ла Джейн. - Лишь бы все кончилось  благополучно.
- Она спросила профессора: - Стэн, вы отчего так помрачнели? Считаете, что
дело слишком серьезно? Хотите, я поговорю с капитаном? В конце  концов  он
обязан оградить нас от бандитов!
   - Я только что виделся с  капитаном,  -  сказал  мистер  Гордон.  -  Он
запросил разрешение на арест  Антиноми  и  обещал  снять  его  с  судна  в
Иокогаме. Но мы должны  раньше  развязать  себе  руки.  Антиноми,  лжеотец
Патрик и другие - только первый эшелон наших врагов. За  ними  стоят,  как
выражаются  военные,  главные  силы.  В  борьбе  с  ними  мы  будем  также
одиноки...
   - А лейтенант Лоджо? А капитан Смит?! - воскликнула мисс Брук.
   - Лейтенант Лоджо пока еще не знает наших целей. Он уверен, что  Том  -
агент ФБР или Интерпола, разыскивает убийц Паулины Браун.  Не  будем  пока
его разубеждать. Что касается капитана, то он все еще относится  ко  всему
происходящему  с  изрядной  долей  скептицизма:   его   в   каждом   рейсе
предупреждали о готовящихся покушениях на судно. Он думает, что и на  этот
раз "Глория" вернется в Сан-Франциско.


   Эдуардо Антиноми наконец принял решение. И, как всегда в таких случаях,
обрел душевное  спокойствие  и  уверенность  в  себе.  Одеваясь,  он  стал
напевать мягким баритоном неаполитанскую песенку:  "Красавиц  много,  а  я
один". Кобуру с тяжелым кольтом - всегдашним своим спутником - он надевать
не стал, а сунул в  оба  задних  кармана  брюк  по  ампульному  пистолету;
почувствовав приятную их тяжесть, улыбнулся, подумав, что надо было  сразу
пустить  в  ход  эту  новинку,  да   заказчику   обязательно   понадобился
"несчастный случай".
   В инструкции к ампульным пистолетам говорилось,  что  смерть  наступает
через три минуты со всеми явными симптомами инфаркта миокарда.
   - "Нет, нет, не  соблазнят  меня  твои  глаза..."  -  пропел  Антиноми,
направляясь к дверям. Гангстер шел по коридору,  галантно  уступая  дорогу
дамам, улыбаясь. Он направлялся  в  собачий  "люкс"  испытывать  ампульный
пистолет. Стрелял он с "легким щелкающим звуком", говорилось в инструкции.
Выбрав удобную минуту, Антиноми решил разделаться  с  Кингом,  заставившим
его пережить столько тяжелых часов.
   "Пойдешь в рай впереди хозяина, покажешь ему туда дорогу", - подумал он
и нашел эту мысль очень остроумной.
   На собачьей площадке никого не было. Большинство  клеток  пустовало.  В
заточении сидели только сенбернар по кличке Тот и Сигма.
   Из небольшой каюты вышел заспанный Гарри Уилхем.
   - Приветствую вас, милорд, - сказал он, зевая. - Что-то с  вашей  сукой
делается. Сегодня вдруг перед утром  завыла  и  этого  оболтуса  заставила
подпевать в дуэте. Славно получалось. Не слышали?
   - Где остальные собаки, где этот... бульдог?
   - Хозяева разобрали по каютам, милорд. Только ваша да этот  Тот  радуют
меня своим присутствием. Никак и  вы  хотите  взять  свою?  Хорошее  дело.
Прихватили бы еще Тота.
   - Живо - поводок!
   Когда Гарри Уилхем вышел с поводком из гардеробной  -  так  он  называл
свою каюту - и открыл клетку Сигмы, та со слабым визгом упала  на  палубу.
От взора матроса не укрылось, что Антиноми что-то быстро спрятал в  задний
карман брюк.
   - Что с ней? Ты ее  отравил?  -  холодно,  без  тени  волнения  спросил
Антиноми.
   - Была здорова. Сами видели. - Гарри Уилхем покосился на задний  карман
брюк Антиноми и опустился на корточки возле головы овчарки. - Так и  есть,
отрава. Пена изо рта. Кто бы это мог? - Гарри Уилхем встал и уставился  на
Антиноми.
   Гангстер, улыбаясь, вытащил бумажник:
   - Возьми, на ее похороны. Наверное, от жары, а может быть... Я ни в чем
тебя не обвиняю. Спиши суку за борт - и дело с концом. Понял?
   - Как не понять! Все предельно ясно, как сказал мой друг  Сэнди  Диббс,
застав свою жену с приятелем.
   - Твой друг был догадлив.
   - О да, милорд, что не помешало ему свалиться  за  борт  в  Бенгальском
заливе, где в ту пору резвились акулы.
