Видишь, газопровод строю, в четыре нитки...

- Вот так встреча!

- Да уж... А ты зачем сюда? - спросил вдруг настороженно. - По охотничьим
делам?

- По каким же еще? - отмахнулся Ражный. - Охота пуще неволи... Все-таки
вернулся в сварщики?

- Куда же еще? Вернулся, работаю вот... - вздохнул и все же протянул руку к
волку, опасливо погладил. - Молчун... Матерый стал... Орден получил, "За
заслуги перед Отечеством" второй степени. Да...

- А говорил...

- Говорил!.. Теперь на проклятых буржуев работаю! На ворье и кровопийцев!
На сук этих, которые народное добро растащили! Их бы, паскуд, по столбам
вешать!..

На короткий миг он стал узнаваем - болезненно засверкали глаза и голос
сделался сипло-яростным, как некогда в электричках...

- Ненавидишь хозяев, а работаешь хорошо, ударно...

- Блин, да не могу я плохо, не умею! Ну, не получается!.. Да и нельзя. Мне
до зарезу надо орден первой степени заработать. И бюст на родине...

- Ладно, я не в обиду, - успокоил Ражный. - Просто в другой раз болтай
поменьше, террорист...

- Я не болтал, - он огляделся по сторонам. - Я его, сатану, с пяти метров
жаканом наладил, с одностволки. Тут у него дача есть, резиденция. Подкрался
и вмазал. Прямо в сердце, навылет...

Он уже смело погладил Молчуна, и тот на удивление, не то что позволил -
хвостом вильнул.

- Ну и как? - механично поинтересовался Ражный.

Герой снял каску, вытер мокрый лоб жестким рукавом сварочной робы.

- Как... У него и тогда пластмасса стояла. Заменили, да и все... А за мной
гонялись потом, пришлось сюда на работу устраиваться. День и ночь рожа под
сварочной маской, никто не видит. Да и не знает в лицо... Но я на всякий
случай внешность изменил.

- Здорово изменил... Научил бы, как?

- Это ерунда... Тут кормят, отъелся. Если русского человека хорошо кормить,
он до неузнаваемости меняется. Вот ты даже без маски не узнал!

- И никакого тебе терроризма. Накормить от пуза - и вся недолга.

- Как это - никакого? - оттолкнул волка и взял держак. - Погоди еще... На
сытое брюхо быстрее мозги шевелятся. И ружья не надо. Заработаю первую
степень - он вручать будет, вот уж тогда не уйдет...

- Может, лучше бюст на родине? - одновременно посоветовал и спросил Ражный.

Герой опустил забрало и ткнул электродом в стык труб.


Пионерский лагерь он не узнал, поскольку его не существовало вовсе, а на
этом месте стояло два гостиничных корпуса, настоящий круглый манеж для
выводки и высокие, белокаменные конюшни. Вначале Ражный прошел мимо кованых
решетчатых ворот с золотистыми лошадками, но у края дубравы остановился
перед огромным камнем, как витязь на распутье. От камня расходились три
дороги, и высеченные на его боках надписи со стрелками указывали три
туристических направления - налево "Русь изначальная", прямо "Русь
средневековая" и направо "Русь современная".

Молчун настороженно обнюхал каждую из них, затем вернулся к камню, обогнул
его и поднял лапу.

Лишь тут Ражный вспомнил о конном туристическом центре, некогда бывшем на
территории лагеря, и вернулся назад. Деревянный домик, где жил Гайдамак со
своими внуками и правнуками, уцелел и стоял теперь особняком, не попав за
решетку изгороди.

В доме инока свет уже не горел, и Ражный прокрался к окну Оксаны, занес
руку, но долго не решался постучать. За темным стеклом ощущалась жизнь,
где-то в глубине комнаты мерцала свеча или ночник, слышалось легкое дыхание
и мерный ход маятниковых часов. Близость суженой обострила чувство вины,
однако он ничуть не раскаивался в содеянном семь лет назад и сейчас таил
подспудную мысль презреть слово Гайдамака и вернуть Оксане женскую судьбу.

Волк почему-то заскулил, словно хотел предупредить или отозвать его, однако
сигнал этот прозвучал поздно - рука сама выбила дробь по стеклу.

