рактера -- об общей оценке  момента,  об общих методах борьбы
за политическую свободу, и т. д. Сильным толчком к конкретизации этих споров
послужили  политические стачки рабочих 1913-14 гг., заставившие Совет  много
внимания  уделять  вопросам  об отношении к массовым  рабочим движениям  и к
революционным методам борьбы вообще.
     В этих случаях об отношении  к стачкам у многих членов Совета выявилось
недоверие и даже боязнь массовых движений вообще. Оказалось, что при всем их
политическом радикализме, все представители буржуазно-прогрессивных


     групп были единодушны  в своей боязни "русского бунта -- бессмысленного
и беспощадного". Особенно  выпукло эту точку  зрения защищал член Совета  --
левый кадет (депутат Государственной думы, ныне покойный), который указывал,
что  ни один  человек,  знающий  "стихию  русской массы", не  может смотреть
оптимистически  на перспективы  революционной борьбы,  ибо  "стихия  русской
массы  к  добру  не может привести".  Позиция  членов Совета --  социалистов
интереса  не  представляет:  они  защищали  ту  линию отношения  к стачечной
борьбе,   которая   нашла   отражение  в  тогдашней   социал-демократической
меньшевистской литературе.
     Как и следовало ожидать, общего мнения  по  этому вопросу у  Совета  не
нашлось;  попытка  члена  Совета социал-демократа  меньшевика  поставить  на
обсуждение  вопрос  о  какой-нибудь  общей акции,  задачей которой  была  бы
поддержка стачечного движения и привлечения к нему общественных симпатий, не
привела  к  успешным  результатам. На этом частном  случае  выявилась  общая
неспособность  Совета  и  масонской  организации  вообще  достигать  крупных
результатов, поскольку речь шла о больших политических вопросах, отношение к
которым  в  общеполитическом  масштабе  различных  групп,  представленных  в
Совете,  было резко  % различным. Успешными усилия Совета  могли быть только
там, где речь шла о сравнительно небольших  вопросах, о сглаживании углов  и
т. д.
     Во всяком случае прения  по этому вопросу были значительным  событием в
жизни  Совета,  --  судя по  всему, они были,  быть  может, первым толчком к
формированию  внутри Совета той политической идеологии, которая вскоре стала
играть  большую  роль  и  за  пределами  масонской организации  -- идеологии
политического переворота, совершенного на верхах, помимо масс (а в некоторых
изложениях -- при  нужде  и с обращением против масс штыками). Оформилась  и
широко пустила свои корни эта идеология уже в годы войны.
     Последняя  застала   Совет,  как   и  все   другие,  впрочем,   русские
политические организации, совершенно неподготовленным  к решению поднимаемых
ею вопросов. Оказалось, что пацифизм русского масонства, о котором я говорил
выше,  носил в  высшей степени поверхностный и,  я  сказал бы, академический
характер, вращаясь в мире туманных и