   - Судьба!
   - Скорее - скользкая палуба, милорд.
   - Спрячь эту падаль!
   - Сейчас, милорд, не то заглянет одна из старух с болонкой и  брякнется
в обморок. Подумает, что появилась  собачья  чума.  Начнется  ветеринарная
экспертиза и прочая канитель.
   - На еще пять долларов! Скорее в мешок - и чтоб ни гугу!
   - Понятно, милорд.  Мы  похороним  ее,  как  отставного  адмирала,  без
особого шума.
   - Не люблю, когда  слишком  много  болтают.  -  Антиноми  прожег  Гарри
Уилхема взглядом, решив убрать матроса сразу после тех четырех.  Он  любил
работать чисто, не оставляя следов.


   Лейтенант Лоджо, покосившись на Бетти и  Малютку  Банни,  набрал  номер
телефона:
   - Профессор? Вы один? Вот и прекрасно!  Прошу  вас  вместе  с  мистером
Кейри немедленно зайти ко мне  в  административную  рубку.  Да,  четвертая
палуба слева, если идти к корме, каюта 540. Жду, Не медлите, это  в  ваших
интересах!
   Малютка Банни застенчиво улыбнулся, сидя в узком для него кресле.
   - Правильно, лейтенант. Надо действовать. Ампуломет - дело  нешуточное.
Он может уложить всех нас в десять секунд. Надо взять Эдуардо тихо,  чтобы
слух о наших действиях не разошелся к вечеру  по  всему  судну.  Простите,
мэм, но раз о чем-то знает хоть одна  женщина,  надо  ожидать,  что  очень
скоро секрет будет знать вся Америка.
   Бетти возмущенно  приподняла  плечи,  бросила  уничтожающий  взгляд  на
Малютку Банни и вопросительно посмотрела на лейтенанта Лоджо. Тот сказал:
   - Банни, вы совсем не знаете мисс Бетти.
   - Конечно, Ник. Я на всякий случай. В нашем деле, мэм, нельзя допустить
промашки. Так что не сердитесь. Я как только посмотрел  на  собаку,  нашел
пятнышко крови у нее на груди, то понял, в чем тут дело. Я и раньше  видел
последствия этой штуки. Новинка, мэм. Можно  спокойно  кокнуть  соседа  за
обеденным столом под звон упавшего ножа. Эдуардо, конечно, выберет  другое
место.
   - Какое? - еле слышно спросила Бетти.
   - Пока трудно сказать. Думаю, что, если мы будем сидеть здесь  развесив
уши, он спрячется вон за той портьерой...
   Бетти вскрикнула, метнулась к  лейтенанту  Лоджо,  с  ужасом  глядя  на
портьеру.
   Малютка Банни засмеялся:
   - Ну, ну, мэм! Если бы он забрался туда, то мы  бы  уже  не  сидели,  а
лежали рядком на палубе.
   Бетти вырвалась из объятий лейтенанта Лоджо.
   - Банни! А я-то тут при чем? Неужели он хочет убить и меня?
   - Не знаю, мэм. Думаю, ваша очередь  не  первая.  Ему  неймется  убрать
вначале дочку хозяина с ее мужем и дружками. Ну, потом меня. Есть  у  него
зуб и на Ника. Так что вы - последняя в его списке. Только  не  пугайтесь,
мэм. Мы весь этот список перечеркнем, а на обороте напишем  его  имя.  Так
что будьте в хорошем настроении и не высовывайте носа из каюты.
   - Ой, Ник! Банни! Теперь я припоминаю, где я видела его.
   - Ну, ну, мэм, шевелите мозгами!
   - Бетти! - театрально воскликнул лейтенант Лоджо. - И ты молчала!
   - Не придала  значения,  Ник.  Только  теперь  поняла,  почему  он  так
посмотрел нам вслед. Боже! Какой у него ужасный взгляд!
   - Плохой знак, мэм. Так что сидите дома.
   - Банни!
   - Слушаю, мэм.
   - У вас нет такого пистолета, как у него?
   - В том-то и дело, что нету, мэм.



УДАЧНЫЙ ЛОВ

   Петрас высоко поднял леску с серебряным якорьком из строенных крючков и
стал  опускать  ее  за  борт.  Ему  помогал  Алексей  Горшков,  разматывая
капроновую нить с проволочной катушки. Глядя на их  сосредоточенные  лица,
старшина Асхатов сказал:
   - На такой леске, помнишь, Петрас, мы палтуса вытащили, только тогда на
крючке была нажива. Сколько хочешь было у нас наживы, а здесь  надежда  на
чистое счастье. Надо, чтобы попался косяк рыбы.  Ну,  ну,  молчу,  ребята.
