д
взора старца.

Иноки, приведшие Ослаба в Судную Рощу, тотчас же удалились - верховный суд
Сергиева Воинства не имел ни присяжных, ни приставов, ни секретарей; он
происходил, как поединок, один на один. Не осужденный, не подвергнутый
казни и не закованный еще в вериги, с появлением старца Ражный ощутил на
себе невероятно тяжкий, прижимающий к земле груз. Не входя в раж, он
чувствовал, как от него исходит мощный поток подавляющей энергии: Ослаб
словно приземлил его, повязал незримыми цепями и теперь держал на
растяжках, как держат дикого медведя.

- Кто ты, араке? - сходу спросил Ослаб, и опершись на рогатый посох, чуть
приспустился на подогнутых ногах.

- Вотчинник из рода Ражных, внук Ерофеев, сын Сергиев, именем Вячеслав, -
ответствовал он, как подобает.

- Сын Сергиев, - зацепился судья, - Помню твоего отца, достойно боярил. Но
путь свой не в иночестве закончил, мирской дорогой отправился...

- В последней схватке он получил увечье, - осторожно попытался защитить
отца Ражный. - Рука отсохла...

Старец недовольно вскинул брови.

- Но умер он не от увечья - от мирской болезни сердца. Не слышал я еще,
чтобы араке погибал от инфаркта... Давал он наказ - беречь Ярое сердце?

- Давал...

- А ты не исполнил наказа и утратил воинский дух. - Ослаб сделал три шага,
приблизился настолько, что посох его уперся в землю между босых ступней. -
Возле тебя волк очеловечился, а диких зверей заводят, чтобы самому
озвереть... По моему настоянию боярый муж свел тебя на ристалище со Скифом.
Я испытал тебя, араке, и убедился в том, что приносили мне опричники. У
тебя не хватило ярости, чтоб одолеть инока. Ты открылся миру, и он пьет
твою силу.

- Я в миру живу, Ослаб! В миру, который мучается и страдает от телесных и
душевных болезней. Мне трудно взирать на него безучастно...

- И ты вздумал исправить его? Излечить болезни? - старец будто еще крепче
потянул за незримые цепи, придавливая к земле. - Ты воскресил мирскую
девицу, отогрел ее, отдал огонь своего сердца, но чего достиг? Ты вторгся в
сакральное, чтобы спасти одну жизнь, и погубил две чистых души. Что теперь
станет с этими безумными братьями?.. Нельзя искушать мир чудотворством,
араке, нельзя искушать его жалостью. Твой род владеет таинством Ража, вы
способны летать нетопырями, видеть чувствами, но не над миром след
подниматься в небо - над полем брани. И зреть не боль и страдания супостата
- его уязвимые места. Ибо ты воин Засадного Полка, защитник сего мира, а не
лекарь. Коли так, то где же твое Ярое сердце и Ярое око? Разве Преподобный
лекарей сбирал под сень монастырей и ставил под свои стяги на поле
Куликовом? Оставь миру мирское. Ты Сергиев воин, хранитель русского
воинственного духа. Что станет с Воинством, если мы станем хлопотать об
устройстве мирской жизни?

- Меня учил отец - Ярое сердце - это солнечное сердце, - проговорил Ражный,
- Впрочем, как и Ярое око...

- Потому он и умер от инфаркта, - перебил судья. - Разве солнце - это
только свет и тепло? Разве его стихия не сжигает заживо? Не превращает в
пустыню плодородные долины, не сушит рек, не насылает потопы, разрушая
вечные льды?.. Ярое сердце - грозное сердце, так заповедал Преподобный
Сергий. Иначе бы не выжило его Воинство, давно бы расстриглось,
растворилось в миру, развеялось пылью. А вместе с ним и Русь давно бы
канула в небытие, сгинув под пятой бесчисленных врагов... Храбрость,
мужество, отвага - это все для мира, это его утехи. Для засадника же только
Ярое, грозное сердце! Потому Воинство и нуждается в ином, монастырском
житье и послушании, чтобы не растратить его в мирской суете. Ты не следовал
этой заповеди, внук Ерофеев, и не заметил, как сам погряз в том, что
призван всего лишь защищать.

- Нельзя войти в реку и не замочиться...

- Можно! - оборвал его Ослаб. - В этом и есть суть Воинства! К ярому
вотчиннику оглашенные и близко подступиться не смеют, а твое Урочище
обложили со всех сторон, самого чуть не пленили...

