1925 г., Марсель
     Просмотрено  Чхеидзе,  по  указанию которого  и  внесены исправления  и
дополнения.
     Как-то раз -- это было в 1910 г. -- ко мне подошел член Государственной
думы  Степанов,  левый  кадет,  и спросил  меня, не  нахожу  ли  я возможным
вступить в организацию, которая стоит вне партий, но преследует политические
задачи  и  ставит  своей  целью  объединение  всех  прогрессивных элементов;
упомянул  он  при этом,  что для  вступления необхо-димо  принятие  какой-то
присяги  и что вообще  это связано  с некоторым  ритуалом.  О  том, что  это
масоны,  он  мне  прямо  не сказал.  Я  не  был  знаком  с  характером  этой
организации, равным образом я мало знал и  о  масонстве вообще, но почему-то
--  не припомню  теперь, почему именно --  сразу догадался, что речь  идет о
масонской ложе  и тотчас  же выразил  свое согласие. Степанов указал, куда я
должен  придти, -- адреса  я теперь не помню. В  назначенное время я пришел.
Меня  ввели, в  отдельную комнату,  где  Степанов дал  мне анкетный листок с
рядом вопросов, на  которые я должен был ответить  (Степанов  об этой анкете
предупредил  меня заранее), и  оставил меня  одного.  Я сел  писать  ответы.
Насколько вспоминаю,  вопросы были следующие  (приведу, что помню, вместе со
своими ответами).
     Как  вы  относитесь  к  семье?  --   Признаю  ее  как  ячейку,  имеющую
воспитательный и объединяющий характер.
     Как  Вы   относитесь   к  человеческому  прогрессу?   --  Признаю,  что
человечество идет к тому, чтобы стать одной


     семьей,  к  этому  ведут объективные условия развития  человечества,  и
считаю необходимым всеми силами работать над этим.
     Ваш взгляд на религию? --  Считаю, что нужно  быть терпимым ко взглядам
каждого.
     Какие  пути и методы международных отношений Вы  признаете? --  Считаю,
что  только   пути  мирного   сотрудничества,  что  только  общечеловеческая
солидарность  и  стремление  к  взаимному  пониманию  являются  основами, на
которых должны складываться международные отношения.
     Как вы относитесь к войне? --  Считаю, что метод  решения международных
споров  путем войн должен быть навсегда  и  совершенно  исключен  из  списка
допущенных.
     А  если нападут на Россию?  --  Мы должны стремиться  ликвидировать  ее
[войну ] тем или иным мирным путем.
     Какую  форму правления Вы  считаете наиболее приемлемой для  России? --
Республиканскую.
     Других  вопросов и  своих  ответов я не  помню,  но  помню хорошо,  что
вопросов, имевших то  или  иное отношение  к  социализму и классовой борьбе,
среди них не имелось. Этих тем не коснулся я и в своих ответах.
     Когда я  написал ответы, в комнату вошел Степанов, взял их  и удалился,
оставив меня ждать ответа. Я знал,  что в это время ответы мои были оглашены
в  собрании ложи. Через  некоторое  время вошел Степанов, туго  завязал  мне
глаза и провел куда-то, где меня усадили. Здесь мне был задан вопрос:
     "Знаете ли Вы, где Вы сейчас находитесь?"
     Я ответил: "На собрании масонской ложи".
     В говорившем  я  тотчас  узнал Некрасова  -- его голос  мне был  хорошо
знаком. Вслед за тем Некрасов задал мне вопросы, повторявшие вопросы анкеты,
я  ответил  в  духе  своих только  что  написанных ответов.  Затем  Некрасов
предложил мне встать,  я встал  и услышал, что встали  и все присутствующие.
Некрасов  произнес слова клятвы -- об обязанности хранить тайну всегда и при
всех  случаях,  о  братском  отношении  к товарищам по  ложе во всех случаях
жизни, даже если это связано со смертельной опасностью,  о  верности в самых
трудных  условиях. Потом Некрасов  задал, обращаясь ко всем  присутствующим,
вопрос:


