торое по своим ориентациям далеко не всегда имело четко выраженную антибуржуазную направленность. По очень многим параметрам она может быть расценена как крестьянская Утопия и не только из-за обращенности к крестьянству как классу, способному на те преобразования, которые связывались с социалистическим идеалом, не только из-за своих иллюзий в отношении исторической роли крестьянской общины, а и по своей исходной посылке, в соответствии с которой реальность социализма основывалась на идее возможного "перескока" страны из одного исторического времени в другое, минуя обусловленный объективными законами развития человеческой цивилизации этап капитализма.
Иными словами, социально-экономические и политические реалии России оказали достаточно существенное влияние на содержание и характер социалистической Утопии. И уже один этот факт не позволяет согласиться с теми, кто склонен отказывать ей в оригинальности и собственной значимости в мировой истории социалистических идей. Главную роль в ее формировании сыграли интеллектуальные традиции отечественной общественной мысли.
В этой связи прежде всего следует отметить очевидную философичность русской общественной мысли. В ней повседневные вопросы жизни всегда сгущаются в мировоззренческие, а философская рефлексия, по выражению Г.В.Флоровского, является ее "неодолимой страстью". Русская общественная мысль развивалась под знаком напряженного интереса к проблемам всеобщих начал человеческого бытия, смысла и цели истории и одновременно с явным тяготением к вопросам, очевидно заземленным, связанным с жизнью людей в исторически конкретном времени и в исторически конкретном обществе. Не случайно одной из форм ее существования еще в XVII веке стала философская публицистика, выступавшая своеобразным посредником между научным философским мышлением и практическими жизненными вопросами. "В России наиболее глубокие и значительные мысли и идеи, - писал С.Л.Франк, - были высказаны не в систематических научных работах, а в литературной форме"cxxviii. Иными словами, с одной стороны, философские идеи высказывались в жанре литературного творчества (П.А.Чаадаев, И.В.Киреевский, А.С.Хомяков, К.Н.Леонтьев, А.С.Герцен, Вл.Соловьев), с другой стороны, художественная литература была пронизана глубоким философским восприятием мира (А.С.Пушкин, Н.В.Гоголь Ф.М.Достоевский, Л.Н.Толстой, В.В.Розанов).
В полной мере эта характеристика относится к русской Утопии. Идеи утопизма, можно сказать, были растворены во всей художественной литературе, нашли отражение в творчестве многих писателей, герои которых видят многочисленные Сны, погружающие их в состояние счастья, всеобщей любви и добра, переносящие их туда, где люди живут "по правде", постоянно ищут, "кому на Руси жить хорошо", "воскресают" для праведной жизни, верят в победу справедливости, а если и не верят, то все равно готовы, как герой Лескова, "писать по небу бумажными буквами о человеческих пороках, чтобы все ужаснулись того, что они делают".
Существенной особенностью русской общественной мысли является ее обращенность к теме человека, его судьбы, предназначения. Именно человек стоит в центре ее интеллектуальных исканий, а антропология является одним из важнейших ее принципов. В этой связи отчетливо просматривается черта, побудившая Н.А.Бердяева признать, что "в России нравственный элемент всегда преобладал над интеллектуальным", что творили не столько от "радости творческого бытия", сколько от "печалования и сострадания о неправде и рабстве человека"cxxix. Можно даже говорить об известном "панморализме" русской общественной мысли. При этом этический интерес просматривается не столько к теоретическим построениям, сколько к вопросам применения "этических схем" в жизни, т.е. к обоснованию нравственности. Более того, именно в этой плоскости лежит один из самых действенных истоков русского философствования: важно не только понять мир, но и постичь нравственный принцип мироздания с тем, чтобы преобразовать его и спасти себя в этой очищающей для него преобразующей деятельности.
Этот же принцип лежал в основе социалистического утопического моделирования. Нельзя не согласиться с Е.Чертковой, что культ человека и человечества - обязательный элемент русского утопического социализмаcxxx. Создавая свое государство справедливости и благополучия, русские утописты размышляли не столько о его "обустройстве", сколько над способами, как "войти в будущее общество очищенными от зла". Тема "спасения человечества" была сквозной для русской философии, русской литературы и русской Утопии. Поэтому русская социалистическая Утопия более, чем западная, искала способы действования и находила их, начиная от критики существующего порядка вещей и призывов к самосовершенствованию, кончая "хождением в народ". Теоретическим руководством в обосновании таких действий для нее стало нашедшее отклик в русской философии учение о диалектике, предусматривавшее взгляд на мир как на постоянно изменяющуюся реальность, субъектом которой является познающий ее человек. Обращенность к человеку (антропологизм) в соединении с признанием исторического развития (диалектикой) дала своеобразный сплав, которого не знала западноевропейская Утопия.
