должен был разбить несгораемые шкапы и сейфы, в
которых хранились деловые тайны буржуазии. Если марксистская теория
утверждала, что новый общественный строй на социалистическом базисе в
России не возможен, то она заодно говорила, что без контроля производства
крупной индустрии и финансов в первую очередь становится невозможным не
только улучшение все ухудшавшегося положения рабочего класса, но и самое
окончание войны. Этим самым война поставила революцию перед новыми
социальными задачами.
   Партия пролетариата никоим образом не может задаваться целью "введения"
   социализма в стране мелкого крестьянства, пока подавляющее большинство
населения не пришло к сознанию необходимости социалистической революции.
Но только буржуазные софисты, прячущиеся за "почти марксистские" словечки,
могут выводить из этой истины оправдание такой политики, которая бы
оттягивала немедленные революционные меры, вполне назревшие практически,
осуществленные зачастую во время войны рядом буржуазных государств,
настоятельно необходимые для борьбы с надвигающимся полным экономическим
расстройством и голодом.
   Такие меры, как национализация земли, всех банков и синдикатов
капиталистов или, по крайней мере, установление немедленного контроля за
ними советов рабочих депутатов и т.п., отнюдь не будучи "введением"
социализма, должны быть безусловно отстаиваемы и, по мере возможности,
революционным путем осуществляемы. Вне таких мер, которые являются лишь
шагами к социализму и которые вполне осуществимы экономически, невозможно
лечение ран, нанесенных войной, и предупреждение грозящего краха, а
останавливаться перед посягательством на неслыханно-высокие прибыли
капиталистов и банкиров, наживающихся особенно скандально именно "на
войне", партия революционного пролетариата никогда не будет.
   Так формулировал Ленин социальные задачи большевистской партии и
революции в проекте политической платформы партии, написанном в апреле
1918 года (Собрание сочинений, том XIV, часть 1, стр. 50-51).
   Эта программа, которая объективно выходит за рамки программы-минимум
социал-демократии, знаменует уже переход к борьбе за социализм. Она еще не
представляет правил проведения социализма. Но в то время как
программа-минимум социал-демократии содержит требования улучшения
положения рабочего класса в капиталистическом обществе, в обществе, в
котором власть принадлежит буржуазии, здесь построена программа, ставящая
буржуазию и капиталистическое производство под контроль рабочего класса.
Такое положение вещей должно было привести к борьбе между временным
буржуазным правительством и советами рабочих депутатов, как только
последние стали на точку зрения этой программы. Она привела к
революционной диктатуре пролетариат и крестьян. Могла ли такая диктатура
устоять и провести программу, формулировавшую жизненные потребности
революции? Было ясно, что это будет невозможным, если Россия образует
оазис в нормальном капиталистическом мире. Но Россия не была окружена
нормальным капиталистическом миром, а огненным морем мировой войны. Уже
мартовская революция потрясла войну и поддерживавшие ее классы во всех
капиталистических странах. Раньше еще, чем весть о революции получила
огласку в Германии, Бетман-Гольвег поспешил в прусский ландтаг, в бастилию
немецкой реакции, и возвестил эру реформ. В Англии усилилась волна
забастовок.
   Французское правительство сидело, как на пороховой бочке. Русская
революция нарушила установившееся в войне равновесие, она угрожала не
только Антанте поражением, но и революцией во всей Европе. Не подлежало
никакому сомнению, что если пролетариат и крестьянство возьмут власть в
свои руки в России, если они энергично возьмутся за установление мира, то
будет пробита революционная брешь на военном фронте, в которую проникнут
отряды пролетариата.
   Утверждение революционных марксистов с самого начала войны о переходе
империалистической войны в гражданскую, приближалось к осуществлению.
Русская революция была прелюдией европейской, и были все шансы, что она не
будет в изоляции предоставлена уничтожающему нападению мирового капитала.
При революционной ситуации в отсталой мелко-буржуазной стране развернулась
программа мировой революции.
   Программа большевиков предусматривала потребности русской революции и
потому она стала программой последней. Крестьянские массы боролись за мир,
свободу и землю.
   Рабочие массы боролись за мир и переходные мероприятия к социализму.
