омощниками новое средство властвования над  рабочими  не  только  во  время
голода и случайных  невзгод, но всегда. При втором  способе у людей остаются
запасы хлеба, помогающие  им,  не отдаваясь в  рабство, переносить небольшие
недороды  и  случайно  выпадающие  невзгоды;   при  третьем  способе,  когда
требований предъявлено больше, то отбираются и запасы хлеба, и всякие другие
запасы  предметов первой необходимости, и при малейшей невзгоде работник, не
имея  ни  запасов  хлеба, ни других запасов, которые бы он мог променять  на
хлеб, подвергается  рабству тем, у  кого есть  деньги. Для  первого  способа
насильнику нужно иметь только воинов  и делиться  только с ними; для второго
ему нужно иметь, кроме охранителей земли и запасов хлеба,  еще собирателей и
приказчиков  для  раздачи этого хлеба; для третьего  способа ему  нельзя уже
самому владеть всею землею, а нужно иметь, кроме воинов для сбережения земли
и  богатств, еще землевладельцев и собирателей  дани, распределителей  ее по
головам или по предметам потребления,  наблюдателей,  таможенных служителей,
распорядителей деньгами и делателей их. Организация третьего способа гораздо
сложнее второго: при втором способе собирание хлеба можно отдать и на откуп,
как  это делалось в старину  и  теперь делается  в Турции;  при обложении же
рабов  податями  необходима  сложная администрация  людей, следящих за  тем,
чтобы люди  или их  поступки, обложенные податью, не ускользали от  дани.  И
потому  при  третьем способе  насильнику приходится делиться еще  с  большим
количеством людей, чем при втором  способе; кроме  того,  по самой  сущности
деда участниками третьего способа становятся все те люди,  той же или  чужой
стороны, которые  имеют деньги. Выгоды этого способа  для  насильника  перед
первым и вторым состоят в следующем:
     Во-первых, в  том, что посредством  этого  способа может быть  отобрано
большее количество труда и  более удобным способом, так как денежная подать,
подобно винту,  может быть  легко и удобно  завинчиваема до  того последнего
предела, при котором только не  убивается  золотая курица, так что  не нужно
дожидаться голодного года, как при Иосифе, а голодный год устроен навсегда.
     Во-вторых, в том, что при этом способе насилие распространяется на всех
ускользавших  прежде  безземельных  людей,  отдававших прежде  только  часть
своего  труда  за хлеб, теперь  же обязанных, кроме той части,  которую  они
отдали  за  хлеб,  отдавать  еще  часть этого  труда  за подати  насильнику.
Невыгода яке для насильника в том, что он при этом способе делится с большим
количеством  людей,  не   только  своих   непосредственных  помощников,  но,
во-первых, всех тех частных землевладельцев, которые  обыкновенно появляются
при  этом  третьем способе; во-вторых, со всеми теми  людьми  своего  и даже
чужого народа, имеющими денежные знаки, которые требуются с рабов.
     Выгода  для насилуемого сравнительно  с вторым способом одна  -- в том,
что он  получает  еще  большую личную независимость от  насильника; он может
жить где хочет, делать  что хочет, сеять и не сеять хлеб, не обязан отдавать
отчет в своей работе и, имея деньги, может считать себя совершенно свободным
и  постоянно надеяться и достигать, хоть на время, когда  у него есть лишние
деньги  или купленная на  них земля, положения не только  независимого, но и
насилующего. Невыгода  же  его  та, что в  общей сложности при  этом третьем
способе  положение  насилуемых становится  гораздо  тяжелее, и они  лишаются
большей  части произведений своего труда, так как  при этом третьем  способе
количество людей, пользующихся трудами других людей,  становится еще больше,
и потому тяжесть содержания их ложится на меньшее число.
     Этот третий  способ  порабощения людей  тоже очень  старый и  входит  в
употребление вместе с двумя прежними, не исключая их совершенно.
     Все три способа порабощения людей никогда не  переставали существовать.