Давайте багрите, чем черт не шутит. Только бы  акула  не  схватила.  Тогда
леска полетит. На акулу надо линь, тот что от такелажа остался, с поводком
из стального тросика. - Он любовно посмотрел на мачту и парус, лежащий  на
палубе, потом, прищурясь, перевел взгляд на небо. Там плыли  густые  серые
тучи. На западе алела полоска чистого неба. Асхатов сказал: - Ночью  будет
ветер. Засвежеет. Только нам теперь это не страшно. Лишь бы  не  шторм.  И
шторм после всего - пустяк. Да шторма не будет. Так, обыкновенное волнение
баллов на пять.
   Сказав это,  старшина  подумал,  не  спуская  глаз  с  Петраса:  "Вдруг
чего-нибудь подцепят ребята? Хотя  вряд  ли.  Какая  может  быть  рыба  за
столько миль от берега! Но пусть ловят. Надежда - великая  вещь,  и  делом
заняты".
   Катер сильно покачивало, круг горизонта то расширялся, то суживался. На
юге зачернело что-то вроде дыма.  Попристальнее  вглядевшись,  старшина  с
огорчением удостоверился, что это облако. Нет, в океане больше  никого  не
было, кроме КР-16 да волн, чуть-чуть припудренных изморозью пены.
   Петрас через каждые десять - пятнадцать метров задерживал спуск  снасти
и минуту-другую то опускал, то поднимал ее на  метр.  Сам  он  никогда  не
ловил рыбу таким способом, только слышал, что так ловят в Атлантике.
   Наконец на глубине около ста метров Петрас едва не выпустил леску:  так
сильно рвануло ее у него из рук.
   - Есть! - закричал Горшков и поспешил на помощь Авижусу. Минут пять они
вдвоем тянули леску, несколько раз им казалось, что рыба сорвалась, но это
она,  стараясь  освободиться  от   крючка,   рывком   поднималась   вверх.
Почувствовав в руках трепещущую  тяжесть,  Петрас,  обжигая  леской  руки,
тянул и тянул неведомую добычу.
   Горшков и старшина  безмолвно  следили  за  каждым  движением  Петраса.
Горшков  наматывал  леску  на  катушку,  старшина  стоял  посреди  палубы,
упершись руками в  колени,  у  него  перехватывало  дыхание,  когда  леска
ослабевала.
   - Сачок бы, - прошептал Петрас.
   Старшина бросился на  корму  и  принес  обруч  с  брезентовым  конусом,
служивший плавучим якорем. Петрас помотал головой:
   - В нем дыра. Придется так...
   На крючок боком подцепилась метровая треска,  в  прозрачной  воде  было
видно, как она, беспомощно обвиснув, приближается  к  поверхности.  Петрас
плавным движением руки выхватил рыбу из воды и опустил  на  палубу.  Здесь
она сорвалась с крючка, запрыгала по палубе. Алексей Горшков  грудью  упал
на нее и лежал, блаженно улыбаясь.
   - Теперь не уйдешь. Все!  -  крикнул  он,  глядя  на  товарищей.  -  Да
возьмите же ее, она выскальзывает!
   Старшина схватил треску под жабры и высоко поднял:
   - Килограммов пять с гаком! Теперь мы живем, - сказал он. -  Теперь  мы
можем хоть два раза Тихий переплыть. Закидывай еще раз на удачу, Петрас.
   Моторист вытащил подряд, одну за другой, еще  две  трески,  зато  потом
больше не поймал ни одной.
   - Прошел косяк, - сказал Петрас Алексею Горшкову. - Наверное, мы  самый
его конец захватили. Теперь еще ночью порыбачим.
   Они прислушались, потянули носами: с камбуза  доносилось  потрескивание
жира на сковороде. Катер окутал аромат тресковой  печенки,  которую  жарил
Асхатов.
   К немалому огорчению Алексея Горшкова, старшина на обед выдал всего  по
небольшой порции этого аппетитного блюда и только по одному куску  вареной
трески.
   - Нельзя много сразу. Вот привыкнем, тогда можно будет есть от пуза,  -
сказал старшина. - Теперь, друзья мои, мы на коне. Планктон вещь неплохая,
да все не то. И не всегда он есть, хоть и пишут, что им покрыт весь океан.
Вот сегодня мы вынули из сачка граммов сто,  не  больше.  Спасибо,  треска
выручила. Благодатная рыба, а  печенка  прямо  королевский  харч!  Нам  бы
напасть еще на косячок и вытащить десятка два тресковин...
   Рыбу разрезали на тонкие длинные ломти, присыпали остатками соли, чудом
уцелевшей в банке из-под карамели, и повесили сушить на стенках рубки.