Благодаря войне миллионы крестьян оказались в рядах армии, распыление их
было уничтожено, и крестьянская масса получила в первый раз в истории
возможность перейти в организованное наступление. Благодаря существованию
молодого революционного рабочего класса, господствовавшего над центрами
индустрии и транспорта, крестьянская масса получила политическое
руководство, которого ему всегда в истории не доставало. Большевистская
партия - результат 25-ти-летней истории революционной борьбы - трезво
оценила ситуацию и сосредоточила стихийное движение массы на наиболее
важных политических объектах борьбы. Так создалась победа ноябрьской
революции, и только одержимые слепотой доктринеры и ослепленные классовой
враждой эмигранты могут отрицать это. Даже К. Каутский, не только
политически ослепнувший, но и поглупевший, должен был объявить в своем
последнем сочинении против русской революции: "Мы здесь не ставили вопроса
о том, подлежит ли одобрению завоевание власти пролетариатом в России или
нет:
   русская революция 1917 года была элементарным событием, как каждая
большая революция, которой также нельзя воспрепятствовать, как и устроить
по желанию таковую".
   Дальше Каутский говорит:
   "Но этим еще не дан ответ на вопрос, каково должно быть поведение
социалистов в подобном случае. Для марксиста ответ ясен. Они должны
принять во внимание данную степень зрелости экономических отношений и
пролетариата и определить задачи, которые встанут перед последним после
его победы.
   "Марксистское понимание истории ставит историческое развитие в
зависимость от экономического, последнее идет закономерно и не знает
прыжков через отдельные фазы. До этого взгляда на историю революционеры не
знали во время переворота границ своей воли. Они старались одним прыжком
достигнуть наибольших результатов. При этом они всегда терпели неудачи, и
всегда революции, несмотря на действительный прогресс, вызванный ими,
кончались крахом для революционеров.
   Маркс учит методу, как в революционное время во избежание поражения
ставить себе только такие практические задачи, которые при данных
средствах и силах разрешимы.
   "Меньшевики рекомендовали этот метод в России, провели его в Грузии с
наилучшим успехом. Большевики же, напротив, поставили русскому
пролетариату задачи, которые он при незрелости отношений разрешить не мог,
и это не чудо, что коммунизм потерпел крах" (стр. 16).
   О крахе коммунизма в России будет речь потом. Пока упомянем, что
Каутский, считая захват политической власти пролетариатом в России,
элементарным событием, которое так же трудно было предупредить, как по
желанию вызвать, отзывается о рекомендованных меньшевиками методах
самоограничения, как о попытке предупредить исторически необходимое.
   Вопрос о том, что должны были сделать большевики, придя к власти в
стране с преобладающим мелко-буржуазным населением, составляет ядро в
вопросе о сущности пролетарской государственной политики в России с
момента захвата власти до перемены курса в марте этого года.
 
 
   III.
 
   Противники представляют время с 7-го ноября 1917 года до марта 1921
года временем проведения коммунизма в России, чтобы иметь возможность
говорить о банкротстве коммунизма в начале 1921 года.
   Для опровержения этой легенды лучше привести длинную главу из описания
общего положения России, которая была написана мною в декабре 1919 года в
берлинской тюрьме и опубликована в Берлинском издании Комм. Интернационала
под псевдонимом Struthahn.
   Я писал в декабре 1919 года:
   "Когда русский рабочий класс взял в ноябре 1917 года власть в свои
руки, ни буржуазный, ни социалистический мир не верил в то, что он удержит
государственную власть и 2-х месяцев, не то что два года. Немецкий
империализм вступил в переговоры с советской Россией, будучи к тому
вынужден всей созданной войной ситуацией. Он желал заключения мира на
востоке даже с весьма кратковременным правительством, будучи твердо
убежден, что если даже большевики исчезнут, никакая партия, никакое
правительство не сумеет мобилизовать крестьян в ближайшее время. Советская
Россия нуждалась в мире не только потому, что она не имела никакой армии,
но и потому, что она могла стать действительностью, лишь получив передышку.
   "Во время брест-литовских переговоров советская Россия была только
программой и существовала лишь в декретах Совета Народных Комиссаров. Даже
царский абсолютизм в его местных органах не был окончательно разрушен, и
феодальное землевладение не было искоренено. У большевистского
правительства был выбор: или повести с Урала с помощью союзников, как
правительство революционных партизанов, партизанскую войну против
немецкого империализма и допустить, чтобы русский капитал произвел
реставрацию под защитой немецких штыков, - или вступить на путь брестской
Голгофы и ценой национального унижения провести низвержение буржуазии и
создать организацию пролетариата.
