ы  позором
подчиниться его требованию и устранить слово "Россия". Выступление мое  было
настолько резким, что


     вызвало вмешательство председателя -- единственное, которое сохранилось
в моей  памяти от всех трех конвентов, на которых  я участвовал;  он призвал
меня к порядку, указав на недопустимость  выражений, употребленных мною, при
разговорах в братской среде. В конце концов было принято  название  "Великий
Восток народов России".
     Далее было принято решение поручить Верховному Совету выработать  устав
организации  и разослать  его  для  ознакомления  ложам --  с тем, чтобы  на
следующем конвенте можно было его утвердить.
     Закончился  конвент  избранием двух  выборщиков,  которым  по  статутам
организации  поручалось дело  составления Верховного Совета. Выборы их  были
тайные,  --  и  фамилии избранных  не оглашались.  Порядок  составления  ими
Верховного Совета был  таков: эти  двое  выборщиков  кооптировали  третьего;
втроем  они  кооптировали  четвертого; вчетвером  --  пятого, и  т. д.  Сами
выборщики в Верховный Совет потом могли и не входить.  После  я  узнал,  что
выборщиками на этот раз были выбраны Штейнгель и Головин.
     Заседания этого конвента  происходили на квартирах одно у Балавинского,
другое у Головина; каждое тянулось целый  день --  из осторожности тут  же и
обедали и никуда в течение дня не ходили. Помню, вечером у Балавинского пили
чай в  гостиной  и он  нам  показал  люстру, при свете  которой в свое время
Пушкин читал свои  стихи. И  самовар  на столе  в нашу честь был  подан  тот
самый,  из  которого  пил  чай  Пушкин:  Балавинский  был  по матери  внуком
Олениных, от которых ему и перешли все эти вещи.
     В последний  день работ конвента ко мне подошел  Колю-бакин и  сообщил,
что я кооптирован в Верховный Совет. Это меня несколько удивило: я был самым
молодым из участников конвента -- и по  возрасту, и по масонскому стажу, и к
тому же  принадлежал  к другой  партии,  чем  основная группа  руководителей
конвента, которая, как видно из данного выше перечня, почти целиком состояла
из левых кадетов.
     Первое  заседание   Верховного  Совета  состоялось  тут  же  в  Москве;
помнится, что на  нем присутствовали,  кроме выборщиков  и Колюбакина, также
Некрасов  и  Урусов;  на  этом  же  заседании   мы   помнится,  кооптировали
Керенского, Чхеидзе  и  Григоровича-Барского.  Позднее  в состав  Верховного
Совета


     был введен  еще ряд лиц  -- всех я  их  сейчас не  помню как не помню и
порядка введения  их.  Вообще  в  разное  время в Верховном Совете  побывали
Браудо, Масловский, Макаров, Си-дамонов-Эристов,  Карташев  (последний уже в
годы войны).
     По своему строению Верховный Совет целиком был  подобен  ложе. Он так и
звался -- "ложей Верховного Совета", т. е. в нем имелись Venerable, оратор и
два  надзирателя.  Венераблем  был  Штейнгель;  в   тех  случаях,  когда  он
отсутствовал, его заменял Урусов. Оратор  в Верховном  Совете роли не играл,
так как, конечно, непосредственного приема в Верховный Совет новых членов не
производили;  поэтому фамилии ораторов  Верховного  Совета в моей памяти  не
сохранились.
     Наиболее  важную  роль в жизни  Верховного Совета играл его  секретарь,
который был докладчиком в Верховном Совете по всем текущим делам, а позднее,
после  создания Петербургского местного Совета -- он  же был докладчиком и в
последнем; по  своему  положению  он должен  был знать всех венераблей  всех
русских лож; все сношения Верховного Совета с ними велись через него или под
его  контролем;  он один  имел  право требовать  открытия  ему  имен  и всех
отдельных членов лож, чем,  правда, на практике он пользовался редко. Вообще
-- он был главным организатором в масонской организации.
     Таким секретарем до конвента 1912 г. был Некрасов; после этого конвента
и  до его отъезда в конце 1914 г. на фронт -- Колюбакин;  затем, до конвента
1916 г., сначала  Некрасов, затем Керенский; после конвента 1916 г. -- я, до
самого своего выезда за границу, когда заместителем моим стал Балавинский.
     Работая в  Верховном Совете, я узнал, что русские конвенты бывали и  до
1912 г., всего,  кажется,  один,  много  два.  Но не  как  верховные  съезды
самостоятельной русской  организации, а как совещания представителей русских
лож,  аффилированных  к Великому Востоку  Франции.  Сущест-вовал и Верховный
Совет  --  опять-таки  не  как  самостоятельное  учреждение. В  его  состав,
насколько я знаю, входили, кроме секретаря Некрасова, еще Сидамонов-Эристов,
Степанов и др. Душою организации, главным ее инициатором и организатором  --
был С. Д. Урусов, через которого,


