я чего они даны,  и поглощаемую пищу на труд, производящий эту
пищу, а не на  то, чтобы  они  атрофировались, не  на то,  чтобы их мыть,  и
чистить, и употреблять только на то, чтобы посредством их совать в рот пищу,
питье  и  папироски.  Такое значение имеет  занятие  физическим  трудом  для
всякого  человека во  всяком обществе; но в нашем обществе, где уклонение от
этого  закона  природы  сделалось  несчастьем  целого круга  людей,  занятие
физическим  трудом  получает еще другое  значение  --  значение  проповеди и
деятельности, устраняющей страшные  бедствия,  угрожающие человечеству. Ведь
говорить,  что  для  образованного  человека занятие  физическим трудом есть
ничтожное занятие, это  все равно  что говорить  при постройке храма: что же
важного в том, чтобы положить  один камень ровно  на свое место? Ведь всякое
величайшее  дело  делается  именно  в  условиях  незаметности,   скромности,
простоты:  ни пахать,  ни строить, ни пасти скотину,  ни мыслить даже нельзя
при  освещении,  громе пушек и в мундирах.  Освещение,  гром  пушек, музыка,
мундиры, чистота, блеск, с которыми мы привыкли соединять понятие о важности
занятия,  напротив,  всегда  служат  признаками  отсутствия  важности  дела.
Великие, истинные дела  всегда  просты и скромны. И таково  величайшее дело,
предстоящее нам: разрешение тех страшных противоречий, в которых мы живем. И
дела, разрешающие эти противоречия,  суть те скромные, незаметные, кажущиеся
смешными дела: служения себе и  физической работой  для себя и,  если можно,
для  других,  которые  предстоят  нам,   богатым  людям,  если  мы  понимаем
несчастие, бессовестность и опасность того положения, в которое мы попали.
     Что выйдет из  того,  что я  и  другой, третий  десяток людей будет  не
брезгать  работой  физической  и  будет  считать  ее необходимой для  нашего
счастья,  спокойствия совести  и безопасности?  Выйдет  то, что будет  один,
другой, третий десяток людей, которые, не входя в столкновение ни с кем, без
насилия правительственного  или  революционного для себя  разрешат  страшный
вопрос, стоящий перед всем миром и разделяющий людей, разрешат его так,  что
им  станет лучше жить,  что  их  совесть станет спокойнее  и  что  им нечего
бояться; выйдет то, что и другие люди увидят, что благо, которого  они  ищут
везде,--  тут, около  них  самих, что казавшиеся  неразрешимые  противоречия
совести и устройства мира  разрешаются  самым  легким и радостным способом и
что вместо того, чтобы  бояться людей, окружающих нас, нам надо сближаться с
ними и любить их.
     Ведь  кажущийся неразрешимым  вопрос  экономический  и  социальный есть
вопрос крыловского  ларчика.  Ларчик просто открывается.  И  до тех  пор  не
откроется, пока люди просто не  сделают самое первое, простое -- не  откроют
его.
     Кажущийся  неразрешимым вопрос есть  старый вопрос о том, каким образом
одним людям  пользоваться трудом других. Прежде пользовались  трудом  других
прямо  насилием,  рабством; в  наше  время  и  в  нашем  мире  это  делается
посредством  собственности. Собственность  в  наше  время  есть  и  источник
страданий   людей,   имеющих  или  лишенных  ее,  и  укоров  совести  людей,
злоупотребляющих ею, и опасности за столкновение между имеющими избыток ее и
лишенными  ее. И собственность есть в наше время то самое, на что направлена
почти вся деятельность нашего современного общества, то, что руководит почти
всей деятельностью нашего мира.
     Государства --  правительства  интригуют  и воюют из-за  собственности:
берегов Рейна, земли в Африке,  в Китае,  земли  на Балканском  полуострове.
Банкиры, торговцы, фабриканты, землевладельцы  трудятся,  хитрят, мучаются и
мучают из-за собственности;  чиновники, ремесленники, землевладельцы бьются,
обманывают, угнетают,  страдают из-за собственности; суды, полиция  охраняют
собственность.   Собственность  есть   корень  всего  зла;   распределением,
обеспечением собственности занят почти весь мир.