Все три способа  можно  сравнить с винтами, прижимающими ту  доску,  которая
наложена на  рабочих  и  давит  их. Коренной,  основной  средний  винт,  без
которого  не  могут держаться  и  другие винты,  тот, который  завинчивается
первый  и  никогда  не отпускается,--это  винт личного  рабства, порабощения
одних  людей  другими  посредством   угрозы  убийства  мечом;  второй  винт,
завинчивающийся  уже после  первого,--  порабощение людей  отнятием земли  и
запасов пищи -- отнятие, поддерживаемое  личной угрозой  убийства;  и третий
винт  --  это порабощение  людей  посредством  требования  денежных  знаков,
которых у  них нет,  поддерживаемое  тоже  угрозой убийства.  Все три  винта
завинчены, и когда туже натягивается один, тогда только слабнут  другие. Для
полного порабощения  рабочего  необходимы  все три  винта, все  три  способа
порабощения,  и  в  нашем  обществе всегда  употребляются  все  три  способа
порабощения, всегда завинчены все три винта.
     Первый  способ  порабощения  людей  личным насилием  и угрозой убийства
мечом никогда не уничтожался и не уничтожится  до тех  пор, пока будет какое
бы  то ни было порабощение  одних людей другими,  потому что на нем зиждется
всякое  порабощение.  Мы  все  очень  наивно  уверены,  что  рабство  личное
уничтожено в нашем цивилизованном мире, что последние остатки его уничтожены
в Америке и России, а что теперь только у варваров есть рабство, а у нас его
нет. Мы забываем только про маленькое обстоятельство, про те сотни миллионов
постоянного войска, без которого нет ни одного государства и при уничтожении
которого  неизбежно рушится весь экономический строй каждого  государства. А
что же эти миллионы солдат, как не личные рабы тех, кто ими управляет? Разве
эти люди не  принуждены к исполнению всей воли  своих владельцев под угрозой
истязаний и смерти -- угрозой, часто приводимой в исполнение. Разница только
в том, что подчинение этих рабов называют не рабством, а дисциплиной,  и что
те были рабами от  рождения  до смерти, а эти более или менее короткое время
так называемой  их службы. Рабство личное  не  только не уничтожено  в наших
цивилизованных обществах, но  с  общей воинской повинностью  оно усилилось в
последнее  время, и как  оно было всегда, так  и  теперь остается, но только
несколько  изменилось.  И  оно  не  может не быть, потому  что  покуда будет
порабощение одного человека другим, будет и это личное рабство, то,  которое
угрозой мечом  поддерживает земельное и  податное порабощение  людей.  Может
быть,  что  это рабство, т.е. войско, очень нужно, как говорят, для защиты и
славы отечества, но  эта  польза его  более чем сомнительна,  потому  что мы
видим,  как  оно  часто  при  неудачных  войнах  служит  для  порабощения  и
посрамления  отечества;  но  совершенно  несомненна  целесообразность  этого
рабства   для  поддержания  земельного  и  податного  порабощения.  Завладей
ирландцы или русские мужики землями владельцев -- и придут войска  и возьмут
их назад. Построй винный или пивоваренный завод и  не плати акциза -- придут
солдаты и прекратят завод. Откажись платить подати -- будет то же.
     Второй  винт -- это способ  порабощения людей  отнятием у  них земли  и
потому  их  запасов  пищи.  Способ   порабощения  этот  тоже  существовал  и
существует всегда,  где люди  порабощены,  и  как  бы ни  видоизменялся,  он
существует  везде. Иногда вся земля принадлежит государю,  как  в  Турции, и
отбирается 0,1 урожая  в казну; иногда  часть ее, и собирается с нее подать;
иногда  вся  земля принадлежит  малому  числу  лиц, и за нее  взимается доля
труда, как  в Англии; иногда большая  или меньшая  часть принадлежит крупным
землевладельцам,  как  в  России,  Германии  и  Франции.  Но там,  где  есть
порабощение,  есть и  присвоение земли  порабощением. Винт этого порабощения
людей ослабляется  или  притягивается по мере того, как туго натянуты другие
винты;  так,  в  России,  когда  порабощение личное  было распространено  на
большинство  рабочих, поземельное порабощение было  излишне, но винт личного
рабства в  России ослаблен  был только  тогда,  когда  подтянуты были  винты
поземельного и податного порабощения. Приписали всех к обществам, затруднили
переселение и всякое  перемещение, присвоили  себе или роздали земли частным
людям   и   потом   отпустили  на  "волю".  В  Англии,  например,  действует
преимущественно  порабощение  поземельное,  и  вопрос  национализации  земли
состоит  только  в том, чтобы  подтянуть  винт  податной,  чтобы  ослаб винт
поземельного порабощения.