     "Чего просит брат?"
     Присутствующие хором ответили:
     "Брат просит света!" -- вслед за тем Степанов снял мне повязку с глаз и
поцеловал меня, нового брата.  С такими  же поцелуями  ко мне  подошли и все
остальные из  присутствующих. Последними, как  я теперь увидел, были,  кроме
Некрасова и Степанова, еще член Государственной думы и  присяжный поверенный
А. Я. Гальперн, относительно последнего у меня некоторые сомнения, был ли он
тогда; возможно, что был и  еще кто-нибудь из тех, кого я назову дальше, как
членов малой ложи, помню, что всего было человек 5-6.
     Да,  позабыл,  акт приема  меня  был сделан от имени  "Великого Востока
Франции".
     Так я вступил в ложу. Заседания последней шли более или менее регулярно
2-4 раза в  месяц;  собирались на  квартире какого-либо  из членов;  никаких
ритуалов на  этих собраниях де  соблюдалось; состав  несколько  менялся -- в
общем руководствовались тем правилом, чтобы  в ложе  сходились  люди, жившие
относительно недалеко друг от друга, но число присутствующих было 6-8.
     Совещания  эти  носили  информационный характер; определенных  докладов
обычно не было; -- каждый передавал новую информацию, -- за эту  последнюю я
особенно ценил  эти собрания. Из этого, конечно, не следует  делать  вывода,
что  я  не признавал пользы этой  организации  и  в других отно-шениях: я ее
ценил  как  организацию,   где  могут  быть   выяснены  те  или  иные  общие
прогрессивным   элементам   точки   зрения   на  различные   вопросы;  такое
согласование  взглядов  мне казалось политически весьма  полезным.  Наряду с
такой  информацией о событиях шла и взаимная информация об  отношении к ним.
Тут  бывали и  дебаты,  причем обострения  их  всегда  избегали;  как только
замечали,  что  разногласия не могут  быть сглажены,  что общую формулировку
отношения к данному вопросу  найти нельзя,  то вопрос этот устранялся. Но по
тем  вопросам,  когда  имелось  сходство отношения, резолюций  не  выносили,
голосований  не производили: все, что придавало бы  собраниям сколько-нибудь
связующий характер, было устранено.
     В таком порядке шли обмены мнений по всем основным вопросам, встававшим
в порядок дня Государственной думы и


     политической жизни страны вообще. Помню разговоры о войне, о Распутине,
о  стачечном движении  и  др.  Попыток  перехода  к  активной  деятельности,
обсуждения  и  разработки каких-либо  планов кампаний -- не  было.  Даже  по
такому вопросу, как выборы в Четвертую Государственную думу, не было попыток
поставить вопрос  о  совместной  деятельности.  Впрочем, тогда я входил  еще
только в ложу. Может быть в Верховном Совете или других ложах вопрос стоял.
     Позднее, уже в период Четвертой Государственной думы -- не помню точно,
при каких обстоятельствах -- встал вопрос  о введении меня в Верховный Совет
русских  лож. Порядок  этого введения  я теперь  вспоминаю не  совсем  ясно;
по-видимому,  оно  было  произведено  в  порядке  кооптации  меня  Верховным
Советом,  но  помню  теперь, что моя ложа этот вопрос обсудила, одобрила мое
введение  в  Верховный  Совет,  так  что  я  до  известной  степени  был  ее
представителем в  Верховном Совете, хотя прямых выборов и не было. Я сообщал
ложе о работах  Верховного  Совета.  Никаких особых дополнительных  обрядов,
присяг и посвящений при переходе в Верховный Совет не было делаемо.
     Председателем  Верховного Совета  был Некрасов, казначеем -- Харитонов.
Верховный Совет состоял, помнится, из 12-14 человек; состав его за мое время
(1912-16 гг.) несколько изменялся;  я  помню следующих: Керенский, Некрасов,
Волков (член Государственной думы), Степанов (член Государственной думы), А.
И.  Коновалов  (член  Государственной  думы),  некто  Харитонов,  близкий  к
прогрессистам,  Н.  Д.  Соколов,  Колюбакин,  Головин  (председатель  Второй
Государственной   думы),   Григорович-Барский   (из   Киева).  Головин   был
представителем  Москвы,  Григорович-Барский  -- Киева. Никаких обрядностей в
заседаниях Верховного Совета, как и в ложе, не было.
     В период  работы  в Верховном  Совете я  узнал о принадлежности к ложам
следующих  лиц,  кроме  уже  названных:  члены  Г.  Д.  Демидов,  Коновалов,
Ржевский,  Ефремов,  Орлов-Давыдов,  Чхенкели, Гегечкори, Скобелев (их троих
ввел я), члены Государственной думы Д. Лучицкий, Ледницкий (последнего лично
я  не встречал,  но  слышал,  что  он  масон),  А. И.  Браудо  (из Публичной
библиотеки),  Н.  Н.  Суханов,  II  Я.  Богучарский,  Швецов, Сигов  (отец),
Панкратов (шлис-