     главным образом, и поддерживались ее связи с Великим Востоком Франции.
     В  это же  время я  узнал и причины, которые  побудили Верховный  Совет
провести меня  на  московский конвент 1912 г. В  ложах  тогда  шла  борьба с
Грушевским и  его сторонниками;  вопрос о формах будущей  организации России
обсуждался в  ложах, и  я все  время  высказывался  в крайнем централистском
духе.  Верховный  Совет  предвидел,  что  этот спор  станет  в  центре работ
конвента 1912 г. и стремился провести вполне  надежных с  его  точки  зрения
людей, т. е. определенных противников позиции Грушевского.
     Верховный  Совет  был  главным  руководителем  масонской организации  в
России. Его главными функциями были:
     1.  Организация новых лож и контроль за приемами новых членов  в старые
ложи. О всех новых  кандидатах в Верховный Совет сообщали венерабли тех лож,
в   которые  намечался  их  прием.  В   Петербурге  все   новые  кандидатуры
обстоятельно  обсуждались  венераблем  соответстсвующей  ложи  и  секретарем
Верховного Совета, а иногда вопрос о них выносился и на заседания Верховного
Совета; для провинции это правило не всегда соблюдалось.
     Организация  новых  лож  целиком  была  в  ведении  Верховного  Совета.
Провинцию для  этой цели специально  объезжали  члены  Верховного Совета  --
обычно  Некрасов,  Керенский,  Колюбакин,  Урусов;  несколько  поездок  было
сделано  и   мною  (в  Москву,  Киев,   Витебск).  Во  время  этих   поездок
представители Верховного Совета выясняли  состав  местных лож, знакомились с
братьями, выясняли  вопросы  о возможности того или иного использования их в
общих  интересах братства, намечались  и  новые кандидаты  для привлечения в
организацию.
     Инициатива  приема  новых  членов  исходила и от Верховного  Совета  --
последний  в  этих  случаях   исходил  всегда  из  соображений  о  возможной
полезности  данного лица для организации. Если данное лицо шло навстречу, то
прием его проводился  через  какую-либо  из  существовавших лож,  или,  если
подходящей  ложи  не  находилось, то  для  вновь  привлекаемого  создавалась
специальная  ложа. Случаев  последнего  рода мне  помнится только два -- оба
относятся к годам войны;