- Осаду я снял...

- А должен был не допустить ее! Карать беспощадно всех, кто по злому умыслу
посмел приблизиться к вотчине! Дабы содрогнулся и устрашился всякий,
посягнувший на тайну существования Воинства. Этому учил тебя отец?

- Учил... Но среди оглашенных было много безвинных, случайно вовлеченных,
слепых...

- И ты решил отделить зерна от плевел? Судьей возомнил себя?.. Ты, Сергиев
воин! Воин Полка Засадного! А полк сей тем и силен, что бьет внезапно,
безжалостно и всегда из засады.

- Я не смогу быть жестоким к миру, - признался он. - Как весь мой род... Я
вижу и чувствую все его пороки, его низость и падение; иногда я его
ненавижу и презираю за проявление алчности, вероломства, продажности и
рабской покорности. Порой мне кажется, мир обойдется и без Сергиева
Воинства, поскольку жестокость достигла такого уровня, что он сам готов
принять на себя все страшные грехи и купаться в крови. Не во вражеской - в
братской, разделившись надвое и поднявшись друг против друга. Зачем такому
миру Засадный Полк? И мне хочется, рыская волком, резать его беспощадно...
Но стоит взмыть над головами людей, которые еще называют себя русскими, и
нет ничего на душе, кроме жалости. Россия обратилась в Сирое Урочище, а мир
- в калик перехожих. Личность каждого поделена на полторы сотни миллионов,
а это почти ничто! Я вижу безликий мир, и оттого мне жаль его еще больше.

Ослаб переступил с ноги на ногу и чуть приподнялся, подтянув к себе посох.

- Разве не было в нашем Отечестве подобного, внук Ерофеев?.. Было такое
время на Руси. Но протрубил Сбор Ослаб, в миру носящий имя князя
Пожарского, и Пересвет Козьма Минин повел Сергиево Воинство на супостата...
Я слышу отчаяние в твоих словах, араке, а оно приходит к засаднику тогда,
когда исчезает из сердца ярость. Мне тяжко судить тебя, сын Сергиев. Коль
не был бы ты последним из рода Раж-ных, не говорил бы с тобой - отправил
каликом сирым, а то бы в вериги обрядил, дабы исторгнуть из тебя мирской
дух. Но кто же станет летать нетопырем над полем брани?.. Не могу придумать
наказания. Может, и вовсе пощадить тебя, в мир отпустить?

- В мир не уйду, - заявил Ражный. - Лучше уж в Сирое Урочище...

Ослаб отпустил свои цепи.

- Калик ныне довольно что в миру, что в Воинстве - Ярых сердец недостает...
Жди моего последнего слова!

И сейчас же возле старца появились два опричника, подхватили его под руки и
повели. Ражный остался под древом Правды и думал, что так и придется
стоять, пока старец не огласит приговор, однако персты Ослаба вернулись,
наложили на руки смирительную цепь, голову повязали кумачовой лентой и из
Судной Рощи привели в сруб, где осужденные ждали решения судьбы своей. И
железа, и лента, и сам затвор имели символическое назначение; он мог
спокойно сбросить оковы, перелезть через невысокую стену и уйти на все
четыре стороны; никто бы не стал ни разыскивать, ни возвращать, ибо ушел бы
не из Урочища - из лона Засадного Полка, став мирским человеком.

Он просидел в затворе до вечера, и с сумерками начались искушения - суд не
заканчивался под древом Правды. Сначала пришел к срубу тщедушный от
древности инок - хоть и сухожилия не подрезаны, а шел и ветром качало.

- Знавал я деда твоего, Ерофея, - прошелестел он. - Тут слышу, внука его
судили и в затвор спрятали... Уходить тебе надобно, не дожидаясь последнего
v слова. Оно и так известно - быть тебе каликом перехожим. А их сейчас в
Сиром Урочище добрых полсотни. Вот и поделишь ты себя на столько частей -
что останется?.. Уходи, я вот тебе руку подам!

- Спасибо за совет, - старости поклонился Раж-ный. - Пятидесятая часть -
это еще не пыль, не понесет ветром, как мирского человека.

- Суд-то ведь сотворился неправедный, - зашептал инок. - Ослаб из ума
выжил! Где ему судить и о Воинстве радеть? Стряхни железа и беги, покуда
время есть. Ты ведь единственный продолжатель рода, об этом след подумать.
Каликам нельзя жениться, дабы калик не плодить, а ты еще молод, холост и
сына не родил...