В комнате послышался шорох, скрип половиц, тлеющая свеча, несомая невидимой
рукой, медленно двинулась к окну. Ражный отошел в темноту, туда, где скулил
волк, однако его уже не было. Огонек приблизился к стеклу, радужно
отразился в нем и вместе с отворенными створками вырвался наружу. - Кто
здесь?..

Он увидел полуосвещенный профиль ее лица и ощутил поток тепла, маревом
вытекающий из окна. Щемящие воспоминания Пира Радости - сумасшедшая скачка
на лошадях, ее сине-белый плащ, летящий по ветру, ледяная вода затаенного
лесного озера - все встало так ярко, что помимо воли Ражный сделал шаг
вперед, но в следующее мгновение горьким комом, словно изжога, выкатился и
замутил сознание образ мирской девственницы Мили.

Он не готов был к встрече с суженой... Через минуту окно закрылось, свеча
потухла и все погрузилось в мрак. Ражный ушел к старому забору, сказал
тихо:

- Пойдем, Молчун...

Показалось, он откликнулся где-то на территории турбазы - негромкий
скулящий голос волка слышался явственно, и Ражный, перебравшись через
островерхую решетку, позвал еще раз. Странно, однако Молчун на сей раз
отозвался от дома Гайдамака и не бежал на голос вожака, как было всегда, а
словно призывал к себе. Карабкаться назад через изгородь он не стал -
разогнул прутья и протиснулся в дыру. На некотором отдалении он обошел дом
вокруг, выбрался за обветшавший забор, оставшийся от пионерского лагеря, и
там уже позвал громче, не слыша, а чувствуя, что во всем обозримом
пространстве волка нет.

Было подозрение, что он все-таки забрался на территорию туристического
комплекса, где мог перепугать людей или, хуже того, попасть на глаза
охране, которая здесь наверняка с оружием. Ражный вернулся к решетке,
отыскал дыру, но едва пролез в нее, как услышал шепелявый, но грозный
сторожевой свист.

От белеющих в темноте конюшен к нему шел Гайдамак.

Семь прошедших лет никак уже не отмечались на лице инока давно окаменевшем
и превратившемся в старческую маску.

- Здравствуй, инок, - сухо произнес Ражный. - Я внук Ерофея...

- Да узнал, - откашлявшись, прогудел Гайдамак. - По голосу узнал... Кого
звал-то?

- Ты волка не видел?

- Вон там что-то в кустах шевелилось, - инок указал крючковатым пальцем. -
Может, волк, а может, человек... Но ты же не за волком сюда пришел?

Ражный отмолчался, всматриваясь в кусты. Гайдамак напирать не стал, но
уязвил с другой стороны.

- Слыхал я, со Скифом сходился на ристалище?

- Было дело...

- Что это боярин молодых араксов с иноками сводить начал? - будто бы осудил
Гайдамак. - Воля, конечно, его, да ведь не по правде так... Но главное, ты
в кулачном его взял. И он от такого поражения до сих пор отойти не может,
пластом лежит.

Показалось, будто обрадовать хотел инок, однако не заметил интереса и будто
подломился.

- Ты прости меня, внук Ерофеев, - сказал, не подымая тяжелых бровей. -
Правнучку лишил судьбы женской и тебя - невесты... Сотни раз выходил на
ристалища, таких дошлых поединщиков ломал, таких ретивых бойцов в бараний
рог гнул. И чем больше видел ярости в сопернике, тем беспощадней
становился... И с тобой так же обошелся... Обездолил правнучку. Посмотрю на
нее - болит сердце... Послушай меня, араке, обиды прежней не держи, пойди к
ней. Или был уже?

- Мне завтра в Судной Роще стоять, - в ответ на покаяние признался Ражный.

Гайдамак опустил плечи, ссутулился.

- Невеселая у тебя дорога нынче... А знаешь, за что ответ держать?

- Знаю...

Инок снова показал на кусты.

- Там видел волка... Думал, собака такая, ночью-то все кошки серы...
Какой-то человек подманил его, взял на поводок и увел.

- Не может быть! - вырвалось у Ражного.

- Да как не может?.. Может.

Ражного внезапно осенило: Молчуна приманил Герой! Никто больше не смог бы
увести его за собой.

Презрев дороги, Ражный пошел через леса, напрямую к строящемуся
газопроводу, и незаметно перешел на бег. Он не заботился об ориентации и
направлении, зная, что миновать траншею с трубами невозможно, в какую бы
сторону ни шел; она, как граница, окружала любое пространство, где жили
люди.