     Третий способ порабощения -- данью, податью -- точно так же существовал
и  в  наше  время, с  распространением  однообразных в  разных  государствах
денежных знаков и усилением государственной власти, получил только особенную
силу.  Этот  способ  в наше время  так выработался,  что  он  стремится  уже
заменить второй способ  порабощения  --  поземельного.  Это  тот  винт,  при
завинчивании  которого  ослабляется винт поземельный,  как  это очевидно  на
экономическом  положении всей Европы.  Мы на нашей памяти пережили  в России
два перехода рабства из одной формы в другую: когда  освободили крепостных и
помещикам  оставляли  права  на  большую  часть земли, помещики боялись, что
власть их  над их рабами ускользнет от них;  но опыт  показал,  что им нужно
было  только выпустить  из рук  старую цепь  личного рабства  и  перехватить
другую -- поземельную.
     У  мужика не хватало хлеба, чтобы кормиться, а у  помещика была земля и
запасы хлеба, и потому мужик остался тем же рабом.
     Следующий переход был  тот, когда  правительство подвинтило  очень туго
своими  податями другой винт -- податной, и большинство  рабочих  принуждено
продаваться  в рабство к помещикам и  на  фабрики.  И  новая  форма  рабства
захватила  еще туже народ, так что 0,9 русского  рабочего  народа работают у
помещиков  и фабрикантов только потому, что их принуждает  к тому требование
податей государственных  и  поземельных. Это до такой  степени очевидно, что
попробуй  правительство  год  не  взыскивать  податей  прямых,  косвенных  и
поземельных, и станут все работы на чужих полях и фабриках.
     Девять десятых русского народа нанимаются  во время сбора податей и под
подати.
     Все  три  способа  порабощения  людей  не  переставали  существовать  и
существуют и теперь; но люди склонны не замечать их, как скоро этим способам
дают  новые оправдания.  И  что  странно, что  именно  тот самый  способ, на
котором в данное время  все зиждется, тот винт, который держит все,--он-то и
не замечается.
     Когда  в древнем  мире  весь  экономический  строй  держался на  личном
рабстве,  величайшие  умы  не могли  видеть его. И Ксенофонту,  и Платону, и
Аристотелю, и римлянам казалось, что  это не может быть  иначе и что рабство
есть неизбежное  и  естественное  последствие  войн,  без  которых немыслимо
человечество.
     Точно так же в средние века и даже до последнего времени люди не видали
значения земельной собственности и  вытекающего из него рабства, на  котором
держался весь экономический строй средних веков. И точно так же теперь никто
не  видит и  даже  не  хочет  видеть  того,  что в  наше  время  порабощение
большинства  людей   держится   на   денежных   податях   государственных  и
поземельных,   собираемых  правительствами   с   их  подданных,--   податях,
собираемых посредством управления и войска, того самого войска и управления,
которые содержатся податями.
        "XXI"
     Не удивительно то,  что сами  рабы, с  древнейших  времен  подвергаемые
рабству, не сознают своего  положения и считают то свое положение рабства, в
котором  они  жили всегда, естественным условием  человеческой жизни и видят
облегчение в перемене формы рабства. Не удивительно  и то, что рабовладельцы
иногда  искренно  думают освобождать рабов, отпуская один винт, когда другой
уже  затянут  туго. И те, и другие привыкли  к  своему положению, и одни  --
рабы, не зная свободы, ищут только облегчения или хоть только перемены формы
рабства; другие  --  рабовладельцы,  желая скрыть  свою неправду,  стараются
приписывать особенное значение тем новым формам рабства, которые они  взамен
старых  налагают на  людей.  Но удивительно  то, каким  образом  наука,  так
называемая свободная паука,  может,  исследуя  экономические  условия  жизни
народа, не видеть того, что составляет  основу  всех  экономических условий.