Для русской общественной мысли характерен, как называл эту черту С.Л.Франк, конкретный интуитивизм, связанный с особым пониманием истины, предусматривающим дополнение последней понятием правды. Истина толковалась не только в смысле тождества представлений и действительности, а и в смысле постижения истинного бытия, не только как познавательная категория, но одновременно как некоторая онтологическая сущность, важнейшая составляющая самой жизни. "Правда - истина на деле, - читаем у В.А.Даля, - истина во образе, во благе; справедливость, праведность, безгрешность". Для русского мыслителя понимание выступало в единстве с моральным сознанием, ценности и нормы которого были заземлены в бытии человека. Поэтому он всегда искал именно правду - как победу над ложью и несправедливостью. Отсюда его сострадательность и жалость к униженным и оскорбленным, отсюда гуманизм как главный вектор исторического развития общественной мысли во всех ее проявлениях.
Эта черта в полной мере характеризует и русское утопическое сознание. В соответствии с ней Будущее Общество виделось не только изобильным и привольным, но прежде всего праведным, - обществом, в котором люди живут "по правде"; в соответствии с которой приоритет в нем имели нравственные ценности, а путь нравственного совершенствования признавался одним из способов приближения счастливого и справедливого Будущего. "Главное - люби других, как себя, вот что главное, и это все, больше ничего не надо: тотчас найдешь, как устроиться", - эта заповедь "смешного человека" Достоевского, сформулированная по замыслу автора как своеобразный нравственный противовес социалистическому идеалу, на первый взгляд может показаться более Антиутопией, нежели Утопией. Но в том-то и дело, что она связана с последней сущностно, в главном - уверенностью, что Нравственность (Добро) может изменить мир. (Кстати, этой уверенностью русский утопический идеал сильно отличался от западноевропейского как более трезво-делового взгляда на жизнь.)
Важно отметить и еще одну черту русской общественной мысли - черту, обусловленную ее пониманием задач познания. Последние в соответствии с трактовкой истины определялись из общего отношения человека к миру, т.е. не в духе примитивного практицизма, а в духе антропологизма, предполагающего "включенность познания в наше отношение к миру, в наше "действование" в нем. "В неразрывности теории и практики, отвлеченной мысли и жизни, иначе говоря, в идеале "целостности" заключается /.../ одно из главных вдохновений русской философской мысли", - писал В.В.Зеньковскийcxxxi. Отсюда - постоянный интерес, обращенность к социальной проблематике под знаком вопросов "Кто виноват?" и "Что делать?", которые по сути были взаимодополняющими сторонами одного вопроса: "как изменить существующий мир?". Социальное моделирование на эту тему - в какой бы форме оно ни осуществлялось, рациональной или утопической, постоянно сопрягалось с идеей общественного прогресса. Прогресс толковался как осуществление идеалов разумности, добра, справедливости. Его формула включала: "развитие личности в физическом, умственном и нравственном отношении; воплощение в общественных формах истинной справедливости"cxxxii. Теория прогресса позволяла понять историю как движение человечества не только от прошлого к настоящему, но и от настоящего к будущему. Но главное, она обосновывала активное (в сфере сознания) отношение человека к миру, поскольку исходила из признания его субъектом, способным вынести свой приговор происходящему и с учетом этого сделать необходимый исторический выбор. Человек, конечно, детерминирован в своих действиях "естественным ходом событий", но он имеет "право нравственного суда" над неправдой истории, которое толкает его на противостояние "слепым силам исторического процесса". Теория прогресса, таким образом, с одной стороны, оправдывала в качестве правомерного и даже единственно верного субъективный метод социального моделирования (в соответствии с нравственными ценностями личности, ее представлениями о должном и отношении к сущему), а с другой стороны, обосновывала объективную природу общественного идеала как отвечающую закономерному развитию человечества по пути совершенствования, достижения добра и социальной гармонии.
Отечественная мысль, правда, в ее материалистическом варианте (П.Л.Лавров, Н.К.Михайловский, Н.И.Кареев) была буквально заражена "вирусом прогресса". Все "прогрессисты" так или иначе были защитниками социалистического идеала, а все социалисты-утописты исходили из идеи прогресса, находя в ней необходимое и достаточное, как считалось, философское оправдание социалистического идеала и теоретическое основание для социального моделирования. Устраивал и тот факт, что как будто бы был найден искомый секрет "наведения мостов" от прошлого к настоящему и от настоящего к будущему. В качестве такового теория прогресса предлагала весьма понятную приверженцам социалистической Утопии повседневную деятельность людей, основанную на критическом отношении к действительности. (Именно повседневную - не героическую, не исторически значимую и даже не реформаторскую или революционную.) Основанием этой повседневной практики человека является целеполагание, связанное с его природными устремлениями к Будущему.