   "Если немецкие "независимые" глупцы теперь, после того, как потерпели
по собственному ноябрьскому опыту крах с обвинением большевиков в
дезорганизации армии, говорят о полной иллюзии внешней политики советского
правительства, то понятно, что этим обанкротившимся вильсоновцам ничем
помочь нельзя. Правильность политики советского правительства, основанной
на убеждении, что брест-литовский мир не только не задержит, а ускорит
процесс разложения мирового империализма, доказана не только победами
советской России и тем, что палачи Брест-Литовска покоятся в гробу с
раздробленными костями, но и тем обстоятельством, что советская Россия в
положении "между дьяволом и морскою бездной", как говорят англичане,
смогла сорганизоваться так, что через год после краха немецкого
империализма представители победоносного антантовского империализма должны
были сознаться, что мечом большевизм не победишь. Брест-литовский мир,
поскольку он, несмотря на свой хищнический характер, имел положительное
значение для советской России, положив конец великой войне, - был вынужден
не силой советской России и не настоянием немецких рабочих, а давлением
союзных армий на западе. Если теперь победоносный империализм Антанты
заключит еще более хищнический мир, но который все-таки даст советской
России возможность существования, то он представит принципиальный прорыв,
брешь в капиталистической системе, так как он явится результатом
сопротивления советской России и помощи, оказанной ей мировым
пролетариатом. Но почему вообще должна Россия, которую не сумели
уничтожить мечем, заключить компромиссный мир с Антантой? Почему бы не
подождать с оружием в руках, хотя бы до такой степени развития разложения
Антантовского капитализма, что последний вынужден будет пойти на более
почетный мир с советской Россией?
   Ответ на этот вопрос прост. Во время мировой войны, которая
затягивалась бесконечно преступной политикой всех империалистических
государств, можно было надеяться на скорую катастрофу мирового
капитализма, на восстание народных масс во многих странах. Во время
заключения Брест-литовского мира советское правительство смотрело на
передышку, как на кратковременный эпизод; мы думали тогда: или мировая
революция скоро спасет советскую Россию, или она скоро падет в неравной
борьбе. Этот взгляд соответствовал тогдашнему положению вещей.
   Крах немецкого империализма, неспособность союзников уничтожить
советскую Россию войной, и то обстоятельство, что мировая война
окончилась, что демобилизационный кризис преодолен, что мировая революция
не в форме взрыва, а продолжительного длинного процесса разложения,
победит капиталистический мир - все эти моменты совершенно меняют
положение и условия внешней политики советской России.
   С одной стороны, она не может рассчитывать на скорое механическое
освобождение, на то, что стихийное массовое движение в одно мгновение
прогонит Клемансо, Ллойд-Джорджа, Вильсона и всю братию за их спиной, с
другой стороны она может с большой точностью быть уверенной, что процесс
капиталистического разложения будет развиваться и облегчать ее положение.
Но так как процесс обещает быть долгим, советская Россия вынуждена искать
и добиваться modus'a vivendi с государствами еще капиталистическими. Если
завтра пролетарская революция победит в Германии или во Франции, то
положение советской России облегчится, так как два пролетарских
государства окажут большое давление на капиталистический мир; но и они
все-таки будут еще заинтересованы в мире с капиталистическими
государствами, чтобы перейти в конце концов к хозяйственному
строительству. Советская Россия не даст себя уничтожить. Мы уверены, что
если союзники не предложат ей теперь приемлемый мир, то она будет
голодать, но бороться дальше, и они будут вынуждены позже дать ей лучший
мир. Победа над страной с рессурсами России при помощи блокады требует
такого периода времени, в течение которого империалистический курс в
союзных странах не протянется. Но очевидно, что если советская Россия еще
должна будет воевать, то хозяйственного строительства нельзя будет начать.
   Война вынуждает обессиленное производство заняться приготовлением
амуниции, лучшие силы передать в армию, разрушенные железные дороги
использовать для переброски войск; военная необходимость заставляет
ударные силы государства сосредоточить в руках исполнительной власти,
угрожает советской системе и, что важнее всего, грозит на долгое время
поглощением лучших элементов рабочего класса. Советское правительство
сделало сверх-человеческое, чтобы всему этому противодействовать; его
просветительная работа, несмотря на всю нужду, приводит сейчас уже в
изумление честных буржуазных противников, - стоит только прочесть
сообщения Гуда в "Манчестер Гвардиан":
   "Дебаты на мартовском съезде большевиков, ценный протокол которых
теперь появился из печати, с полной ясностью говорят о серьезности
отношения вождей к опасностям создания чиновничьей бюрократии и
взяточничества в новой форме. Но война остается войной, жестокой
разрушительницей; если она ценою жертв может быть окончена, то следует
поспешить это сделать. Достойно сожаления, что русский народ должен
предоставлять английским, американским и французским капиталистам
концессии на руду, так как он мог лучше использовать ее, чем для уплаты
дани. Но пока идет война, он не только не может добывать руду, но вынужден
бросать своих горных рабочих в пасть войны. Если бы положение было таково:
социалистическое хозяйственное строительство и война против мирового
капитала, препятствующего социалистическому строительству, то единственно
правильным разрешением была бы война. Но дело обстоит не так. Подлежащий
разрешению вопрос гласит:
   социалистическое строительство в рамках временного компромисса или
война без всякого хозяйственного строительства.