Казалось бы, дело  науки -- отыскивать связь явлений  и общую  причину  ряда
явлений. Политическая же экономия как раз  делает обратное: она  старательно
скрывает связь явлений и значение их, старательно избегает ответов на  самые
простые и существенные вопросы;  она, как ленивая, заминающаяся лошадь, идет
хорошо только под горку, когда везти нечего; но  как только  надо везти, так
сейчас  же закидывается в сторону, притворяясь, что ей нужно идти куда-то  в
сторону,  по  своему  делу.  Как  только  науке   представляется  серьезный,
существенный  вопрос,  так  тотчас   же  начинаются  научные  рассуждения  о
предметах, не  идущих к вопросу  и имеющих  одну цель -- отвлечь внимание от
вопроса.
     Вы   спрашиваете:  отчего   происходит  то  неестественное,  уродливое,
неразумное и не только  бесполезное, но  вредное для людей явление, что одни
люди не могут ни есть, ни  работать иначе, как по воле других людей? И наука
с  серьезнейшим видом отвечает: потому что одни люди распоряжаются работой и
питанием других -- таков закон производства.
     Вы  спрашиваете: что такое право  собственности, на  основании которого
одни  люди присвоивают  себе  землю, пищу  и  орудия труда  других?  Наука с
серьезнейшим  видом отвечает: это право основано на ограждении своего труда,
т.е. что  ограждение труда одних людей выражается захватыванием труда других
людей.
     Вы  спрашиваете:  что  такое  те  деньги,  которые  везде  чеканятся  и
печатаются  правительством,  т.е.  властью,  и   которые  в  таких  огромных
количествах взыскиваются насильно с рабочих  и в виде долгов государственных
накладываются на будущие поколения рабочих? Вы спрашиваете: не имеют ли  эти
деньги, в размерах, доведенных  до последнего предела возможности взыскания,
как подати, не имеют ли эти деньги влияния на экономические отношения людей,
платящих получателям? И наука с серьезнейшим лицом отвечает:  деньги --  это
товар такой же, как сахар и ситцы, отличающийся от других только тем, что он
удобнее для обмена. Влияния же  податей на экономические условия  народа нет
никаких:  законы  производства,  обмена,  распределения богатств -- сами  по
себе, а подати -- сами по себе.
     Вы спрашиваете: не имеет  ли влияния на  экономические условия то,  что
правительство по своей воле может  возвышать и ронять цены и может, возвысив
подати,  закабалить  всех,  не  имеющих  земли  людей  в  рабство?  Наука  с
серьезнейшим  лицом  отвечает:  нисколько!  Законы   производства,   обмена,
распределения -- это одна наука -- политическая экономия, а  подати и вообще
хозяйство государственное -- это другая наука -- финансовое право.
     Вы спрашиваете,  наконец: то,  что  весь  народ  находится в  рабстве у
правительства, что правительство может  по своей  воле  разорить всех людей,
отобрать все  произведения труда людей и даже оторвать самих людей от труда,
забрав   их  в  солдатское  рабство;  вы   спрашиваете:  не  имеет  ли   это
обстоятельство какого-нибудь влияния на экономические условия?  На это наука
даже не трудится отвечать: это дело совсем особенное, это -- государственное
право.  Наука пресерьезно разбирает  законы экономической  жизни народа, все
отправления  и  вся  деятельность  которого  зависит от  воли  поработителя,
признавая это влияние поработителя естественным условием жизни народа. Наука
делает то же,  что делал бы исследователь экономических условий жизни личных
рабов  разных  хозяев, не принимая во  внимание влияния на жизнь этих  рабов
воли хозяина, того, который  по своему произволу  заставляет их работать  ту
или другую работу, по своему  произволу перегоняет  их  с места на место, по
своему произволу кормит или не кормит их, убивает или оставляет жить.
