будто мощная внутренняя пружина распрямилась - вмиг
поставило на ноги, и даже коленями земли не коснулся! Однако шея сама
попала в хомут, и вотчинник повел голову поединщика к бедру, проверяя,
здесь ли слабое место. И сразу же ощутил мощное сопротивление! Мало того,
Колеватый выпустил пояс Ражного и перехватил ногу под колено.

Такой поворот был неожиданным - видимо, обиделся, что и рожей попахал
ристалище, взорвался и перешел в новое качество, как графит переходит в
алмаз при высокой температуре и давлении, - в состояние Правила. Но если им
сейчас водила обида, оставалось только жалеть, что не воспарил летучей
мышью; иначе бы в тот же миг увидел все прорехи в его поле! Когда араке на
ристалище предавался не мастерству, а этому чувству, то и Правило не
спасало от уязвимости.

Обида, по сути, открывала его, и оставалось увидеть ослабленное Место и
нанести удар...

Как всякий петух, Колеватый рвался к свободным движениям и, захватив ногу,
наконец-то уперся, чуть ли не по колено уйдя в землю, и теперь выбирал
момент для более плотного захвата и броска. Чтобы не дать ему
сгруппироваться, Ражный еще крепче стиснул пояс, сдавил шею сгибом руки и,
сам распахивая ристалище, медленно потянул плененную ногу назад. Соперник
чуть приспустил захват и вдруг начал каменеть, наливаться твердостью и
будто увеличиваться в размерах. Он пытался освободить свой пояс, дабы
получить желанный простор для движения, хотя бы небольшой - этакий люфт для
броска. Тогда вотчинник свел пальцы левой руки, скрутил толстую полосу
воловьей кожи в трубку, обманчиво прослабил ногу и в следующий миг рванул
пояс на себя, рассчитывая выпрямить Колеватого и таким образом
высвободиться из захвата.

И тут произошло неожиданное: пояс лопнул, и концы его выскользнули из
сжатого кулака.

Освобожденный поединщик немедленно выпустил ногу и вырвался на свободу.
Воловий ремень спал с него, отлетев в сторону. Да, хоть и пахло от него
штабным писарем, но он был человеком военным - сразу перешел в
наступательный кулачный бой, норовя пробить уязвимую сторону. А Ражный,
прикрывая рану, пошел на сближение, подныривал под его удары, метался по
сторонам, с глухой защитой бросался в лоб. Колеватый же познал, в чем силен
соперник, не подпускал ближе чем на расстояние вытянутой руки и тем самым
стал выматывать силы и более давить психологически, ибо-полностью
сосредоточился на его правом боку. И все-таки вотчинник дважды сближался с
ним, захватывал шею, но удержать поединщика на короткой было не за что.
Машинально он хватал его за рубаху, однако после несильного рывка в кулаке
оказывался клок тряпки.

Он еще чувствовал в себе силу и упорство продолжать второй тур братания до
конца, пока теневая стрелка солнечных часов не покажет условленное время.
Он не собирался уступать и снижать планку азарта и одновременно ощущал, как
теряет инициативу, отдает ее свободному, безременному Колеватому, а при
братании не принято тянуть время - напротив, следует зарабатывать очки,
ковать победу в третьем периоде.

Отец предупреждал: как побратался, так и посечешься...

Ражный знал, как можно взять поединщика и без пояса, смирить его и держать
сколько угодно; и левая рука, наученная этому приему с юности, с трудом
выстаивала против искушения, поскольку еще не пришло время сечи, а в
братании эта хватка была запрещенной.

Колеватый все больше увеличивал напор, отрабатывал упущенное в начале
раунда и опять сменил тактику - сам лез в руки, сам толкал шею в клещевину
локтевого сгиба, зная ее толщину и крепость, давал выдрать пару клочков из
рубахи и, будто смеясь, выворачивался. Левое ухо у него уже было надорвано,
по горлу и груди сбегали капли крови и больше его раззадоривали. Он
пропустил несколько прямых ударов по корпусу и один в челюсть, заставивший
его отскочить, чтобы не упасть, однако Ражный не прочитал замысла
соперника, на секунду утратил бдительность, сделал мощный рывок на
сближение, попытку встать в позицию братания с захватом ноги и открыл
правый бок...