   "Уже весною 1918 г. советское правительство стояло перед вопросом о
хозяйственных компромиссах. Когда американский полковник Раймонд Робин в
мае 1918 года уезжал из Москвы в Вашингтон, то он взял с собой конкретное
предложение советского правительства с условиями хозяйственных концессий
(оно опубликовано в протоколах первого съезда Советов Народного Хозяйства
в речи Радека о хозяйственных последствиях Брестского мира). Одновременно
помощник народного комиссара торговли и промышленности Бронский сделал на
первом заседании представителям немецкого правительства практическое
предложение о совместной работе советской России с немецким капиталом.
Бруку, Локкарту секретно была сообщена база переговоров. Можно согласиться
с тем, что тогда во время мировой войны могла быть надежда, что взрывы в
ближайшем будущем могут устранить необходимость таких уступок, но
принципиальная сторона политики уступок была уже тогда решена и
обоснована. До тех пор, пока в важнейших государствах не победит
пролетариат, он не в состоянии будет использовать все производственные
силы мира для строительства; пока пролетарские государства будут
существовать рядом с капиталистическими, они вынуждены будут заключать
компромиссы, и не будет ни чистого социализма, ни чистого капитализма, а,
будучи территориально разграничены, они должны будут в пределах
собственного государства делать уступки друг другу. Сила и количество
существующих пролетарских государств определят меру необходимых уступок
капитализму".
   Но признавая необходимость компромисса пролетарских государств с
капиталистическими, не признается ли возможность и необходимость
компромисса с капитализмом в каждом государстве, не есть ли это отказ от
революции от диктатуры, как пути к социализму? Не правы ли, наконец,
Реннер, Бауер, Кунов, Каутский, не правилен ли метод коалиции с
капитализмом на почве демократии, не обанкротился ли коммунизм со своей
программой диктатуры Советов? Эти вопросы должны быть искренно и глубоко
проверены сначала исторически в рамках опыта русской революции, а затем
должно быть определено их интернациональное значение.
 
   Враги коммунизма, из лагеря колеблющихся элементов покойного II
Интернационала, имеют про запас две взаимно исключающие друг друга
легенды. Одна гласит: вся советская теория была вызвана необходимостью:
когда выяснилось, что выборы в Учредительное Собрание не дали
большевистского большинства, то большевики выступили гордыми рыцарями
пролетарской диктатуры. Вторая легенда говорит, что большевики пришли к
власти, как дикие представители диктатуры, но потом, высмеянные
собственным опытом, вынуждены были подливать все больше воды в свое вино.
Каковы же факты?
   Еще до революции 1905 года большевики видели в диктатуре пролетариата и
крестьянства исторический путь, по которому пойдет Россия. Роза Люксембург
и Троцкий пытались исправить эту формулу, говоря о диктатуре пролетариата,
опирающейся на крестьянство. Этой поправкой должна быть подчеркнута точка
зрения, которая не отрицалась и большевиками, что городской пролетариат
будет иметь руководство в революции. Весь лагерь, из которого теперь
составился русский коммунизм, был того мнения, что в такой аграрной
стране, как Россия, пролетариат должен принять во внимание крестьянские
интересы и не может отстранять крестьян от власти. Если большевики в 1917
году вели ожесточенную борьбу против крестьянской партии, -
социалистов-революционеров с их вождем Черновым, - то не против интересов
крестьянства, а в защиту их. Вожди социалистов-революционеров совершали
измену своей коалицией с капиталистической кадетской партией, они
откладывали разрешение аграрного вопроса, они жертвовали крестьянскими
массами в войне русского империализма. Когда благодаря этой политике
солдатские и крестьянские массы перешли на сторону рабочего класса и
помогли 7 ноября большевикам взять власть, последние предложили
побежденным противникам принять участие в правительстве: в течение двух
недель после победы над Керенским велись переговоры не только с
меньшевиками, но и с социал-революционерами об образовании коалиционного
правительства, которое представляло бы диктатуру крестьян и рабочих.
Переговоры потерпели неудачу, потому что меньшевики и правые
социал-революционеры верили еще в победу буржуазии. Большевики привлекли к
участию в правительстве, отколовшихся от общей партии левых
социал-революционеров готовых разрешить вопрос о земле и мире путем
революционной диктатуры. Разрыв с этой партией определился тогда, когда
националистические элементы в ней взяли верх и интеллигентские ее части
под влиянием революционного национализма не смогли решиться перейти на
сторону интересов мировой ре