Ражный вспомнил суженую, и затомилось сердце... После него, уже в темноте,
пришел совсем молодой араке, может, ровесник Ражному - с оглядкой и
испуганным задором в глазах.

- Сейчас только о тебе и говорят. Как ты Скифа в кулачном одолел! Никто же
не видел его в бою, один ты с ним сходился. Говорят, на лету перехватил его
науку и теперь ею владеешь. Научи! Я в долгу не останусь - отведу от тебя и
казнь, и гнев Ослаба.

- Я его внук!..

- Ступай к Скифу, проси его.

- Да он в могилу с собой унесет - никого не научит!

- А я не могу... Видишь, в железах.

- Я сниму их! И скажу деду об этом!

- Не ты надевал, брат...

Ближе к полуночи явился опричник, что под видом стареющего инока Радима
приходил к Ражному в Урочище.

- Выведал я, какое слово скажет Ослаб, - сообщил он. - Вериги на тебя
возложить и каликом в Сирое Урочище отправить. На заре придут за тобой, в
кузницу поведут.

- Пусть сам скажет, а я повинуюсь его слову и казнь приму, - смиренно
ответил Ражный.

- Врешь ведь, не хочешь в цепи!

- Не хочу. Но и в мир не хочу.

- Есть выход - ступай бродяжить по свету, - посоветовал Радим. - Останешься
в лоне Воинства, а когда вернешься из странствий, Ослаб уж другой будет, а
дважды за один грех не судят.

- Я бы пошел, - тоскливо вымолвил он. - Да ведь бродяжат-то от переизбытка
ярости, когда тесно становится в Засадном Полку.

Далеко заполночь Ражный увидел из оконца мерцание свечи и в самом деле чуть
не сбежал из затвора.

- И ты пришла искушать? - спросил он горько.

- Нет. Ждала, когда перестанут ходить искусители, - сказала суженая. -
Боялась, поддашься и уйдешь...

- Зачем же пришла?

- Сначала хотела разделить твою участь. Забили б тебя в вериги - пошла бы
за тобой в Сирое Урочище, - призналась Оксана. - Честно сказать, ждала...
Хотела заклепать на тебе цепи и себя приковать к ним. И пойти так... Не
бойся, не отяжелила бы груз твой, напротив, половину бы на себя взяла... Да
не достались вериги ни тебе, ни мне. Обманули искусители...

- Что же мне грозит?

- А тебя, суженый, убить хотят, - свеча затрепетала в ее руке. - Ослаб
назначил казнь лютую - поединок.

- Достойная казнь! - Ражный засмеялся. - И мечтать не смел!.. Но с кем
поединок?

- Мой дед сказал, поехали в Сирое Урочище с верижника цепи снимать, чтоб
против тебя выставить. Есть там калик один буйный, по прозвищу Нирва. Не
человек - зверь, столько, говорят, народу безвинного сгубил. На ристалищах
двух араксов до смерти задавил...

- Пусть будет Нирва, - согласился он. Так называли аракса, который тушил
священный огонь после свадебного обряда.

- Поединок зримым объявлен, - продолжала шептать Оксана. - Все иноки
соберутся, что есть в Урочище, араксов из окрестных вотчин созывают...

- Еще лучше. На миру и смерть красна...

- Я проститься с тобой пришла...

У Ражного шевельнулось сомнение: Ослаб мог предполагать, что суженая
непременно побежит к нему, и поведал Гайдамаку о страстях предстоящей казни
- все еще надеялся искусить Ражного, склонить к побегу в мир...

- Что же ты меня раньше соперника жизни лишаешь? - снова рассмеялся он. -
Погоди до утра и приходи на ристалище. Там и простимся, прежде чем задавит
меня Нирва.

- Вот, возьми, - она достала из сумки рубаху и пояс аракса. - Гайдамак
прислал... Принять просил дар, во искупление вины.

- Но завтра все узнают, чей это наряд.

- То будет завтра... А это - от меня, на всякий случай.

Оксана положила поверх одежды небольшой, узкий засапожник, только что
откованный и еще горячий. Сама же погасила пальцами свгчу и ушла в
кромешную, холодную тьму.

Он подержал в руке ухватистый, проворный нож, попробовал пальцем лезвие и
сломал с сожалением, засунув между бревен сруба...