Скоро он и в самом деле остановился на берегу рукотворной реки и увидел
ярко-желтую технику и вспышки электросварки. Витюля приваривал к
трубопроводу плеть, только что опущенную в траншею.

Заслоняясь рукой, Ражный приблизился к нему и похлопал по плечу.

- Герой! Где волк?

Тот варил самозабвенно, ничего не чувствовал и не слышал. Пришлось толкнуть
сильнее.

- Верни Молчуна, Витюля!

Сварщик упал на колени, но не выпустил держака, и даже дуга не прервалась,
выдавая его высокий профессионализм. Тогда Ражный рванул его за робу,
сдернул маску с лица.

- Где волк?

На черной, закопченной физиономии возникла смесь ярости и недоумения.

- Да пошел ты!..

Он был очень похож на Героя...

- Погоди, а где же Витюля?

- Какой Витюля?

- Герой!

- Отвали со своим Героем! Не мешай работать!

И вновь зажег сварочную дугу.

Ражный отошел в сторону, проморгался от схваченных "зайцев" и заметил еще
одно зарево. Прыгая по трубам, он добрался до сварщика и без всяких сорвал
с него маску. На красной и хорошо подкопченной роже возникло недоумение.

- Верни Молчуна! Башку оторву! И этот был невыносимо похож на Героя, но
разинул черный рот и заорал:

- Тебе чего, мужик?! Не видишь, на рекорд иду?! Ходят тут, бездельники!..

- Витя, ты меня узнаешь? - попытался он заглянуть в глаза.

- Кого узнавать-то?!

- Меня!.. Мы же с тобой... сегодня днем встречались!

- Ну, блин! Какие-то полудурки тут еще ходят! - возмутился тот. - Я варю.
Видишь, варю!!

Тогда он отскочил в темноту и огляделся. По всей нитке газопровода сверкали
огненные сполохи, напоминая тяжелый оборонительный бой против незримого
противника. К следующему сварщику, соединяющему трубы в плети на бруствере
траншеи, Ражный зашел спереди, вырвал огненное жало и сдернул маску.

- Витюля?!

- Ну? - испуганно затрепетал он.

- Где Молчун?!

- Какой молчун?..

Ражный врезал ему слегка, но между глаз. Сварщик рухнул в траншею, заполз
под трубы. - Не знаю!.. Не убивайте! Ничего не знаю!..

- Ты же Витюля?

- Ну я Витюля...

- Верни волка! Куда ты спрятал его? Опять в свою каморку?

- Я электроды брал, волка не брал, - уже откровенно заревел сварщик.

Герой даже в самые трудные времена не был таким плаксивым и жалким. Ражный
понял, что в очередной раз ошибся, однако почувствовал, как начинает
обрастать шерстью.

- Прости, брат, - сказал он в траншею и пошел вдоль нее.

У остальных он ничего не спрашивал и тем более никого не бил - просто
срывал маски и смотрел в лицо. Создавалось ощущение, что Герой размножился
и вершит трудовой подвиг.

- Витюля?! Герой?! - напоследок безнадежно крикнул он, и голос, усиленный
трубой, разнесся на многие версты, однако никто не услышал - не погасла ни
одна электрическая дуга. Или не хотел слышать...

Назад Ражный шел по дороге и все еще не оставлял надежды найти Молчуна,
озирался по сторонам, бросался на каждое движение в траве и кустах, но
видел то вспугнутого зайца, то бродячую собаку или жирного, неспособного
летать ворона...

Он сразу же направился к холмам, на которых обитали Ослаб и Пересвет. Душа
была настолько переполнена острыми, сильными чувствами, что он без всякой
подготовки в любое мгновение мог воспарить нетопырем, и приходилось время
от времени приземляться, дабы не потерять опоры под ногами. Бывший дом
Гайдамака он обогнул стороной, по полю, однако едва приблизился к подножию
холма, заметил, как мелькнула в молодом дубовом подросте серая молния,
закричал:

- Молчун! Молчун!..

Он достиг леса, и в этот миг из-за крайнего дерева вышла суженая, несмотря
на то, что окончательно рассвело, держала в руках зажженную свечу.

- Здравствуй, - подняла огонь над головой, будто освещая Ражного. - Что же
ты вчера постучал и ушел? А я ждала...

Он вздрогнул при ее появлении, и дрожь эта помимо воли оторвала от земли.