     Хочется думать, что это так по  глупости  делает наука; но стоит только
вникнуть  и разобрать положение  науки, для того,  чтобы  убедиться, что это
происходит  не  от  глупости,  а  от  большого ума.  Наука эта  имеет  очень
определенную цель и достигает ее. Цель  эта -- поддерживать суеверие и обман
в людях и тем  препятствовать человечеству в  его движении к истине и благу.
Давно уже  существовало и теперь еще существует страшное суеверие, сделавшее
людям  едва ли  не  больше вреда, чем самые ужасные религиозные  суеверия. И
это-то суеверие всеми своими силами и всем своим  усердием поддерживает  так
называемая наука. Суеверие это совершенно подобно суевериям религиозным: оно
состоит  в  утверждении того, что,  кроме обязанностей  человека к человеку,
есть еще более важные обязанности к воображаемому  существу.  Для богословия
воображаемое  существо это есть бог, а для  политических  наук  воображаемое
существо это есть государство.
     Религиозное суеверие  состоит  в том,  что  жертвы, иногда человеческих
жизней, приносимые воображаемому существу, необходимы, и люди могут и должны
быть приводимы к  ним  всеми  средствами, не  исключая и  насилия.  Суеверие
политическое  состоит в том, что, кроме  обязанностей  человека к  человеку,
существуют более  важные  обязанности к  воображаемому  существу,  и  жертвы
(весьма часто  человеческих  жизней), приносимые  воображаемому  существу --
государству,  тоже необходимы, и  люди  могут и должны быть приводимы  к ним
всевозможными средствами, не исключая и насилия.
     Это-то суеверие, поддерживавшееся прежде жрецами разных религий, теперь
поддерживается так называемой наукой.
     Люди повергнуты  в рабство самое  ужасное, худшее,  чем  когда-либо; но
наука старается уверить людей, что это необходимо и не может быть иначе.
     Государство должно существовать для блага народа и исполнять свои дела:
управлять народом,  защищать его  от  врагов.  Для  этого государству  нужны
деньги и войско. Деньги должны доставлять все граждане государства. И потому
все  отношения людей  должны быть рассматриваемы  при  необходимых  условиях
государственности.
     Я хочу  помогать отцу в крестьянской работе, говорит простой,  неученый
человек, хочу жениться, а меня берут и  отсылают в Казань на 6 лет солдатом.
Я  выхожу из солдат, желаю пахать землю и кормить  семью, но вокруг меня, на
100 верст, меня не  пускают пахать без  того,  чтобы я  не  заплатил  денег,
которых  у меня нет,  тем людям,  которые  не умеют пахать  и требуют за нее
столько  денег, что я должен  отдавать  весь  свой труд им;  но  я  все-таки
наживаю кое-что и желаю  весь свой излишен отдать  детям; но ко мне приходит
становой и отбирает этот  излишек в виде  податей; я  зарабатываю опять, и у
меня  опять  отбирают  все.  Вся  моя  экономическая деятельность,  вся  без
остатка,  находится  в зависимости  от  государственных  требований,  и  мне
представляется,  что  улучшение  положения  моего   и  моих  братьев  должно
произойти от  освобождения  нашего от государственных  требований.  Но наука
говорит:  ваши  суждения  происходят от  вашего невежества.  Изучите  законы
производства,  обмена  и  распределения  богатств и  не смешивайте  вопросов
экономических   с   вопросами  государственными.  Явления,   на  которые  вы
указываете, не суть стеснение вашей свободы, а  суть те необходимые  жертвы,
которые вы вместе с другими  несете для своей свободы и для своего блага. Но
у меня ведь взяли сына и обещаются отобрать  всех моих сыновей, как только я
дождусь их,-- говорит опять  простой человек,-- насильно отняли и угнали под
пули в какую-то землю, про которую мы никогда не слыхали, и для таких целей,
которых мы понять не можем. Но ведь землею, которую нам  не дают пахать и от
недо