     сельбуржец), Н. В. Чайковский, поляк Венцловский. Помню, были разговоры
о введении в ложу Г. А. Лопатина, но результата не помню, в ложе  с ним я во
всяком случае не встречался. Всего в Петербурге было  3-4 ложи.  По  составу
среди  членов  были  представители  всех  левых,  вплоть  до  прогрессистов,
октябристов не  было  ни  одного. О  Гучкове,  как  члене,  не  слыхал  и не
допускаю.
     Были ложи  и  в  провинции -- в  Москве (из членов знаю  лишь Головина,
слышал, кажется, еще и имя Бурышкина), в Киеве (Гр. Барский, проф. Иванов --
прогрессист,  член  Государственной  думы)  в  Самаре  (Кугушев),  Саратове,
Нижнем-Новгороде. На Волге вообще лож было несколько. Сам я организовал ложу
в Кутаисе  в 1911 г., в нее вошли, кроме нас с Гегечкори, еще Г. Ф. Зданович
[шел по процессу 50-ти ], и Петр Кипиани, старик. Общих принципов,  которыми
руководствовались бы при привлечении, не  было; во  всяком  случае, я их  не
помню. Я лично не задавался целью особенного расширения состава -- меня, как
я  уже сказал, интересовала  больше  информация, которую я  получал на  этих
собраниях; поэтому  я ограничился лишь тем, что ввел  Гегечкори,  Чхенкели и
Скобелева, да  еще привлек  Кипиани, которых считал  по их личным  качествам
подходящими и  по  личному же влиянию полезными для лож. Зданович был введен
[неразборчиво ]. Во  всяком случае, тот подход,  которым, по  вашим  словам,
руководствовался  в деле вербовки  Керенский  (привлечение в  ложи тех  лиц,
которые  при перемене режима  могут занять  командные  посты),  в  Верховном
Совете никогда при мне сформулирован не был.
     Ни в ложе, ни в Верховном Совете никаких протоколов заседаний не велось
--  основным  правилом в ложе  было  вообще не оставлять никаких  письменных
документов об организации; поэтому и те анкетные листы, о которых я упомянул
выше, уничтожались немедленно по  оглашении в  ложе.  Единственный документ,
который существовал в  писаном виде --  это  устав  организации,  его давали
прочесть каждому  принятому члену и хранили в строгой тайне. Содержание его,
даже отдельных пунктов, я сейчас не могу припомнить.
     Порядок работы Верховного Совета немногим отличался от работы  ложи. Та
же информация, тот же обмен мнений с


     затушевыванием острых углов,  без  каких-либо резолюций, без каких-либо
решений.  Попыток  перехода  к  практической деятельности до  1915-16 гг. не
помню;  только  о Распутине  сообщали  материалы  и пытались издать  брошюру
Пругавина   (Новоселова?)   "Старец  Леонтий",  а   когда  это  не  удалось,
распространяли  ее в писанном виде. Это отсутствие  активности объясняю тем,
что  как  только  мы  переходили к вопросу о практических  шагах,  тотчас же
вставали вопросы, которые нас  разъединяли и во  вне лож. Помню, например, в
1913-14 г.  разговоры  о стачечном  движении,  которые  уперлись в  вопрос о
революции. Я  считал, что революция  неизбежна, что мы к  ней идем  и должны
работать  для  се  ускорения.  Остальные  (во  всяком  случае,  большинство)
подходили к  этому вопросу с большой опаской, так как считали,  что  "стихия
русской  массы к  добру  не может  привести",  что, зная  эту массу,  нельзя
увлекаться  мыслью  о насильственных методах борьбы. (Особенно  хорошо помню
Волкова, который твердил мне: "Вы русской массы не знаете").
     В этих  условиях общая деятельность, конечно, не была  возможна, к тому
же  я  лично всегда  подчеркивал, что  я  --  член партии и  фракции, связан
дисциплиной и не могу и не хочу, считаю нецелесообразным и невозможным вести
политическую работу вне рамок моей партии. Оговорю -- таких прямых заявлений
я не  делал, в этом не было  нужды, но это был вообще как бы основной  пункт
наших отношений, молчаливо, но единодушно признанный с самого начала.
     Расхождения  заметно  обострились  и  углубились  после  начала  войны.
Объявление последней  застало  меня  в  провинции -- я был тогда  в  Минской
губернии. До момента  объявления войны вопрос о ней, как  что-то практически
чувствуемое, как что-то близкое, не стоял.  Поэтому те общие фразы, которыми
я ответил на  соответственные вопросы в анкете, удовлетворили,  по-видимому,
всех -- в таком  же  духе, помнится, я слышал  и высказывания других. В июле
1914 г. вопрос встал  конкретно  и  остро. Я  вернулся в  Петербург накануне
известного   заседания  думы.  Собрания   ложи  или  Верховного   Совета  до
выступления  Хаустова  не  было.  Через  несколько  дней  после  выступления
Хаустова собрался Верховный Совет. Может  быть  потому, что  все уже знали о
моей солидарности с декларацией Хаустова, во всяком случае, общий вопрос об