     отвлеченных  общих  формул о  необходимости  перестройки  международных
отношений на основе принципов братской любви и солидарности, о необходимости
стремления  к  мирному,  братскому  улаживанию международных конфликтов. Эти
формулы  были достаточны для ответов  на  соответствующие  пункты  масонской
анкеты  --  в  этих  ответах можно  было  (так и  бывало обычно) на вопрос о
поведении  в  случае нападения на  Россию отозваться  декларированием своего
намерения  в этом случае "стремиться к  возможно  скорейшей  ликвидации этой
войны тем или  иным мирным  путем"  (из  соответствующего  ответа  одного из
опрошенных  мною  масонов).  Но они  оказывались  совершенно недостаточными,
когда война стала суровой действительностью.
     В дни, предшествовавшие объявлению войны,  целый  ряд  виднейших членов
Совета был в  отъезде  из Петербурга -- это ведь были дни летнего перерыва в
работе Государственной думы. Поэтому устроить собрание Совета в период после
австрийского   ультиматума   и   до  известного   торжественного   заседания
Государственной думы не представилось  возможным.  (Не  исключена,  впрочем,
возможность, что частные совещания некоторых членов  Совета и были, но о них
у  меня  не  имеется  сведений).  Только после  заседания Думы,  к  которому
съехались  почти  все члены  Совета -- депутаты  Думы,  оказалось  возможным
устроить  официальное собрание Совета.  Но к этому  времени члены Совета как
члены соответствующих думских фракций уже заняли ту или иную более или менее
определенную  позицию  по  отношению к  войне,  причем  всеми ясно ощущалась
невозможность    сгладить    остроту     разногласий    между,     например,
социал-демократами  и  кадетами.  Как  всегда  в  подобных  случаях,   Совет
предпочел обойти основной вопрос о войне, ее причинах и об общем отношении к
ней; на обсуждение вопрос о войне встал только в  форме  вопроса о том,  что
делать при уже создавшихся условиях.
     Эта попытка обойти разногласия, конечно, не могла быть удачной. Один из
членов Совета -- очень видный кадет  -- выступил с горячей речью, доказывая,
что единственное и нужное сейчас дело -- это идти на  фронт, чтобы сражаться
в   рядах  армии16.   Его  антагонистом  явился  член  Совета  --
социал-демократ, меньшевик, который доказывал, что задачи


     политических  деятелей  должны  лежать  в совершенно иной  области, что
война  неизбежно с небывалой доселе  остротой в  порядок  политической жизни
страны  поставит основные  вопросы  общеполитической проблемы, к  разрешению
которых  члены  Совета  должны  готовиться  сами  и работать над подготовкой
других, что поэтому нужно все силы обратить на политическую работу в стране,
придав ей большую определенность и заостренность.
     Как всегда  бывало  в  Совете,  между  этими  крайними  точками  зрения
наметился ряд  переходных оттенков, причем большинство центр тяжести вопроса
переносило на работу  по  смягчению  вредных  последствий  войны,  говоря  о
необходимости  участия  в  работе  по  обслуживанию  фронта,  помощи  семьям
мобилизованных, и т.  д. Во  всяком случае,  член Совета, социал-демократ, в
этот момент оказался в Совете более одинок, чем когда-либо раньше.
     Настроения членов  Совета в  годы войны эволюционировали в  направлении
общей эволюции тогдашних настроений в стране.
     Многие из лож  и даже  Совета  пошли на работу по  обслуживанию  фронта
уполномоченными  и  представителями различных  комитетов помощи.  Сношения с
фронтом  были, благодаря  этому,  у  Совета довольно хорошие;  приезжающие с
фронта члены Совета или лож делали Совету подробные доклады о положении дел,
о  настроениях на фронтах и  т.  д. Очень скоро  в  этих докладах  появились
тревожные  ноты   --  разговоры  о  дефектах  в   организации  снабжения,  о
бездарности  командования  в  кругах,  связанных  с масонской  организацией,
завоевали  себе право гражданства, быть  может, раньше, чем в каких бы то ни
было  других.  Очень скоро  приезжающие стали  сообщать  о настроениях среди
солдат, об ожиданиях, которые назревают в разбуженной войной серой массе.
     Чем дальше, тем яснее становилось, что основные политические проблемы в
порядок дня русской дейтвитель-ности уже  поставлены,  что не сегодня-завтра
их неизбежно придется разрешать --  и притом разрешать в  направлении  самых
широких  реформ,  самых широких уступок  общественным низам. Подобная оценка
положения становилась  почти общепризнанной, завоевывая теперь в ряды  своих
сторонни-