Если бы поединщик ударил прямым - доломал бы остатки ребер и размозжил
печень. Но удар пришелся боковой, из неудобного положения, хотя и этого
хватило, чтобы сбить с ног. Ражный упал на бок, в первое мгновение не
ощутив боли. Мгновенно вскочил на четвереньки, но распрямиться уже не
успел: Колеватый навалился сверху и замкнул руки под животом.

Вотчинник понял, что теперь ему уже не вывернуться из такой позиции до
конца братания; поединщик не выпустит ни за что и постарается усугубить его
положение, все ниже придавливая к земле, до тех пор пока не уложит на живот
или не захватит голову бедрами. Он выбрал второе, хотя и не надеялся
полностью блокировать Ражного. Дабы не попасть в этот капкан, Ражный
вынужден был все время пятиться назад, и получалось - Колеватый катается на
нем по ристалищу и будет кататься до тех пор, пока не умучает и не услышит
слова, дающего право на победу.

Или пока стрелка солнечных часов не коснется времени начала сечи...

Чаще всего в поединках так и случалось. И не было позорным, видя
преимущество соперника и исход схватки еще в братании, сказать слово:

- Довольно.

Теперь вотчинник возил на себе поединщика и пахал коленями землю. Он уже
чувствовал, что сечи ему не выдержать, и все-таки молчал, а грузный
Колеватый все ниже придавливал к земле, бло-кируя движение. Ражный
рассчитывал время и силы, чтобы до конца братания не лечь на живот, иначе
заключительный этап схватки начнется из этого положения и ему нельзя будет
снова встать на ноги перед сечей.

Он не мог видеть солнечных часов и ориентировался только по Колеватому, по
его реакции на время. Перед окончанием второго раунда он непременно
попробует сделать прорыв и уложить соперника на живот - жалко станет
результатов братания! До полной победы, правда, ему придется еще
потрудиться, перевернуть и уложить вотчинника на лопатки, а сделать это не
так-то просто на рыхлой земле, и у него нет опыта борьбы на таком
ристалище.

Похоже, и Колеватый уже притомился, ибо последовал не рывок, не взрыв
энергии, а попытка придавить Ражного своим медвежьим весом - он и заворчал
по-звериному, распрямляя соперника. Возился целую минуту, давил качками,
словно толстое дерево ломал, но лишь вдавливал свои колени и колени
вотчинника в землю.

И вдруг медленно расцепил руки и встал.

Только в этот миг Ражный понял, что довел все-таки поединок до сечи и
теперь она состоится и все как бы начнется сначала: заключительный раунд
схватки больше всего напоминал современные бои без правил, хотя одно было -
не бить лежачего.

Но укатал его Колеватый, и сил, казалось, было лишь для того, чтобы встать
на ноги...

Он встал...

Солнце клонилось к закату, и длинная тень от столба пала ему на лицо.
Поединщик стоял напротив, в сажени от него, опустив черные от земли,
перевитые жилами руки. Никаких передышек не допускалось и между этими
периодами, но они требовались обоим, хотя бы секундные.

Ражный неслышно перевел дух, не спеша расстегнул кованые пряжки на поясе,
снял и отбросил его в сторону, за пределы ристалища; он мог это делать,
если соперник остался без ремня...

Колеватый, кажется, был благодарен за такую отсрочку - пять секунд и то
время. Глянул из-под низких, выпуклых бровей, развернул корпус вправо и
слегка присел на полусогнутых ногах - готов был к сече.

Ражный не торопился, нащупал руками разрез отцовской рубахи на груди и
внезапным рывком разорвал ее до низа, медленно снял, утер лицо, плечи и
послал вслед за поясом.

Поединщик замер, потом выпрямился, опустил руки.

- Ты что, Ражный? - спросил хрипло. Вотчинник сделал шаг в сторону, выйдя
из-под солнечной стрелки часов, встал левым боком к Колева-тому, однако
ударной поднял правую руку. Левая тем временем слегка пошевеливалась возле
бедра, расслабленная, даже вялая, как примученный зверек.

Поединщик наконец увидел толстый, уродливый рубец по дну мягкого, но
бугристого от мышц провала на правом боку, как раз против печени.

- Я не хочу тебя убивать! - громче сказал он и машинально сделал короткий
шаг назад - будто ногами переступил.