Приведем в этой связи концовку известного Четвертого сна Веры Павловны из романа Н.Г.Чернышевского: "...будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего". Как видим, главный принцип моделирования будущего - "перенос" его черт в настоящее. В какой форме следует осуществлять перенос? Если следовать идеям романа, - организуя свою жизнь (работу, учебу, отдых, семейные отношения) по принципу нравственных устоев, которые характеризуют будущее общество.
Такая трактовка возможного способа приближения Будущего, правда, имела свой нравственный изъян - она утверждала жертвенность как принцип повседневной жизни. Отметим, что ни одной Западной Утопии он не был свойственен. В русском социалистическом сознании он высветился со всей полнотой и даже был доведен до крайних форм. Ибо, приняв за критерий прогресса счастье будущих поколений, социалистическая Утопия приносила в жертву ему судьбы живущих поколений, оправдывая, так сказать, исторический беспредел, когда "страдания одних" представляются "мостом к счастью других". Поэтому ответ, предложенный теорией прогресса и кажущийся на первый взгляд привлекательным, по сути своей нравственно ограничен и даже порочен, ибо в итоге одни поколения почему-то должны своими страданиями "унавозить будущую гармонию"cxxxiii.
Вся жизнь настоящего предстает "в страдательном залоге", как писал Флоровский,"в безличных предложениях, поскольку индивидуальное существование воспринимается как "служебное" в том смысле, что индивиды "служат прогрессу кораллового рифа", а мир индивидуализируется и развивается за счет гибели всякого особенного существования. "Ибо личное теряет самостоятельность, растворяясь в родовом. Отсюда именно это странное, поражающее слепой жестокостью равнодушие, с которой теоретики "рокового и непрерывного" прогресса относятся к эмпирическому горю и страданию"cxxxiv. В общем в приведенной оценке Флоровский, конечно, тоже выразил максималистскую позицию, но в целом тенденция им бесспорно "схвачена". Хотя есть сомнение в другом - стоит ли понимание жертвенности как нравственной нормы связывать жестко именно с социалистическим сознанием может, оно есть факт более интеллигентского вообще, нежели социалистического в частности, сознания, и "феномену русского социализма" история отечественной мысли обязана не столько "самой себе", сколько "русской интеллигенции"?cxxxv.
Немаловажное влияние на формирование специфики русской социалистической Утопии оказал совпавший по времени раскол общественной мысли на "славянофильство" и "западничество". Русский социализм с его обращенностью к крестьянской общине и одновременной ориентацией на сенсимонизм, а соответственно признанием некоторых общих законов истории и необходимости усвоения достижений капиталистической цивилизации, можно рассматривать как своеобразный компромисс, снятие противоречия между этими двумя линиями развития в русской культуре. Понятие социализма как бы сглаживало грань между ними, снимало крайности спорящих сторон, утверждая возможность соединения настоящего и будущего России с позитивными достижениями западноевропейского мира. Во всяком случае, именно в таком направлении пытались "одействоворить" (Герцен) идею социализма социалисты 30 40-х годов.
Стремление к компромиссу имело и еще одно следствие - оно задавало линию противостояния двум типам сознания - консервативному и либеральному, создавало иллюзорную веру в возможность избежать ловушек крайнего национализма с его желанием сохранить российскую самобытность (главным образом в форме патриархальности) и неразумного подражания Западу ("европейничанию", по выражению К.Н.Леонтьева). Удалось ли это приверженцам социалистической Утопии? До какой-то степени и до какого-то времени - да. Во всяком случае, такой ответ представляется верным в отношении "русского социализма" Герцена и Огарева. Что же касается следующего, более позднего этапа развития социалистической Утопии, то необходимо сказать, что позже у него появились новые "точки роста" и новые линии противостояния, в свете которых проблема "Россия-Европа" утратила свою приоритетную значимость, а ее место заняли другие, тоже не менее актуальные для своего времени вопросы.