     ков  такие круги,  в  самой  подлинной  "благонадежности"  которых  еще
недавно не могло быть никаких сомнений. Боязнь  "стихии  русского народа"  у
них, правда,  не  стала  меньшей -- быть  может,  она даже усилилась с  того
момента, когда  в руки  этой  "стихии",  облаченной  в  серую  шинель,  дали
трехлинейную   винтовку.   Но   так   как   слишком   очевидно   было,   что
"неперепряженные кони" несут к неминуемой пропасти, то  сама боязнь "стихии"
заставляла  все  чаще  и чаще  думать о  "перепряжении коней  на  скаку",  о
необходимости торопиться  с этой  операцией  -- пока  еще  не  поздно,  пока
"стихия" не взяла этого дела в свои руки.
     В  подобной   атмосфере,  на  почве   подобных   настроений   идеология
политического  переворота, проводимого сверху,  стала приобретать  многих  и
пламенных адептов  в  самых разнообразных кругах,  создавая благоприятнейшую
почву для всевозможных заговоров, планов заговоров и еще больше разговоров о
таких планах. Такими планами были полны последние два перед  революцией года
войны -- история  их еще совершенно не изучена, хотя в целом  ряде отношений
она представляет огромнейший  интерес, так  как планы  эти и разговоры о них
сыграли огромную  роль главным образом в деле подготовки командного  состава
армии  и  офицерства  вообще  к  событиям марта 1917  г.,  обеспечив в одних
случаях нейтральное, в других -- сочувственное к ним отношение. К сожалению,
изучение этой истории  и в  настоящее время еще не представляется возможным,
так  как  участники  и  инициаторы подобных планов предпочитают до  сих  пор
хранить  полную о  них  тайну. Даже о наиболее  крупных из них  -- например,
плане ареста царя в ставке  с целью заточения в монастырь царицы (осень 1916
г.),  о  планах  ареста  царского  поезда,  о  плане  нападения  на  царский
автомобиль и т. д.  -- в литературе неизвестно ничего, кроме разве случайных
и не всегда ясных намеков17. Только об одном  из  всей серии этих
заговоров мы знаем несколько  более подробно --  об убийстве  Распутина;  но
новейшая литература вопроса показывает, что и в его истории остается все еще
очень и  очень много неясных моментов и притом как  раз в  интереснейшей для
историка   области   --   в   вопросе   организации   и   подготовки   этого
убийства18.
     Подобная  бедность материалов  делает крайне  трудным  изучение в  наше
время истории этих заговоров, хотя, быть


     может, попытка сводки материалов о  них была бы и теперь уже  нелишней.
Надо надеяться,  что  с  течением  времени участники  этих заговоров  снимут
наложенный  ими на себя обет молчания и расскажут нам о них  поподробнее. Но
поскольку  дело идет  об  идеологии этого  заговорщического движения, то уже
теперь  можно с  полной достоверностью  утверждать,  что  центром,  где  она
формулировалась, где она  впервые получила свою более  или  менее осознанную
формулировку, были масонские организации. Я уже отмечал выше,  что почва для
нее была готова  там и раньше, война только дала возможность четче поставить
вопрос, точнее формулировать конкретные выводы.
     Из  этих  моих  слов  отнюдь не  следует  делать вывода,  что масонские
организации, как  целое,  играли  активную  роль  в  практических  шагах  по
созданию  и  проведению  заговорщических   планов.  Наоборот,   относительно
Верховного Совета у меня имеются заслуживающие полного доверия указания, что
там, например, вопросы о  таких  конкретных мероприятиях  даже  не ставились
(относительно отдельных лож делать такие утверждения я не берусь,  так как о
многих из них у меня совершенно нет сведений).
     Такого рода вовлечение  Совета  в организационные мероприятия вообще не
было  возможным  --  он  был слишком  многочислен,  его состав  был  слишком
разнороден  в  политическом  отношении.  Но  ряд  руководящих  его   членов,
вынашивающих планы таких заговоров, имел близкие сношения с организаторами и
несомненно являлся  их вдохновителем. Более подробно эта их роль может  быть
освещена  только после освещения заговорщических попыток, с одной стороны, и
жизни отдельных масонских лож, с другой.
     VII
     До сих пор я не касался организационной  работы  Совета -- для  истории
масонства  и его  политической  роли гораздо  более  важно  было  проследить
эволюцию  его политических настроений. К тому же эта область работы Совета и
не является особенно разносторонней.
     Главной задачей Совета в этом отношении была работа по расширению  сети
лож. С этой целью ряд членов Совета