Вступать в сечу обнаженным до пояса значило биться насмерть.

Ражный крутанулся волчком влево, нанес скользящий удар по горлу и в тот же
миг вправо, будто реверс передернул, однако лишь коснулся соперника левой
рукой. Колеватый встал в защитную стойку и уже крикнул:

- Ты что, псих, Ражный?!

Казалось, рука вотчинника едва достала выпирающую сквозь рубаху огромную
грудную мышцу соперника; отвлекающая правая просвистела возле челюсти, но
раздался треск, будто сорвали горсть травы. Поединщик мягко отскочил и
вместо того, чтобы пойти в ответную атаку, схватился рукой за грудь, и лицо
его вытянулось. Тем временем Ражный, даже не прикрывая локтем ребра, сделал
еще один выпад, боксерский, и будто шлепнул по боку Колеватого. Тот
шарахнулся от этого шлепка, будто ломом получил, и снова послышался треск
срываемой травы.

Поединщик чуть присел, согнулся вперед - не стойку принял, от боли зашелся,
а вотчинник с ловкостью балерины сделал еще один волчок и на сей раз
приложил ладонь к пояснице противника.

И не медля, и так уже согнутого и шокированного, с разбега взял на калган,
поскольку иначе было не свалить с ног этого аракса...

Буквально три минуты назад уверенный в себе и в победе Колеватый откинулся
и упал навзничь, припечатавшись к вспаханной земле.

7

Ражный постоял над ним, после чего, не склоняясь, подал руку.

Побежденный вскинул глаза и руки не принял, угнездился в земле, приняв
полусидячее, удобное положение. Если только что-то было удобное для него в
этот час...

Взгляд его снова остановился на шраме.

А зря он сидел на земле, лучше бы принял помощь и встал: ристалище как
пересохшая пустынная почва тянуло в себя остатки энергии.

Почему-то не вставал, медлил, слегка ерзал, терпя мучительную, обжигающую
боль, охватившую сейчас все его тело. Так диктовали правила, или не хотел
сразу сообщать место и время следующего поединка, не желал признавать себя
побежденным, манежил теперь уже бывшего соперника, давил на нервы,
куражился...

Ражный покинул ристалище, углубился в дубраву и, прихватив волчью шкуру,
пошел назад. Улучив момент, Колеватый задрал на себе рубаху и что-то
воровато рассматривал под ней, трогал пальцами и, захваченный врасплох, не
стал скрывать своего интереса. Вотчинник же сделал вид, что ничего не
заметил, поднял на ходу свой пояс и рубаху, сделал небольшой крюк и взял
разорванный ремень поединщика.

Нет, он его не подрезал, как это делали иногда раксы: схалтурили калики
перехожие, когда творили повиву для новорожденного Колеватого, вырезали на
пояс кожу, посеченную свищами еще при жизни вола, не рассмотрели, не
заметили взрыхленного, мягкого участка...

Тянуло рассмотреть бляхи-клейма, прочитать родословную, да уже ноги не
держали: на секунду отвлекся и чуть не выстелился на вспаханном
ристалище...

Бросил пояс Колеватому, потом шкуру на землю, мездрой вниз, лег и
раскинулся на волчьей шерсти. Боковым зрением заметил, как поединщик
сдернул рубаху и теперь откровенно рассматривал вздувшиеся огромными синими
подушками грудь, бок и поясницу. Причем гематомы чуть ли не на глазах пухли
еще и сливались в одну, обезображивая мощный, классический торс.

А вел он себя мужественно, ничего, кроме любопытства, к своим ранам не
проявлял...

Через несколько минут разрыл землю, достал снизу прохладную и влажную, стал
прикладывать к синякам.

- Не надо, не поможет, - глядя в сторону, проронил Ражный.

- Жжет, - спокойно отозвался он. Вотчинник встал, поднял и отряхнул шкуру,
бросил Колеватому.

- Завернись и лежи...

Сам же, не надевая рубахи, затянулся поясом по-боевому и пошел в дубраву.

- Куда ты, Ражный?.. Погоди.

Он обернулся - поединщик подавал руку, просил помощи.

Конечно, символически, соблюдая обычай. Вотчинник вернулся, протянул левую
ладонь. Прежде чем взять, Колеватый глянул на нее с нескрываемым интересом,
однако ничего особенного не обнаружил. Размерами левая кисть была даже чуть
меньше правой...