     в одном  случае речь шла о приеме Кусковой и  Прокоповича, в  другом --
Мережковского  и  3.  Гиппиус.  В  последнем  случае  ложа  была  создана из
Карташева,  Гальперна, А.  А. Майера (религиозный  философ, помощник  А.  И.
Браудо  по службе  в публичной библиотеке) и  Некрасова  (кажется,  также  и
Керенского).
     Создавая новые ложи, Верховный  Совет пытался группировать их членов по
роду  занятий;  именно таким  образом  были созданы  ложи думская,  военная,
литературная.  Особенно  важное  значение в жизни  организации имела думская
ложа,  руководству  которой  Верховный  Совет  уделял исключительно  большое
внимание. В нее входили депутаты Ефремов, Коновалов, Орлов-Давыдов, Демидов,
Виноградов,  Волков,  Степанов,  Колюбакин,  Некрасов,  Керенский,  Чхеидзе,
Скобелев, Гегечкори, Чхенкели (стоял вопрос  о привлечении Головани, но  его
кандидатура  была отклонена, так как Керенский высказался против:  он считал
его  болтуном), кажется, все. Задачи этой  группы были  во многом аналогичны
задачам  Прогрессивного блока  1915-1917 гг., только  с  левым уклоном:  без
октябристов,  но с трудовиками и социал-демократами: в  ней  Совет стремился
создать  объединение левой оппозиции. Сознательного отстранения  октябристов
из этой группы не было, -- об ультиматуме Чхеидзе, про который рассказываете
Вы, я ничего не знал. Если бы он был поставлен в мое время, то Совет счел бы
его  нарушением  основных принципов  организации и  несомненно высказался бы
резко против него. Говорю об этом с такой уверенностью  потому, что и в  мое
время вопрос о привлечении октябристов в общей форме  вставал и  в Верховном
Совете, и в Думской ложе.  Я  сам в это время  по этому  вопросу склонялся к
точке зрения недопустимости привлечения октябристов и горячо  тогда эту свою
точку зрения защищал,  но был  разбит, что называется, наголову --  и теперь
думаю, что мои тогдашние противники были правы. Поэтому, если бы  подходящий
октябрист, типа,  например, Шидловского, нашелся и согласился бы вступить  в
ложу,  то  он,  если  б  его анкетные ответы оказались  подходящими,  был бы
несомненно принят. Фактического значения этот пункт, однако, не  имеет,  так
как таких  октябристов не нашлось и практически вопрос о приеме кого-либо из
октябристов вообще не вставал.


     Стремясь к  объединению левой оппозиции,  думская  группа  заботилась о
сглаживании  всякого  рода  конфликтов  и  трений  между  различными  левыми
фракциями в  Государственной Думе и  к облегчению их совместных выступлений.
Особенно    много    удавалось     делать    в    этом     направлении     в
конституционно-демократической партии; выступления кадетов-масонов и кадетов
думской фракции  и даже в Центральном Комитете кадетской партии  были всегда
координированы  со взглядами  Верховного Совета и  проникнуты действительным
чувством  братства. У  социал-демократов  дело  обстояло много  хуже --  это
объясняется личными свойствами Чхеидзе, его большим скептицизмом в отношении
к  задачам  организации.   Цели   морального   совершенствования,  братского
сближения его, по-видимому,  никогда не захватывали, -- этим он отличался от
Гегечкори и особенно Чхенкели, которые значительно больше сблизились с нашей
организацией, в значительно большей степени  прониклись ее духом. Чхеидзе же
всегда оставался в наших рядах в известной мере инородным телом.
     Из других специальных лож около этого времени, т. е. после 1912 г. и до
начала войны, -- были созданы ложи литературная и военная. Первая из них, т.
е.  литературная ложа, была создана, кажется,  зимою 1914 г.,  в нее входили
Маслов-ский-Мстиславский,  Богучаровский,  А.  А.  Мейер,  потом   Карташев;
кажется,  в нее входил и  Н.  Н.  Суханов ( в  организацию вообще он  входил
несомненно).  Широкого  развития  эта  ложа не получила,  а после истории  с
Мстиславским, о  которой будет дальше, и  совсем захирела. По планам, в этой
ложе должны  были  быть  объединены  крупные журналисты  из  важнейших левых
газет, но осуществления эти планы  не получили.  Из "Речи" в ложи  никто  не
входил (сообщенный Вами рассказ  Неманова о  попытке Некрасова привлечь его,
Неманова, в  литературную  ложу, вполне  правдоподобен; этим делом занимался
Некрасов,  и он мог  сделать подобную попытку, но мне об этой попытке ничего
не  известно), --  тем  не  менее на  эту  газету мы  в  известных  пределах
воздействовали, давая туда  через  Клячко-Львова  нужную информацию;  Львов,
который сам в организации не состоял и о существовании ее  не знал, проводил
через газеты все, что нам казалось  полезным и в  нужном для нас  освещении;
особенно хорошо он это дело выполнял в 1917 г. Из "Дней" был намечен к