     предпринимал  агитационно-организационные  поездки по провинции, причем
маршрут   этих   поездок  обсуждался   в  Совете.  Относительно  широко  эта
деятельность развернулась в  годы войны, в результате чего в марте 1917 года
ложи были  учреждены, помимо столиц,  также в  целом ряде крупных  и средних
городов Поволжья, Урала,  Северо- и Юго-Западного края, на Юге, в Закавказье
и т.  д. Общее число лож мне неизвестно, но, по-видимому, оно приближалось к
20.
     Принципы,  которыми руководствовались организаторы  лож  при вербовке в
них новых членов, поскольку  их удается  установить,  сводились к стремлению
собрать  в  них  всех  наиболее  активных  и  влиятельных в данной местности
общественных  деятелей   радикального   и  либерального   лагеря.   Активных
участников  местного  рабочего  движения в  них обычно даже  и  не  пытались
привлекать, зато так называемых  легальных социал-демократов  (большевиков и
меньшевиков) и социалистов-революционеров в члены ложи привлекали  с  особою
охотою. Иметь в  ложах  представителей  этих  групп  считалось, по-видимому,
обязательным, так как сформированные из одних либералов  ложи  совершенно не
удовлетворяли задачам согласования деятельности групп левого  лагеря. В годы
войны -- ближе к революции -- в принципах, на которых подбирался состав лож,
стали  заметную роль играть соображения о возможной роли того или иного лица
после ожидаемого политического переворота. Всех лиц, которые выказывали себя
способными  на  руководящую   роль  при  подобных  событиях,  поскольку  они
удовлетворяли прочим  требованиям, организаторы лож сознательно  и  особенно
настойчиво  стремились вовлечь в  их состав. В  этот  период ложи  на местах
определенно  становятся   ячейками   будущей   местной  власти  --   вернее,
резервуарами,  из которых будущая,  созданная  после  переворота центральная
власть  сможет  черпать  надежных,  со своей  точки  зрения, кандидатов  для
замещения  постов власти местной. Особенно рельефно этот момент  выступает в
организационной  работе  двух виднейших  представителей  Верховного  Совета,
которые  потом, в  1917 г.,  играли видную роль во Временном Правительстве и
действительно, со своей точки зрения,  не без  успеха использовали созданные
заранее "резервуары". В этом отношении очень показателен пример в  городе N,
где из семи членов ложи


     летом 1917 года четверо  занимало административные посты -- губернского
секретаря  и  его  помощника,  секретаря губернского  комиссара и  комиссара
уездного, -- а пятый был товарищем председателя городского Совета.
     Учреждение  местной  ложи  проводилось   всегда   в  присутствии  члена
Верховного  Совета   и  его   представителя;  в  дальнейшем   ложа  работала
самостоятельно, поддерживая, по возможности, постоянное общение с Советом. К
официальной переписке  прибегать было воспрещено --  переписка  получастного
характера обычно велась между учредителем  и членами ложи. Кроме того, члены
местных  лож пользовались всеми  возможными  случаями  для личных поездок  в
Петербург, а  члены  Верховного Совета по мере возможности совершали объезды
лож. Приезжавшие в Петербург представители местных лож иногда допускались на
заседания  Совета  --  наиболее крупные провинциальные  ложи,  кажется, даже
имели право делегировать представителей в Совет.
     Кроме работы по  расширению  организационной сети, Совет  делал  иногда
попытки проведения  агитационных кампаний. Главной из  них была  кампания по
поводу  роли  Распутина при  дворе. Начата  она  была  еще  в  1913-14  гг.,
несколько позднее Советом была сделана попытка издания какой-то направленной
против  Распутина  брошюры19,  а  когда  эта  попытка не  удалась
(брошюра  была  задержана  цензурой),  то  Советом   были  приняты   шаги  к
распространению этой брошюры в  размноженном на пишущей  машинке виде. Таким
же  путем  размножались  и другие материалы о  Распутине  -- например,  тоже
сожженная  цензурой брошюра миссионера  Новоселова,  сотрудника  "Московских
ведомостей", разоблачавшего "хлыстовство" Распутина.
     В  целях   популяризации   принципов,  лежавших   в   основе  масонской
организации, масонами же, но, по-видимому, не Верховным Советом, была издана
в  1915  г.  книга  некоего Сидоренко (кажется,  псевдоним), об  итальянских
карбонариях. Книга эта  была подвергнута  жестокой  и справедливой,  с точки
зрения исторической, критике на страницах "Голоса минувшего",  но задачей ее
составителей  и  издателей  была  отнюдь  не  история  движения  итальянских
карбонариев 1820-30 гг., а  популяризация идей  карбонариев русских  периода
1915 г., а для этой цели они считали возможным модернизи-