Поединок был назначен на том же ристалище, тде когда-то Ражный сходился на
потехе с боярым мужем. Разве что стерня была не такая колкая, прикрытая,
замороженная, покрытая инеем, и стожок побелел от изморози. В дубраве давно
облетели листья, пахло снегом и стояла звонкая, пронзительная тишина. В
такую пору Ражный обычно выходил с гончими на заячью охоту, и пока
ошалевшие от радости и простора собаки, прихватив русака, гнали его по
большому кругу, он легко входил в раж, взмывал в синее, знобкое небо и не
хотел опускаться на землю. Гончаки уводили зайца на второй, третий круг, а
он наслаждался полетом, ухватывал последнюю возможность отдохнуть от
земного притяжения, ибо с началом зимы, как известно, нетопыри забивались в
дупла, пещеры и замирали до весны, повиснув вниз головой.

Зимой он тоже входил в раж, но не летал - рыскал по земле волком.

И сейчас было время воспарить над ристалищем, быть может, в последний раз,
по крайней мере, в этом году; и не смутили, не удержали бы его сидящие на
ветвях араксы и иноки, как воронье, слетевшиеся позреть на поединок. И пока
не привезли из Сирого Урочища верижного соперника, можно было кружить в
холодном осеннем небе, поднимаясь выше черных дубовых крон с замершими на
них птицами.

В судных поединках, которые назывались еще Пиром, не всегда соблюдались
обычные правила схватки; чаще всего бой начинался с сечи и длился до
победы, то есть до смерти одного из поединщиков. Ражный не обольщался, что
его противник - верижник из Сирого Урочища станет придерживаться каких-либо
традиций. Победа для него означала свободу, и он, постоянно находящийся в
состоянии Правила и лишенный вериг, вряд ли и на землю ступит. Так что
придется сражаться не с человеком - летающей хищной птицей, способной
разорвать быка.

Выставить против можно было лишь волчью хватку...

Не тот щипок левой рукой, которым Ражный вволю угощал соперников в пору,
когда занимался спортивной борьбой, а потом применил против Колева-того на
Пиру. От безобидного, и общем-то, рывка возникала огромная болезненная
гематома, отдиралась, но оставалась целой кожа. Это был своего рода
отвлекающий маневр для всех, кто пытался проникнуть в тайну боевого приема.
В прошлые времена, когда исход брани решала рукопашная, он обязан был
сделать его достоянием всего Воинства, если бы протрубили Сбор. Теперь же
волчья хватка могла навсегда остаться родовой тайной, поскольку в
современной войне требовалось совершенно иное умение. И потому желающие
овладеть этим приемом безнадежно тренировали хватательное движение кисти и
не добивались успеха.

Настоящая хватка совершалась правой рукой, превращенной в волчью пасть.
Зверь никогда не щипал жертву; он вгонял нижние клыки и делал рывок снизу
вверх.

Здесь, вместо клыков, вгонялись напряженные до костяной твердости четыре
пальца открытой ладони, способные пробить кольчугу. Но прежде самая жесткая
и деятельная, самая чувствительная и нежная часть человеческого существа -
рука, должна была вкусить энергию вражеской крови.

Отец когда-то поплатился за это искалеченной десницей, поскольку Воропай
оказался слишком крепким на рану. И всю оставшуюся жизнь приводил себя в
чувство, стоя у мольберта...

Сейчас Ражный бродил по ристалищу - имел на это право, поскольку прибыл
сюда первым, и готовил к поединку руки. Обе, поскольку оставлял маленькую
надежду, что соперник не тот обещанный зверь, а такой же, как он,
обряженный в цепи и заключенный в Сирое Урочище за то, что утратил Ярое
сердце. Бродил и чувствовал, как десятки пар глаз неотрывно наблюдают за
ним, отмечают каждое движение. Естественно, он никогда не присутствовал на
подобных поединках, знал о них из сказов кормилицы Елизаветы, где всегда по
промыслу Божьему побеждал осужденный, и этим укреплялся. Однако прошел уже
час, а противник не появлялся: то ли у опричников что-то не клеилось, то ли
умышленно выдерживали его, чтобы перегорел перед схваткой.

Воронье в ожидании поживы зябло на студеном ветру...