Оксана сделала два шажка к нему, посмотрела в лицо.

- Ты все такой же, красивый... А я? Неприглядная стала? Испугался?

Она расцвела и стала прекрасной. И одновременно, недостижимой.

- Почему ты ходишь днем со свечой? - спросил он то, что пришло в голову.

- Все время зябну и греюсь от свечи, - вдруг погрозила пальцем. - Не хитри!
Не об этом ведь спросить хотел... Ладно, молчи, не спрашивай, а меня
послушай. Не ходи к Ослабу! Он с тобой говорить не станет - сразу слово
свое скажет и в руки опричников отдаст. Ждут тебя уже в Судной Роще! И
казнь определена!.. Поворачивай назад и ступай бродяжить по миру.

- Благодарю за совет, - вымолвил Ражный, ощущая, как льется из глаз ее
неизбывная печаль. - Но я вглянуть на него хочу. Хочу услышать его слово.

- Казнить тебя станут! За что, ты сам знаешь. И не надейся, не услышит тебя
Ослаб на судилище! Не примет оправданий. Забьют в вериги, отправят в Сирое
Урочище до скончания дней! Цепи на тебя заготовлены, в кузнице лежат...
Помнишь, где ты подкову мне выковал? - она достала подкову. - Не принесла
она счастья... Послушай же на этот раз, не ходи в Судную Рощу.

- Как не пойти, если сам Ослаб позвал? Может, и не доведется более
посмотреть на него...

- Вижу, идешь-то не любопытства ради...

- Не из любопытства.

Она погрела руки над свечой, вздохнула вдруг по-девичьи легко.

- Коли так - иди. Заковывать в вериги ко мне приведут. А я заклепки
поставлю тонкие, из плохого железа. Порвешь их и уйдешь, когда вздумаешь...

- Вот за это спасибо, - Ражный потянулся к ее руке, но Оксана дернулась и
чуть не погасила свечу.

- Не прикасайся ко мне!.. Иначе я выпью твою силу. А она тебе еще
понадобится...

18

Само существование Ослаба, сама фигура этого старца была, пожалуй, самой
таинственной, сакральной частью Сергиева Воинства. Некоторые вольные
араксы, ведущие более мирской, бытовой образ жизни, никогда с ним не
встречались и закономерно считали его некой притчей, мифом, символом,
которого нет на самом деле, что он - сосредоточение мудрости, своеобразный
духовный канон, по которому полагается жить защитнику Отечества и с помощью
коего воспитывать новое поколение. Он носил не имя, данное от рождения, а
титул, как и Пересвет, и потому казался слишком отстраненным и далеким, но
все отлично знали и толковали этот титул - Ослаб (с ударением на последний
слог), и означал он ослабленного человека. Разумеется, физически
ослабленного, для усиления другой ипостаси - духовной.

Считали, что Ослаб, как традиционный соуправитель Засадного Полка, появился
при Сергии Радонежском, который лично и через учеников своих, собирая
иноков в воинские монастыри - не простых крестей, черносошенных смердов, не
богатырского телосложения людей, а иных - дерзких, ярых, своевольных, среди
которых были всякие, большей частью, лихие разбойники, по природе своей
обладающие воинским духом и удалью. Ему не нужны были смиренные
мо-лельники, боязливые и робкие перед жизнью и Богом, напротив, и потому,
дабы испытать их возможности, а потом привести к чувству, требовался
духовный полководец, способный пробудить в них не силу, коей было в
избытке, но Ярое сердце. Так вот, преподобный испытывал найденных и
приведенных в монастыри послушников с помощью слабосильного, но досужего
умом старца Ослаба (более известного, как Ослябя), который ведал способ
достижения высшей духовной власти в умерщвлении плоти.

Но не тот способ, что был известен в то время, пришедший вместе с
христианской верой из Византии - долгим, чаще всего, безуспешным смирением
плоти через посты, лишения и молитвы; иной, более древний, уходящий корнями
в скифские времена, в библейский период, когда еще знали и на себе испытали
силу и мужество северного народа Магога - народа, еще не утратившего образ
ими подобие Божье.

Никто не делал специальных изысканий в этом направлении, однако существовал
огромный, внутренний фольклорный пласт, отчетливо доносящий истоки
происхождения традиций, впрочем, как и происхождение родов, обычаев и
нравов, строго соблюдаемых в Воинстве.