     Что же  такое собственность?  Люди  привыкли думать, что  собственность
есть что-то действительно принадлежащее человеку. Оттого  и назвали они  это
собственностью.  Мы  говорим  про  дом  и   про  свою  руку  одинаково:  моя
собственная рука и мой собственный дом.
     Но ведь это, очевидно, заблуждение и суеверие.
     Мы знаем, а если мы  и не знаем,  то  легко  увидать, что собственность
есть только  средство  пользования  трудом других. А  труды  других никак не
могут быть моими собственными. Они  даже не имеют ничего  общего с  понятием
собственности -- понятием  очень точным  и определенным. Собственным,  своим
человек всегда называл и будет называть  себя, то,  что всегда подчинено его
воле, то, что составляет орудие его деятельности или средство удовлетворения
его  потребностей.  Таким орудием и средством  человек признает прежде всего
свое  тело,  свои руки,  ноги,  уши, глаза, язык. Как только человек называл
собственностью  то, что  не есть  его  тело,  но  что  он  желал  бы,  чтобы
подчинялось его воле, как и его  тело, так он делает ошибку и  наживает себе
разочарование,  страдания  и  входит  в  необходимость  заставлять  страдать
других. Человек называет своей собственностью свою жену, своих детей,  своих
рабов,  но действительность  всегда показывает ему  его ошибку, и он  должен
отказываться от этого  суеверия  или страдать и заставлять  страдать других.
Теперь  мы, номинально отказываясь от  собственности людей,  заявляем  право
собственности на землю, предметы, на деньги, т.е.  труд других. Но как право
собственности   на  жену,  сына,  раба  есть  фикция,  которая  уничтожается
действительностью и только заставляет страдать того, кто верит в нее, потому
что  жена, сын никогда не  будут подчиняться  воле  моей,  как мое  тело,  и
собственность моя истинная останется все-таки  одно мое тело, точно так же и
собственность  денег   и   всяких  внешних   предметов   никогда  не   будет
собственностью,  а  только  обманом самого себя  и источником  страданий,  а
собственностью останется  только мое тело, то, что всегда  подчиняется мне и
связано с моим сознанием.
     Только  нам, так  привыкшим  к тому, чтобы  называть не свое тело своею
собственностью, может казаться, что такое дикое суеверие может быть полезным
нам  и оставаться  без  вредных для нас  последствий;  но стоит  вдуматься в
сущность дела, чтобы увидать, как это суеверие, как  и всякое  другое, несет
за собою страшные последствия.
     Всякая  собственность вызывает  в человеке несоответствующие, не всегда
удовлетворенные  потребности и лишает  его возможности приобрести  для своей
истинной и  несомненной собственности -- своего тела -- те  знания,  умения,
привычки, те усовершенствования, которые он мог приобрести. Результат всегда
тот, что  он праздно  для себя,  для своей истинной собственности,  потратил
силы, иногда всю жизнь  без  остатка на то, что не было и не могло  быть его
собственностью.
     Человек  устраивает воображаемую  собственную  библиотеку,  собственную
картинную  галерею,  собственную  квартиру, одежду,  приобретает собственные
деньги,  чтобы покупать  на них  все, что  ему  нужно, и кончается тем, что,
занимаясь   этой   воображаемой   собственностью,   как  действительной,  он
совершенно теряет сознание того, что есть настоящая  его  собственность, над
которой он  действительно мог  работать, которая может служить ему и которая
всегда  останется  в его  власти, и  того, что  не есть,  не может быть  его
собственностью, как бы  он ни называл ее, и которая не  может быть предметом
его деятельности.
     Слова имеют всегда ясное значение  до  тех  пор,  пока  мы умышленно не
дадим им ложный смысл.
     Что значит собственность?