Наконец он услышал костяное щелканье клювов и оживленное шевеление черных
тел в кронах дубов и потом увидел, как по туристической тропе едет телега,
запряженная парой взбешенных, с пеной у рта, гнедых лошадей, с железной
клеткой, покрытой черным полотном, словно там и впрямь сидела смиряемая
темнотой птица. Опять же из сказов он знал, что буйных возят непременно в
клетках, дабы ограничить пространство и не позволить им взлететь. Точно так
же возили когда-то и Стеньку Разина, и Емельку Пугачева - взбуянившихся
араксов из Донских Урочищ. Это случалось нередко, когда в ожидании Сбора
Воинства засадники настолько совершенствовали свои арсеналы и Правило, что
срывались с тормозов и, не зная удержа, шли в мир и силой своей,
воинствующей волей, а более всего Ярым сердцем сводили с ума людишек. А
поелику в тот час не оказывалось иноземного супостата, одержимые били
своих, покуда не попадали в вериги и клетки.

Возница едва остановил несущих лошадей, повиснув на уздечках, и они, кося
кровяными глазами на поклажу, затанцевали на месте. Тем временем инок в
черной рясе достал из телеги паяльную лампу, распалил ее, прислонив дулом к
окованному колесу, и стал греть кусок арматурины. А заодно и руки над
гудящем пламенем. Возница же распряг боязливых коней, схватил под уздцы и
увел вглубь дубравы.

Инок подкачивал насосом лампу, шевелил, переворачивал прут и, приплясывая в
тоненьких сапожках, длинно швыркал носом. Эти неспешные приготовления
усмиряли не только птиц на деревьях, а и самого Ражного: умиротворяющая
приземленность события никак не соотносилась с предстоящим смертельным
поединком. Узник же в затемненной клетке ходил, как рассвирепевший лев,
сотрясал телегу и пугал внезапным, нечленораздельным стоном трепетные
крылья воронья.

Разогрев наконец-таки железо, экзекутор заскочил на телегу, откинул тряпку
с задней стороны клетки и сунул арматурину между прутьев. Прежде раздался
утробный рев, потом пахнуло вонью паленой шерсти, и в следующий миг из
открытой клетки серым сполохом выскочил волк.

Ражный оторопел от неожиданности. Настроенный увидеть калика - пусть
озверевшего верижника, но все же в человеческом образе, - он в первое
мгновение попятился назад. Когда же зверь, спрыгнув на землю, присел и
ощерился, он узнал Молчуна: прижатое левое ухо была с пулевой пробоиной.

Но что же сотворили с ним?! Вместо одного глаза зияла черная, с запекшейся
кровью, дыра, на втором - гнойное бельмо. Из разбитого носа сочилась
сукровица, старые раны изодраны, а на серой шерсти - горелые пятна пежин от
шеи до репицы хвоста.

И только ослепительно-белые клыки, обнаженные в немом оскале, оставались
невредимыми и первозданными.

Разъяренный до крайней степени, он ничего не понимал, не чуял, да и вряд ли
что видел, лишь угадывая перед собой человека. И все - от бешеного пенного
оскала до пружинистой, хищной походки и поджатого полена - все в нем было
звериным. Совершенный им за краткую жизнь величайший путь эволюции был
уничтожен, превращен в ничто за считанные часы.

Достойную казнь придумал Ослаб, решил вернуть ему Ярое сердце, сведя в
Судном Пиру с очеловеченным зверем...

Ражный не мог даже изготовиться, принять какую-то стойку, положение - опыта
схваток с хищниками не было, он лишь мечтал отыскать берлогу и потягаться
силами с медведем.

А волк уже имел опыт, расправившись с Кудеяром: судя по следам, схватка
длилась полчаса, не меньше - не так-то просто было взять одичавшего лесного
человека...

- Молчун? - негромко окликнул он, более оттого, что был растерян и
ошеломлен видом волка.

Тот не услышал, захлебываясь от ярости, сделал первый скачок и, не
останавливаясь, в тот же миг - стремительный боевой бросок. Ражный
отшатнулся, волчьи клыки захватили пояс аракса и, сдернув с него кованую
бляху, оставили два глубоких, будто отштампованных следа. И только сейчас
он вспомнил, что вышел на поединок в чужих одеждах, напитанных незнакомыми
волку запахами, если он что-то мог улавливать разбитым носом со вздувшимися
ноздрями.

Зверь оказался за спиной и если бы мог мгновенно остановить инерцию
семидесятикилограммового тела, успел бы сделать еще один прыжок, сзади -
Ражный повернулся к нему с некоторым опозданием, левым п