высказать  пожелания, предоставив каждой ложе
отдельно решать самой, продолжать ли занятия или заснуть временно (масонское
выражение).  После  очень  долгих,  горячих  споров  началась  баллотировка.
Перевес  был бы  на  стороне  желающих продолжать работу,  если  бы  депутат
Некрасов  не  нарушил  данного  ему   его  ложей  определенного  мандата  не
прекращать работы. Голоса разделились; решение было предоставить ложам самим
решить дальнейшую судьбу. При таком неопределенном настроении ложи предпочли
временно уснуть. Таким образом, еще раз мы доказывали полную неспособность к
твердой организованности. Го