     Собственность   значит   то,   что   дано,   принадлежит   мне   одному
исключительно, то, с чем я могу сделать всегда все, что хочу, то, чего никто
не может отнять  у меня, что остается моим до конца  моей жизни, и то, что я
именно  должен употреблять, увеличивать,  улучшать. Такая собственность  для
каждого человека ведь есть только  он сам. А между тем в этом самом смысле и
разумеется обыкновенно воображаемая  собственность  людей, та самая,  во имя
которой   (для  того,  чтобы   сделать  невозможное   --  эту   воображаемую
собственность сделать действительною) и происходит все страшное зло  мира: и
войны,  и казни, и  суды, и  остроги,  и роскошь, и  разврат, и убийство,  и
погибель людей.
     Так  что  же выйдет  из  того, что десяток людей  будет пахать,  колоть
дрова,  шить сапоги не по  нужде, а по сознанию  того,  что  человеку  нужно
работать и что чем он больше будет работать, тем ему будет лучше? Выйдет то,
что десяток или хоть один  человек и в сознании и на деле покажут людям, что
то страшное зло, от  которого они страдают, не есть закон судьбы,  воля бога
или какая-нибудь историческая необходимость, а  есть суеверие,  нисколько не
сильное и не страшное, а слабое и ничтожное, в которое только надо перестать
верить,  как  в идолов,  для  того чтобы освободиться от  него и, как слабую
паутину, разрушить его. Люди,  которые  станут  трудиться  для  того,  чтобы
исполнять  радостный  закон их  жизни, т.е. работающие для исполнения закона
труда, освободятся от ужасного  суеверия  собственности  для себя; и  все те
учреждения мира, существующие для поддержания этой мнимой собственности  вне
своего тела, окажутся для них, не  только  ненужными, но и стеснительными; а
для всех станет ясно, что все эти учреждения не суть необходимые, а вредные,
выдуманные и ложные условия жизни.
     Для человека, считающего труд не проклятием, а радостью,  собственность
вне  своего тела,  т.е.  права или  возможность пользоваться трудом  других,
будет не только бесполезна, но стеснительна. Если я люблю и  привык готовить
свой обед, то то, что другой человек  станет это делать для меня, лишит меня
моего привычного занятия и не удовлетворит меня так,  как я сам удовлетворял
себя; кроме того,  приобретения воображаемой  собственности будет  не  нужно
такому  человеку:  человек, считающий труд самою  жизнью, наполняет им  свою
жизнь  и потому  все  меньше  и  меньше  нуждается в  труде  других,  т.е. в
собственности,  для занятия своего праздного  времени, для приятностей своей
жизни.
     Если жизнь человека наполнена трудом и он знает наслаждение отдыха, ему
не нужно  комнат,  мебели,  разнообразных  красивых одежд,  ему нужно меньше
дорогой пищи, не нужно средств передвижения, рассеяния. Главное же, человек,
считающий  труд  делом  и радостью своей жизни, не будет  искать  облегчения
своего труда, которое  ему могут дать труды других. Человек, считающий жизнь
трудом, будет ставить себе  целью, по мере  приобретения умения, ловкости  и
выносливости, все  больший и больший труд, все более и более наполняющий его
жизнь. Для такого человека, полагающего смысл своей  жизни в труде,  а не  в
результатах его, для приобретения собственности, т.е. труда других, не может
быть и  вопроса об орудиях труда. Хотя такой человек и изберет всегда орудия
наиболее  производительные, человек этот получит то же самое  удовлетворение
работы и  отдыха, работая и  самым непроизводительным  орудием.  Если  будет
паровой плуг, он будет пахать им, если не будет его, он будет пахать конным,
не будет его -- сохой,  не  будет сохи, он будет  копать скребкой  и во всех
условиях одинаково будет  достигать  своей  цели  --  проводить свою жизнь в
полезном  людям  труде  и потому  будет  получать полное  удовлетворение.  И
положение такого человека и по внешним условиям и по  внутренним будет более
счастливо, чем того, который кладет свою жизнь в приобретении собственности.
По внешним условиям такой человек никогда не будет в нужде, потому что люди,
видя его желание работать, как  в силе воды, к которой приделывают мельницу,
всегда постараются сделать  его работу наиболее  производительной, обеспечат
его материальное существование, чего они не делают  для людей, стремящихся к
собственности. А обеспечение материальных условий я есть все  то, что  нужно
человеку. По внутренним условиям такой человек будет всегда счастливее того,
который ищет собственности, потому что  второй  никогда не  получит  того, к
чему  стремится,  первый  же  всегда  по  мере  своих  сил:  слабый, старый,
умирающий, по  пословице, с кочедыком в руках, получит полное удовлетворение
и любовь и сочувствие людей.