Мать Ражного была из мирских женщин, хотя не совсем и так, поскольку вела
свой род от старообрядцев никонианского раскола, причем принадлежала к
толку истовых, верных своей вере и упрямых людей, не признающих никакую
власть, кроме Божьей. Из этого толка араксы брали невест, чтобы освежить
кровь, и отдавали своих девственниц за староверов с той же целью. Ражный не
помнил матери вообще; она умерла во время родов, что случалось с мирскими
женами араксов не так редко, ибо родить богатыря весом до шести килограммов
безболезненно могли лишь родовитые дочери поединщиков. А вскормила и
воспитала его вторая жена отца - Елизавета, пришедшая из рода крестей. Она
знала тысячи сказов, баллад и сказок о Сергиевом Воинстве и не только о
нем; и слушать ее было интересно что в двух-, что в двадцатилетнем
возрасте. Так вот, судя по этим преданиям, Ражный сделал вывод, что такое
явление, как Ослаб, восходит к древним скифским временам, ибо оно полностью
отождествляется с Гогом - князем северного богатырского народа Магог. Во
всех сказках о военных походах этого народа на восток, его князь Гог был
ослабленным по особому ритуалу: ему распаривали руки и ноги в "немтыре" -
горячем отваре травы, от которой немели, становились бесчувственными мягкие
ткани, после чего он сам подрезал себе сухожилия, и так, чтобы оставалась
возможность передвигаться, ездить на коне, совершать руками нехитрые
действия. Но нельзя было владеть ни мечом, ни другим оружием, ни даже
ударить кулаком. Если сухожилия срастались и крепли, то князь подрезал их
снова или слагал с себя верховную власть. Когда же они рвались, Ослаб был
обязан сложить свои полномочия, и не по причине своей неподвижности;
разорванные сухожилия означали, что духовный управитель управлял не только
словом...

Точно такой же ритуал совершал инок, которого на тайном соборе пожизненно
избирали Ослабом.

Главным оружием Гога и Ослаба оставалось вещее слово.

Ослаб не только вершил суды и управлял духовной жизнью Воинства;
обязанности походного судьи, прокурора и полкового священника занимали
времени меньше, чем основной его труд - Радение о будущем. Здесь он
становился предсказателем, оракулом, астрологом, тонким аналитиком и
ретивым молитвенником. Прежде чем протрубить Сбор Засадного Полка, Ослаб
должен был получить благое слово Преподобного Сергия, который денно и нощно
молился на небесах за все русское воинство.

Именно для Радения о будущем Ослаб собирал опричину, бывшую ему глазами и
ушами. Он никогда не выходил в мир из своей кельи, расположенной неподалеку
от боярских хором, за исключением момента, когда объявлял Сбор Засадному
Полку. А так обычно довольствовался тем, что ему приносили приближенные
араксы и иноки, которых он рассылал по всему свету.

Его вотчиной была Судная Роща, где старец не только судил и наказывал
провинившихся араксов; здесь, как в глубокой древности, вершились все самые
важные праведные дела и принимались судьбоносные решения.

На древе Правды в Судной Роще не было живого места от жертвенных знаков,
когда-то вбитых, вколоченных в его ствол. Ражный стоял под ним и слушал,
как трещат и лопаются живые волокна...

Суд начался в тот же миг, как появился Ослаб - глубокий медлительный старец
в черной рясе схимо-монаха. На вид он был иссохшим, утлым, выветрелым от
времени, однако былую мощь выдавал низкий, далеко не старческий голос и
жесткие на вид, длинные седые волосы, охваченные главотяжцем. Бороду он не
носил, дабы лицо было всегда открытым, но не брил ее, а выщипывал суровой
нитью. Взгляд его казался самоуглубленным и, верно, оттого расплывчатым,
неуловимым; в руках Ослаб держал костяные четки, увенчанные крестообразным
мечом.

Утро было яркое, морозное, вздымающееся над землей солнце пробивало косыми
лучами облетевшую дубраву, и густой иней, лежащий на черных ветвях,
наливался густым багрянцем, создавая впечатление безмолвного и холодного
пожара. Ражный стоял босым на ледяной земле и голым по пояс: перед судом
Ослаба представали без всякой защиты. Но повинуясь внутренней потребности
скрыть уязвимое место, он встал плечом вперед, отведя правый бок из-по