     ровать  на  свой лад предания об организационной структуре  итальянских
заговорщиков.
     Необходимо отметить также, что в эти же годы приток русских в масонство
шел  и  за  границей, в эмиграции.  Центром по-прежнему был Париж, но в ряды
масонства     теперь     здесь    пошли    главным     образом    эмигранты,
социалисты-революционеры  и  близкие  к  ним.  Фактов участия за границей  в
масонских  ложах  социал-демократов   (большевиков   или  меньшевиков)   мне
установить не удалось --  ни одно  из конкретных указаний, которые  до  меня
дошли, при проверке подтверждения не получило. Но конечно, такая возможность
сама по себе не исключена.
     Работа русских  масонов во французских ложах в эти годы по существу  не
отличалась  от  работы  там   же  русских  масонов   в  1901-05  гг.  --  ее
положительной   стороной   была  по-прежнему  популяризация   идей   русской
революции, программ русских революционных партий. Работа эта велась довольно
энергично (например,  читались доклады для масонов-французов о  социализации
земли и т. д.) и,  по-видимому,  не  без успеха.  Правда,  роль французского
масонства в это время шла на убыль, и результаты этой работы русских масонов
не были так  значительны,  как в 1901-05 гг. Впрочем, и тогда  успех русских
масонов определялся не столько  их собственными пропагандистскими талантами,
сколько пропагандистским зарядом развертывавшихся в России событий.
     VIII
     В месяцы, предшествовавшие  марту 1917 года,  руководители  организации
развертывали  энергичную  деятельность,  торопясь  с  осуществлением  планов
переворота  сверху.  В  их  теперешних  рассказах  часто   прорываются  ноты
раздражения на лидеров прогрессивного блока, к которым военные --  участники
заговоров  --  обращались  с  запросами об  их отношении  к подготовительным
актам.  Лидеры  прогрессивного  блока  упорно  сдерживали  все эти  попытки,
подчеркивая,  что не  все еще возможности влияния  на Николая исчерпаны.  На
этой почве прошло  размежевание  между  руководителями  масонства и лидерами
прогрессивного блока, часто в  пределах одной и той же партии, размежевание,
которое выявилось


     несколько позднее, во время борьбы в период 1917 года, и привело к ряду
резких конфликтов, например, в кадетской партии.
     Когда   разразились   события   марта  1917  года,   отношение   к  ним
руководителей  Совета  было далеко не  одинаковое. Некоторые из  них,  очень
влиятельные в Совете, упорно думали  о соглашении  с наиболее  прогрессивной
частью  командного  состава  армии для борьбы и  направо -- против  царя,  и
налево  --  против "улицы". Других,  наоборот, "улица" эта захватила  и  они
приняли активное  участие в  придании  ее движению  возможно организованного
характера, тем  самым  сильно содействуя ее успеху. Это расхождение, само по
себе очень характерное для  разнородности настроений  даже в основной группе
руководителей  Совета,   не   смогло  принять  сколько-нибудь   значительных
размеров, так как события поставили Совет перед лицом свершившегося факта.
     Вообще же  в эти дни члены Совета играли очень активную  роль -- ряд их
состоял  членами  Временного  комитета  Государственной  думы, участвовал  в
совещаниях по формированию Временного правительства,  а потом вошел в состав
этого последнего.  При определении этого