     Так вот  что  будет из того,  что  несколько  чудаков-сумасшедших будут
пахать, шить сапоги и т.п. вместо того, чтобы курить папиросы, играть в винт
и  ездить  повсюду, развозить свою  скуку  в продолжение свободных у каждого
умственного работника  10-ти часов в день. Выйдет то,  что  эти  сумасшедшие
покажут  на деле, что та воображаемая собственность, из-за которой страдают,
мучаются и мучают других людей, не нужна для счастья, стеснительна и что это
есть только суеверие; что собственность, истинная собственность, есть только
своя голова,  свои руки, свои ноги,  и  что  для того, чтобы эксплуатировать
действительно с пользою и радостью эту истинную собственность, надо откинуть
ложное представление  о собственности  вне своего тела, на которое мы тратим
лучшие силы  своей жизни. Выйдет то, что эти люди покажут, что только  когда
человек перестанет  верить  в воображаемую  собственность, только  тогда  он
обработает  свою настоящую собственность, свои  способности, свое тело,  так
что они дадут ему плод  сторицею и счастье, о котором мы не имеем понятия, и
будет таким полезным, сильным, добрым человеком, которого куда ни брось,  он
везде  упадет на ноги, везде всем всегда  будет брат, будет  всем понятен, и
нужен, и  дорог.  И  люди, глядя  на  одного, на  десяток  сумасшедших этих,
поймут, что они  все должны сделать, чтобы развязать  тот страшный  узел,  в
который их затянуло суеверие  собственности, чтобы избавиться от несчастного
положения, от которого  они все в  один голос стонут теперь, не зная из него
выхода.
     Но  что  же  сделает  один  человек  в  толпе, несогласной  с  ним? Нет
рассуждения, которое  бы  очевиднее  этого показывало  неправду тех, которые
употребляют  его. Бурлаки тянут барку против течения. Неужели найдется такой
глупый бурлак, который откажется влечь в свою лямку, потому что он один не в
силах  тянуть барку против течения. Тот, кто признает за  собою, кроме своих
прав животной  жизни -- есть и спать, какую-нибудь человеческую обязанность,
знает  очень хорошо,  в чем  эта человеческая  обязанность, точно так же как
знает  это бурлак, на которого надета лямка. Бурлак очень хорошо  знает, что
ему надо только влечь в лямку и идти по данному направлению. Он будет искать
того, что ему  делать и  как, только тогда, когда он сбросит с себя лямку. И
что с бурлаками и со всеми людьми, делающими общую работу, то и в деле всего
человечества; каждому  надо  не  снимать  лямку, а  влечь  в нее по  данному
хозяином направлению. И на то и дан разум один всем людям, чтобы направление
это было всегда  одно. И направление это дано так очевидно несомненно,  и во
всей  и жизни окружающих  нас людей, и в совести каждого  человека, во  всем
выражении  мудрости людей,  что только  тот,  кто не  хочет  работать, может
говорить, что он не видит его.
     Так что же выйдет из этого?  То, что один-два  человека потянут; на них
глядя, присоединится третий, и  так будут присоединяться  лучшие люди до тех
пор, пока не двинется дело и не пойдет, как будто само подталкивая и вызывая
к тому же и тех, которые и не понимают, что и зачем делается. Сперва к числу
людей, сознательно  работающих  для  исполнения  закона  бога, присоединятся
люди,  полусознательно,  полу   на   веру   признающие  тоже;  потом  к  нам
присоединится  еще  большее  число  людей,  только на веру  передовым  людям
признающие  то  же,  и,  наконец, большинство  людей признают  это, и  тогда
совершится то, что люди перестанут губить себя и найдут счастье.