     оценке войны  поднят не был, это  очевидно  считали бесполезным. Вопрос
встал в  плоскости: что делать? Колюбакин  заявил,  что надо идти на  фронт,
надо  принять  участие в борьбе, всячески  помогать ей.  Колюбакин тогда  же
пошел на фронт и через месяц был убит. Я высказывался в том смысле, что наша
задача  лежит  в  иной  плоскости, что война поставила на  очередь  основные
общеполитические проблемы,  к решению  которых надо  готовиться самим и надо
готовить  других; надо центр тяжести перенести на общеполитическую работу  в
стране. Отношение большинства было неопределенное.
     Но вскоре стали приезжать люди с театра военных  действий;  в Верховном
Совете  читали  доклады о настроении  армии --  главным образом члены  думы,
ездившие  туда в командировку;  помню, что уже  первые  доклады,  уже  через
несколько месяцев после начала боевых действий, сообщали о настроениях среди
солдат,  об  их  разговорах  о  земле, о будущем  государственном устройстве
России  и т. д.  Было  ясно, что политические  проблемы становятся все более
заостренно, но и среди членов ложи, как и  в  Государственной  думе  вообще,
довольно долго  большинство  стояло на  позиции  невозможности  "перепрягать
коней на ходу". Только позднее, после очищения Галиции, после падения Львова
и Варшавы, когда выяснилось, в какой тупик заводит страну война,  и в ложах,
и в  Верховном Совете встал вопрос  о политическом  перевороте.  Ставился он
очень  осторожно,  не сразу.  -- Переворот  мыслился  руководящими кругами в
форме  переворота  сверху,  в  форме  дворцового  переворота;   говорили   о
необходимости отречения Николая и замены его; кем именно, прямо не называли,
но думаю, что  имели  в виду  Михаила.  В  этот период Верховным Советом был
сделан ряд  шагов к  подготовке общественного мнения к  такому перевороту --
помню  агитационные  поездки  Керенского   и  других  в  провинцию,  которые
совершались по  прямому  поручению  Верховного Совета; помню сборы денег  на
нужды  такого  переворота.  Кто  руководил сборами  и  какие  средства  были
собраны, я не знаю. Вообще с финансовыми делами организации  я не знаком, но
знаю, что она имела свою кассу, казначей был, как я уже сказал, Харитонов, о
котором  ничего,  кроме  его фамилии, не  знаю (был  он,  кажется, близок  к
прогрессистам); были  и какие-то взносы, но необязательные, я их не делал ни
разу. О планах ак-