Глава 2. Русский общинный социализм - новый тип социальной утопии
2.1. Социалистическая утопия Герцена и Огарева
В определенном смысле первый шаг к утопическому социализму сделали еще декабристы, в своих идейных исканиях усомнившиеся не только в целесообразности царского самодержавия, но и Французской революции. Многие из них не только размышляли над ее опытом, "примеряя" ее результаты к российским реалиям, но и были знакомы, по свидетельству исследователей движения декабристов, с идеями социалистов-утопистов - К.Сен-Симона, Ш.Фурье, Р.Оуэна. Можно сказать, в 20-е годы если не учение, то некоторые из идей Сен-Симона и эксперименты Р.Оуэна в Нью-Ланарке, были, что называется, "на слуху" у прогрессивно настроенной русской общественности.
Поэтому, видимо, следует согласиться с Сакулиным, что, "взятое в общем", мировоззрение декабристов можно рассматривать как одну из предварительных ступеней к русскому социализму. И в таком случае первым опытом утопического моделирования в этом направлении вполне можно считать "Русскую Правду" П.И.Пестеля. Конечно, Пестель не был социалистом, но без осмысления опыта декабрьского восстания 1825 года и идей "Русской Правды" вряд ли бы возник тот интерес к идеям социализма, который обозначился в начале 30-х годов прошлого века. Революционная практика Европы, увлечения на этом фоне сочинениями Сен-Симона, Фурье, Оуэна, о чем мы уже говорили выше, сыграли немаловажную роль в этом увлечении. Однако идеи этих мыслителей должны были лечь в почву, способную их не только принять, но и "взрастить".
Такая почва во многом была подготовлена восстанием декабристов - их идейными исканиями и трагической гибелью. Поставленные ими вопросы волновали еще не одно поколение борцов за социальную гармонию, и не раз в поисках ответов на эти вопросы они обращались к декабристам как к своим духовным наставникам. В истории идей бывает куда важнее первому задуматься над тем или иным вопросом, чем первому найти на него правильный ответ. Пестель был из тех, кто первый задумался. Задумался о том главном, что через одно поколение определит направленность интеллектуальных и нравственных исканий: что несет человечеству капиталистическая цивилизация, есть ли она обязательный этап в развитии истории? И если - да, то какие "социальные противовесы" ее язвам может изобрести человечество, чтобы обезопасить себя от них.
Размышляя об историческом развитии Запада после прошумевших над ним революционных бурь, Пестель пришел к выводу об ограниченности утвердившегося на европейском пространстве общественного строя: "феодальная аристокрация" сменилась "аристокрацией богатства". С последней он связывал еще большую порчу нравов, нежели та, что тревожила его в России. И потому, размышляя о том, как России, продвигаясь по пути прогресса, избежать господства "денежной аристокрации", Пестель делает хотя и небольшой, но шаг навстречу социалистическому идеалу, предлагая в своем Проекте не только отмену крепостного права, но и новый аграрный закон - установление частично общественной собственности в форме общественного фонда землиcxxxvi. Эта мера, направленная на задачу обеспечения неимущих необходимым земельным наделом, по замыслу Пестеля, должна была создать экономическую преграду безраздельному господству капитализма и гарантировать гражданам политическую независимость.
Пестель был далек от отрицания в принципе права собственности, более того, он считал, что охрана последнего есть "священная обязанность правительства". Но предложенный им компромисс (институт частного и общественного владения землей) а, точнее, связанная с этим компромиссом направленность взглядов на социальное устройство приближала его к идеям социализма. Существенной компонентой этой направленности была ориентация на сохранение фактически крестьянской общины, общинного уклада деревни. - Наверное, ориентация по большей части была подсознательной, во всяком случае мало аргументированной, но она весьма примечательна для нашего рассмотрения вопроса. Это было в известной мере предвосхищение той постановки проблемы, которая определит суть "русского социализма" со временем.
Вот почему, повторяем, в оценке предложенного Пестелем Проекта социальных преобразований важна прежде всего общая направленность предложенного поиска. В этом смысле нельзя не согласиться с А.И.Володиным, отмечающим, что "не сама по себе идея общественного фонда земель приближает Пестеля к утопическому социализму, а весь ход его размышлений"cxxxvii.  "Ход размышлений", который скоро станет близким для социалистических построений Герцена и Огарева. А важнейшим в этом ходе размышлений является неприятие капиталистической цивилизации в свете оценки результатов европейских буржуазных революций, с одной стороны, и с другой стороны - особое видение социально-экономической природы русской крестьянской общины. Думаем, именно это и позволило впоследствии Герцену и Огареву назвать Пестеля первым социалистом России, - социалистом-утопистом, добавим мы, ибо утопизм "Русской Правды" очевиден. О ней даже можно сказать, что это - классическая утопия. Как проект социальных преобразований он не выражал адекватно существовавшего экономического положения страны, в том числе крепостной системы, не учитывал социальные реалии России, которые определяли ее историческое движ