     привлечению Канторович,  но  почему-то  и  этот  план  осуществления не
получил  (почему именно, сейчас не  помню). Позднее очень  хотели привлечь в
ложу А.  Н.  Потресова. Об  этом  много говорили  в Верховном  Совете  и все
относились с  большим сочувствием  -- но к нему не нашли никаких  ходов: я с
ним был знаком очень мало; не было среди нас и никого другого, кто бы был  с
ним настолько хорошо знаком,  что мог бы взять на  себя  эти  переговоры. Но
этот  последний план  относится уже  ко  много  более позднему периоду, -- к
концу войны или даже к началу революции.
     Военная группа  была создана тоже около зимы 1913-14  гг. Организатором
ее был Мстиславский; в нее входили Свечин, позднее генерал, какой-то генерал
и  кто-то  из  офицеров  академии.  Деятельности  большой она не  проявляла,
собиралась, если не ошибаюсь, всего 2-3  раза, а после начала войны и вообще
прекратила  свое  существование.  Вообще  все  разговоры   о   необходимости
проникновения в  армию, которые  у нас  велись  очень часто и охотно, так  и
остались   разговорами   и  осуществления   не  получили.   С   "усыплением"
Масловского, о чем я скажу ниже, дело и вообще затихло.
     О собраниях с генералом Рузским, про которое  Вы мне передаете со  слов
Горького, мне ничего не известно, но организатор этих собраний, приведший на
одно из них Горького, двоюродный брат генерала Рузского, профессор, кажется,
политехнического  института,  Рузский,  Дмитрий  Павлович,  состоял  в нашей
организации и  в годы  войны  играл в  ней видную  роль:  он был венераблем,
членом местного петербургского Совета, и  секретарем  его. Собрания, которые
он устраивал, формально не могли быть масонскими, -- если  б  он организовал
особую  ложу, то мне это в  должности  секретаря Верховного Совета неизбежно
должно  было  бы  быть  известно.  Но  частные  попытки,  организационно  не
оформленные, в  направлении  установления связей с  военными кругами, он мог
делать и на свой личный страх. Это  с точки зрения нашей организации было не
только допустимо, но и желательно. Д. Рузский мог стремиться их делать еще и
потому, что он был из  тех, кто особенно резко выступал против Мстиславского
и требовал его устранения, а после его устранения взял на себя в организации
работу по установлениию связи с военными кругами. Но все это относится уже к
1916-17 гг., когда


     организационно неоформленные связи с военными начали завязываться очень
многими видными деятелями нашей организации.
     Зима 1912-13 гг., кроме организационной работы, особенно важной тогда в
новой  Государственной  думе,  была  закончена  работой по выработке  устава
организации.  Автором  его   явился  С.  Д.  Масловский-Мстиславский,  много
руководящих указаний ему дал  С. Д. Урусов, вообще, повторяю, игравший очень
видную роль в жизни организации. Разработанный проект устава был разослан по
ложам  для  обсуждения  и  затем, после согласования  предложенных изменений
Верховным Советом, был предложен на утверждение конвента 1913 г.
     Этот  конвент  собрался  летом  1913  г.  в  Петербурге;  собрания шли,
помнится,  на  квартире  Степанова.  Особых  подробностей  о  нем  я  сейчас
припомнить не могу; помню только, что из новых участников на  этом  конвенте
был  В. Я. Богучар-ский-Яковлев, и,  кажется,  Скобелев. Конвент этот, после
обсуждения и внесения поправок, принял предложенный проект  устава и поручил
Верховному  Совету  изыскать  способ  конспиративного издания его --  такой,
который не вскрывал бы факта существованию организации и в то же время давал
бы  членам  возможность  хранить этот  устав  вполне  легально, не  навлекая
подозрений полиции. Такой способ позднее был найден и устав в 1915, кажется,
году  был  отпечатан  в  виде  приложения  к  книге  Сидоренко  "Итальянские
угольщики". Написана эта книга была Мстиславским в форме якобы исторического
исследования об итальянских карбонариях 20-30-х  годов  XVIII века; конечно,
она была очень поверхностной компиляцией,  к тому же с искажениями, так  как
нужно было историю подгонять к нашему  уставу,  печатавшемуся в приложении в
качестве   исторического  документа.  Но   поставленным  изданием   цель  --
опубликование устава без обнаружения тайны существования организации -- была
достигнута. По этому уставу можно установить структуру нашей органи-зации.
     Финансы  организации составлялись  из членских  взно-сов, которые  были
невелики,  они  через  венераблей  сосредото-чивались   в  руках   секретаря
Верховного Совета. Больших сумм в этой кассе не было -- наличность обычно не
превы-