- Голованово Урочище, у Вятских Полян, - взял его руку. - Стерхов, из
вольных... Вторая декада октября.

Бывший противник встал без напряжения, да зрачки выдали - расширились,
очернили синие глаза. Сам поднял шкуру, посмотрел со всех сторон, затем
взглянул на Ражного.

Тот кивнул.

Это был дар утешения...

- А поможет? - деловито спросил он.

- Размочи и мездрой к телу на ночь. Но сначала возьми иглу от шприца, да
потолще... Спусти кровь из гематом, пока не свернулась.

Колеватый принял к сведенью, еще раз глянул на зарубцевавшуюся рану на боку
и что-то спросить хотел, однако обмотался, закутался в шкуру, будто озяб, и
пошел восвояси.

Ему было нестерпимо больно, и потому он спешил уйти подальше с глаз
вотчинника, чтобы где-нибудь в укромном месте, в одиночестве покряхтеть,
постонать или даже поплакать, если это поможет.

Но сойдя с ристалища возле крайнего дуба, он обернулся, натянул на лицо
волчью морду и завыл.

- Прощай, Колеватый! - ответил Ражный. Он знал, что побежденный в первом
поединке араке уже больше никогда не встретится с ним в рощах, а так вряд
ли сведет судьба.

В ответ на прощание вольный поединщик заворчал волком, застонал:

- Позор мне... Позор на весь Засадный Полк.

- Не поминай лихом! - добавил хозяин Урочища.

Колеватый снял шкуру с лица и то ли пошутил, то ли пригрозил:

- Лучше не попадайся, прапорщик! С говном съем!


Отдохнуть в глухом углу на охотничьей базе и отметить пятилетний юбилей
своего существования приехала московская охранная фирма "Горгона". На
территорию базы въехала кавалькада из шести разноцветных иномарок,
ярко-желтого микроавтобуса, и последним с какой-то скромной осторожностью
вкатился огромный черный джип "Линкольн Навигатор" с Утемненными стеклами.

Случилось это спустя немногим больше месяца после поединка, когда Ражный
еще никого не принимал, отдыхал сам в свое удовольствие, разогнав егерей,
наведался старый приятель, с которым когда-то боролись в одной клубной
команде Ярославля, и уговорил принять его партнеров по бизнесу, в прошлом
тоже спортсменов, людей достойных, нормальных и надежных в том смысле, что
не принесут особых хлопот и не кинут с оплатой.

Предложение это Ражному понравилось, сулило выгоды - дела земные следовало
поправлять, иначе приличных людей сюда не заманишь, да и с долгами надо
рассчитываться.

И при этом что-то все-таки смущало, то ли обещанные легкие деньги, то ли
бегающие глаза приятеля, вдруг явившегося после двадцатилетней разлуки.
Впрочем, он всегда был трусоват на ковре, и когда его брали на болевой
прием, сильно потел, боялся смерти.

Да ведь столько времени минуло...

Неизвестно, как, что и кого охраняла эта "Горгона", да Ражному хватило трех
минут общения, чтобы понять, кто такие. Десяток молодых, здоровых и
упитанных парней явно делились на две категории: одна отличалась
спортивностью и неплохой речью, другая, судя по жаргону, была, скорее
всего, из бывших ментов, и вряд ли кто из них бывал на зоне, но все
одинаково распускали пальцы веером.

Женская часть общества, приехавшая на микроавтобусе, оказалась числом
больше мужской-девушек взяли с запасом и на удивление воспитанных, с
хорошими манерами (как потом выяснилось, были они студентками филфака МГУ -
этакий яростный стройотряд на летних каникулах). Возглавляла их командир -
красивая и властная женщина лет тридцати, судя по тому, как ей все
повиновались и называли Надеждой Львовной, преподаватель, а в свободное от
учебного процесса время - содержательница фирмы "Досуг". Возле нее все
время вертелась девица лет двадцати, с печально-ласковым взглядом, какой-то
затаенной, скрываемой красотой, но в вульгарных эротических одеждах и с
черной лентой на шее, туго сдавливающей горло, - то ли помощница, то ли
комиссар стройотряда, которой позволялось называть командира Наденькой.