     тивных действий я в Верховном Совете ничего не слышал, и не  знаю, были
ли таковые.
     Перед  самым  мартом  1917   г.  деятельность  организации  еще   более
расширилась. По уставу отдельные ложи между собой общения иметь не могли  --
они  сносились лишь через Верховный Совет. Но  в январе и особенно в феврале
1917 г. было признано необходимым в целях влияния на общественное настроение
устраивать  более  широкие  собрания. К  числу  именно  таких,  созванных по
инициативе Верховного Совета собраний,  относятся те, о которых рассказывает
Суханов, Шляпников и др. (февраль  1917 г.,  главным образом у Соколова); на
эти собрания, наряду с членами лож, приглашались и посторонние, не члены.
     После  революции я ни в ложу,  ни в Верховный Совет не ходил ни разу --
как-то сразу оборвалось: и меня туда не тянуло, и  оттуда меня  не звали.  И
была ли там какая-нибудь работа, я не знаю.
     Ни партии (Организационный комитет и Областной комитет) , ни во фракции
я о своем участии в ложе не рассказывал: я  знал, что для партии мое участие
вреда принести не  может, а данное обязательство  и моя обычная осторожность
во всем, что касается других, заставляли быть особенно сдержанным.
     Историей организации я мало интересовался -- знал лишь,  что  незадолго
до  моего  в  нее   вступления  в  ней  произошла   какая-то  реорганизация;
передавали, что главной причиной, побудившей  провести ее,  было обнаружение
где-то в организации человека, которого  считали ненадежным.  Кто это был, я
не знаю. Имени Бебутов --  отвечаю на ваш вопрос -- я в этой связи во всяком
случае не слыхал,  хотя и  знал  его: как-то раз  мне Гегечкори передал, что
есть такой Бебутов  и что он  хочет зачем-то со мной познакомиться. Я был  у
него,  он говорил о своих знакомствах  с Бебелем и др.,  о своей библиотеке,
переданной  им  социал-демократической  партии  и лежавшей тогда в  Берлине;
попутно зачем-то упомянул, что он  масон. На меня он произвел неопределенное
впечатление;  помню, мы  говорили тогда с Гегечкори и никак не могли понять,
зачем Бебутов искал встречи с нами.
     О военных в ложах я не знал ничего --  не знаю, входили [существовали ]
ли таковые или нет.


     IV. ЗАПИСЬ  БЕСЕДЫ С П. Н. МИЛЮКОВЫМ 8 января  1927 г., Берлин (у Б. И.
Элысина)
     О масонах ничего  не знал. Правда,  в  период Четвертой Государственной
думы к нему обращались с разговорами на тему о масонах, но, натыкаясь на его
отрицательные  отзывы,  дальнейшие  беседы  прекращали.  И  он  сам  на  эти
разговоры внимания не  обращал, считая их несерьезными -- только уже в  1917
г., узнав о существовании масонских обществ, вспомнил об этих попытках, но и
до сих пор ничего серьезного о масонах не знает.
* * *
     В 1912 г.,  после  созыва  Четвертой  Государственной  думы,  наметился
перелом настроения. В Третьей  Государственной думе кадетам приходилось  все
время вести работу строго в рамках обороны, только к самому концу наметилось
некоторое  оживление.  Выборы  дали победу  кадетам  и  открыли  возможность
перехода в наступление, хотя бы частично: увеличилось число мандатов и,  что
еще  важнее, наметился сдвиг  настроения  избирателей.  Поэтому,  как только
новая фракция съехалась,  был поставлен вопрос о принципах тактики и о плане
работ в Государственной думе.
     Прения  с участием всех членов ЦК тянулись долго, борьба  была довольно
серьезная. Милюков с самого начала почувствовал, что против  него  выступает
довольно сплоченная и  довольно сильная  группа, лидером  ее  был  Некрасов.
Основная линия  деления проходила,  по формулировке Милюкова, в отношении  к
революции и революционным методам ликвидации самодержавия. Милюков отстаивал
необходимость   ориентироваться   на   эволюцию   и   вести  борьбу   строго
конституционными методами. Некрасов говорил о необходи-


     мости держать курс на насильственную ликвидацию самодержавия.
     По  каким именно  конкретным поводам  выступил наружу этот общий  спор,
Милюков теперь не помнит, но он хорошо помнит, что вопрос встал именно в той
форме,  и  очень  заостренно, даже абстрактно, что,  по мнению  Милюкова,  и
содействовало решительности поражения Некрасова,  от  которого скоро  отошла
значительная часть  его  сторонников,  например,  Степанов  и др. Горячо  за
Некрасова держался  Колюбакин, который был  вторым лидером "левых".  В итоге
спора Некрасов оказался в незначительном меньшинстве.
     Вторым -- производным --  вопросом  был спор об отношении к более левым
группировкам. Некрасов и Колюбакин были сторонники тесного  контакта с ними,
строгого согласования с  ними деятельности во  всех вопросах, вообще "левого
б