     шала нескольких сотен. Но  когда деньги  бывали нужны для какого-нибудь
дела,  мы  их всегда  могли достать, так как такие  члены  организации,  как
например, граф Орлов-Давыдов, всегда  с полной готовностью  давали требуемые
суммы.
     Приблизительно  к  этому периоду,  т.  е.  к 1912-13 гг.,  относится  и
создание  местного  петербургского  Совета,  --   по   уставу  такие  Советы
создавались в  том случае, если число лож в каком-либо пункте достигало 5. В
состав этого Совета входили  венерабли всех местных  лож -- я помню, что там
были  Богучарский, Степанов, Демьянов,  Виноградов,  Д.  Рузский, Колюбакин,
Чайковский. Секретарем был  Рузский. Председателя постоянного не было -- его
выбирали каждый раз  особо.  Связь  с Верховным Советом поддерживалась через
секретаря Верховного Совета, который входил в этот местный совет.
     Кроме Петербурга, местный  Совет был  создан  еще и  в  Киеве,  но  уже
позднее, в годы войны. Других местных Советов не существовало.
     Общие  задачи  организации,  как они сложились в это  время, я  вкратце
определил бы следующей  формулой: стремление к моральному усовершенствованию
членов на почве объединения их усилий  в борьбе за политическое освобождение
России.  Политического  заговора,   как  сознательно  поставленной  цели,  в
программе нашей  работы  не  было, и если  бы  кто-либо попытался  в  задачи
организации такой заговор  ввести,  то  это вызвало  бы протесты  со стороны
многих. Был, правда, целый ряд лиц, из  них часть очень влиятельных, которые
очень сильно  к заговору склонялись -- например, Мстиславский и Некрасов. Но
в организации они свою точку проводили осторожно  и закрепить  ее в качестве
официальной   точки   зрения  организации  не  стремились   (об   эпизоде  с
Мстиславским  я  сейчас  не говорю). Борьба за свободу,  конечно, входила  в
задачи организации; об этом говорилось даже в клятве,  но конкретно средства
и пути нигде сформулированы  не были. Задачи  личного усовершенствования для
многих тоже играли весьма значительную роль. Таких, как Чхеидзе, который эту
сторону задач организации совершенно не воспринимали,  было очень  мало. Для
некоторых  же  эта  сторона задач организации  имела  главное значение. Так,
например, в Киеве преобладали в организа-


     ции люди, для которых этические задачи стояли на первом месте.
     Социалистической окраски программа  организации  не носила, но  широким
социальным  реформам всемерно все члены сочувствовали  и к социалистическому
движению  относились  больше,  чем  терпимо.  Я,  пожалуй,  назвал  бы  нашу
организацию последним прибежищем  великих  идей 1789  г.: лозунги "братство,
равенство,  свобода"  у нас воспринимались в их наиболее  первобытном  -- не
искаженном и не усложненном виде.
     Очень характерной  для  настроений подавляющего большинства организации
была ненависть  к  трону,  к монарху  лично -- за то, что он  ведет страну к
гибели.  Это  был   патриотизм   в  лучшем  смысле  слова  --  революционный
патриотизм. Наиболее сильно это настроение выступило, конечно, в годы войны,
но в основе оно имелось и раньше. Конечно, такое отношение к данному монарху
не могло не переходить и в  отношении монархии  вообще, в результате чего  в
организации  преобладали  республиканские  настроения;  можно  сказать,  что
подавляющее большинство  членов  были республиканцами, хотя  республика и не
была зафиксированным догматом организации.
     В  Верховный  Совет, как  я  уже  указал,  поступали  все  предложения,
вынесенные в отдельных ложах; многие вопросы он и сам поднимал. Принятые  им
решения обычно имели характер только руководящих  указаний, значение которых
было  только морального порядка.  При  вынесении  их Верховный Совет  всегда
стремился найти