Так вот, бандерша отряда, едва освоившись в обстановке, подошла к Ражному,
без всяких прелюдий указала на смуглую, итальянского вида филологиню и
сказала:

- Это ваша девушка. За все платит хозяин. Но если она понравится кому-то из
гостей, уступите и возьмете вон ту, крашеную.

Такой откровенности он не ожидал, хотя в летний период народ приезжал
богатый, без комплексов и с легкими нравами. В "джентльменский набор" для
отдыха непременно входили девушки не слишком тяжелого поведения, но чтобы
вот так их раздавали, еще не бывало.

Против откровенного цинизма действовал только цинизм.

- А я вас хочу, Надежда Львовна, - сказал он, будто бы задыхаясь от
страсти. - У хозяина право первой ночи.

- Я занята, - сухо бросила она и как бы увернулась от взгляда - так обычно
ведут себя официантки в ресторанах, подающие на стол пьяным и похотливым
гостям.

- Хорошо, тогда вашу наперсницу. Мне ее ошейник нравится.

На сей раз он не играл. Девица ему на самом деле понравилась, но так, как
могут нравиться проститутки - с виду.

Бандерша смерила его строгим и презрительным взглядом, ответом не удостоила
и, кажется, затаила тихую ненависть.

Несмотря на это, вначале все шло мирно и благопристойно, хотя гости пили
всю дорогу и к базе подрулили на хорошем взводе. В том числе и начальник
службы безопасности, приехавший один на джипе "Навигатор", и, верно, пивший
всю дорогу за рулем в гордом одиночестве. Однако внутреннему распорядку они
подчинились безропотно и с удовольствием: все приезжающие на охотничью базу
проходили ритуал очищения - шли сначала в баню.

Исполнительный и трудолюбивый Витюля натопил так, что волосы трещали;
мужчины бросились в парилку, как в рай земной, но девушек пришлось
втаскивать, словно грешниц на сковородку в ад. Они визжали, даже
царапались, чем еще больше возбуждали аппетит, а с наперсницей бандерши
даже стало худо, и ее вывели в предбанник отдышаться. Бандерша, как и
положено администратору, вначале самоустранилась, вероятно, выполняя
определенные условия, тут же забегала, захлопотала, принесла нашатырь и
потом увела пострадавшую на травку: охрана труда у студентов стояла на
высоте.

После первого захода разгоряченные, взвинченные парни искупались в реке с
барышнями, приняли пива и попытались втащить в парилку хозяина. Он
сослался, что на работе, и это подействовало на отдыхающих - все понимали и
особенно не напирали, поскольку ждали приезда шефа "Горгоны" - человека по
фамилии Каймак. Официально он был крупным государственным чиновником (о чем
упорно намекал еще тот приятель, что организовал Ражному клиентуру),
работал в Палате по правам человека и, как понял Ражный, являлся тайным
покровителем и, по сути, полным хозяином охранного предприятия.

Разумеется, его приезд на юбилейное торжество должен был остаться в
абсолютном секрете от кого бы то ни было, потому и выбрали отдаленную
охотничью базу в глухих местах. Ражного сразу об этом предупредили, чтобы
тот не ломал себе голову, с кем имеет дело, а также намекнули, что теперь
он отвечает за утечку конфиденциальной информации: то есть повязали
секретностью, как веревкой.

Накануне, когда завозили продукты и кое-какое снаряжение для отдыха и
развлечений, приехали два молчаливых человека - тогда совершенно трезвый и
очень серьезный начальник службы безопасности на своем "Навигаторе" и тихо
улыбающийся молодой человек с радиоприборами. Они прошли всю базу,
осмотрели визуально и с помощью электроники обследовали все помещения
вплоть до туалетов и ближайшие деревья - искали подслушивающую аппаратуру и
видеокамеры. К счастью, ничего не нашли, иначе бы контракт немедленно был
разорван. Хорошие деньги зря никто не платит... Несмотря на вольность и
отдых, в "Горгоне" соблюдались строгая иерархия и дисциплина, так что
никакой особой самодеятельности не было, всеми процессами незаметно
управлял один из парней - примерный ровесник, спортивный и отлично
сложенный человек по фамилии Поджаров, финансовый директор фирмы. Сначала
он не особенно-то