     Это будет тогда,-- что  будет очень скоро,-- когда люди нашего круга, а
за ними и все огромное большинство  не  будут считать, что стыдно вывозить и
чистить  нужники,  а  не  стыдно  наполнять их  для того, чтобы  люди-братья
вывозили их; не будут считать, что стыдно  идти  в личных сапогах в гости, а
не стыдно идти в калошах мимо людей, у которых нет никакой обуви; что стыдно
не знать  по-французски  или  последней новости, а не стыдно есть хлеб  и не
знать, как его ставят; что  стыдно не иметь  крахмальной  рубашки и  чистого
платья, а не стыдно ходить в чистом платье,  выказывая тем свою  праздность;
что стыдно иметь грязные руки, а не стыдно не иметь рук с мозолями.
     Все это будет тогда, когда этого будет требовать общественное мнение. А
общественное  мнение  будет  требовать  этого  тогда,  когда  уничтожатся  в
представлении людей те  соблазны,  которые скрывали от  них истину.  На моей
памяти  совершились  большие  перемены   в   этом  смысле.  И  перемены  эти
совершились только потому,  что  переменилось  общественное  мнение. На моей
памяти совершилось то, что было стыдно богатым  людям выехать не на четверне
с  двумя лакеями, что  было стыдно  не  иметь лакея  или горничной для того,
чтобы одевать, умывать, обувать, держать горшок и т.п.; и теперь вдруг стало
стыдно  не  одеваться,  не обуваться самому и ездить"  с  лакеями.  Все  эти
перемены сделало  общественное мнение.  Разве  не  ясны те перемены, которые
теперь готовятся в общественном мнении?
     Стоило  25   лет  тому   назад  уничтожиться  соблазну,  оправдывающему
крепостное право, и изменилось  общественное мнение о  том, что  похвально и
что стыдно, и изменилась  жизнь. Стоит уничтожиться соблазну, оправдывающему
денежную  власть  над людьми,  и изменится общественное  мнение о  том,  что
похвально и что стыдно, и изменится жизнь. А уничтожение соблазна оправдания
денежной власти и изменение общественного мнения в этом отношении уже быстро
совершается.  Соблазн этот  уж  просвечивает и  чуть-чуть закрывает  истину.
Стоит  только  пристально  вглядеться,   чтобы  видеть   ясно  то  изменение
общественного  мнения,  которое уже  совершилось  и  только  не сознано,  не
названо  словом.  Стоит мало-мальски  образованному  человеку нашего времени
вдуматься в то, что вытекает из тех воззрений на мир, которые он исповедует,
чтобы  убедиться, что та оценка хорошего  и дурного, похвального и стыдного,
которой  он  по инерции руководится в  жизни, прямо  противоречит  всему его
миросозерцанию.
     Стоит человеку  нашего времени, только  на  минуту отрешившись от своей
идущей по инерции жизни, взглянуть на нее со стороны и подвергнуть той самой
оценке, которая вытекает из всего его миросозерцания, чтобы ужаснуться перед
тем  определением всей его жизни,  которая  вытекает  из его миросозерцания.
Возьмем для  примера  молодого человека (в  молодых сильнее  энергия жизни и
туманнее  самосознание).  Возьмем  для  примера  молодого  человека  богатых
классов какого бы  то ни было направления. Всякий хороший юноша считает, что
стыдно не помочь старику, ребенку, женщине; считают, что а общем деле стыдно
подвергать опасности жизнь или здоровье  другого человека, а самому избегать
ее. Всякий  считает,  что  стыдно и  дико делать то,  что,  как  рассказывал
Скайлер, делают  киргизы во  время бури: высылают  баб и старух держать  под
бурей углы кибитки, а  сами продолжают сидеть  за кумысом в кибитке;  всякий
считает,  что  стыдно слабого  человека заставлять делать  на  себя  работу,
считают, что еще  стыднее во время  опасности  на горящем корабле, например,
самому сильному, расталкивая слабых и оставляя их в опасности, первому лезть
в спасающую лодку и т.п.
     Они  все это считают стыдным и  ни за что этого  не сделают в некоторых
исключительных  условиях;  но в обыденной жизни точно такие  же  поступки  и
гораздо  худшие  закрыты от них соблазнами, и они  не переставая  делают их.
Стоит им только вдуматься, чтобы увидать и ужа