   К закату солнца ветер почти совсем стих. Пришла редкая за все  плавание
тихая ночь. На промытом дождями  небе  ярко  горели  звезды.  Океан  слабо
светился.
   После  ужина  Петрас  снова  закинул  свою  снасть  и  на  этот  раз  с
пятидесятиметровой глубины вытащил небольшую, отливающую серебром рыбу.
   - Да это  же  горбуша!  -  воскликнул  старшина.  -  Вот  где  она  жир
нагуливает! Закидывай еще, Петрас, пока не ушла.
   Петрас стал ловить рыбину за рыбиной. Около двенадцати  часов  ночи  он
спросил усталым голосом:
   - Может быть, хватит на сегодня?
   Старшина Асхатов и Алексей Горшков на  палубе  чистили  рыбу.  Горшков,
азартно работая ножом, сказал:
   - Ну что ты выдумал? Лови, пока ловится. Давай я потаскаю.
   Но старшина остановил его:
   - Петрас прав. Довольно пока. У нас теперь еды месяца на два  запасено.
Только бы не испортилась.
   - Не испортится, - заверил Петрас, - если не будет сильных дождей. Хотя
в дождь уберем в кубрик, в рубку или в трюм. Нет, не дадим испортиться!
   - Теперь мы живем! - воскликнул Горшков и  предложил  закусить  на  сон
грядущий: его вахта начиналась с шести часов, до этого времени  стоять  за
рулем должны были старшина и Петрас.
   Насытившись, Горшков пошел спать в кубрик. Давно он не спал  на  койке,
укрывшись полушубком. Постель  днем  сохла  на  палубе,  от  овчины  пахло
солнцем, подушка источала уютное тепло. Когда Горшков пробирался по узкому
борту в кубрик, у него слипались глаза, стоило же ему лечь на  эту  мягкую
благодать, как сон неожиданно пропал. Он стал размышлять о конце плавания:
   "Теперь все изменилось. После сегодняшнего улова можно смело идти через
океан. Но все-таки куда нас прибьет  ветром?  Хорошо,  если  где-нибудь  в
Полинезии или на Филиппинах. Пожить бы с месячишко на  коралловом  атолле,
поваляться на розовом песке. Я где-то читал, что там водится розовый песок
- из перетертых прибоем раковин и кораллов. Пить кокосовый  сок.  Добывать
жемчужные раковины. Найти в них настоящий жемчуг и подарить Варе. Как  она
обрадуется! Никогда она не пойдет замуж за тощего механика!  Она  сказала,
что будет ждать меня". Милый образ Вари возникал у него перед глазами,  но
как-то смутно: это была и Варя и не Варя, он  не  мог  ясно  различить  ее
глаза, ямочки на щеках, веснушки на  переносице.  Варя  страдала  от  этих
веснушек, а ему они жутко нравились. Ни у  одной  девушки  не  было  таких
прелестных веснушек - как на воробьиных яичках. Так с мыслями о Варе он  и
заснул.
   С полночи до двух часов  вахту  нес  Асхатов.  Ветер  легкими  порывами
надувал парус, еле двигая КР-16. Все же этого хода было достаточно,  чтобы
управлять катером, не давать ему поворачиваться лагом к волне;  усталость,
сытный ужин клонили  ко  сну.  Не  было  сил  удержать  отяжелевшие  веки.
Старшина боролся со сном всеми силами и всеми  известными  ему  способами:
окатил голову забортной  водой,  открыл  настежь  двери  рубки,  отодвинул
ветровое стекло, устроив живительный сквозняк, и, главное,  думал:  "Спать
нельзя!  Нельзя  спать!  Налетит  шквал,  сорвет  парус,  мачту,  закрутит
беспомощный катер". Нет, он не мог даже задремать. Потому старался  думать
о чем-нибудь хорошем, приятном. Но приятные мысли еще  больше  расслабляли
волю, клонили в сон, и он стал громко напевать "Дунайские волны".  Помогла
развеять сон и погода: ветер усилился, пошла крупная волна,  катер  высоко
взлетал и падал, ударяясь днищем о волну, вода сердито пенилась у  бортов,
брызги летели в отодвинутое ветровое стекло  -  пришлось  раму  задвинуть.
Посвежевшая погода вызывала беспокойство, и сон оставил  старшину.  Вместо
положенных двух часов он простоял за штурвалом три часа,  потом,  разбудив
Петраса, еще долго разговаривал с ним, делясь своими планами на будущее.
   - Я живу по графику, - говорил Асхатов, - давно уже составил себе такой
жизненный график и стараюсь его выполнять...
   Петрас внимательно слушал, ему нравился этот  спокойный,  обстоятельный
человек.
   - ...Наверное, это у  меня  семейное  свойство.  Все  в  нашем  роду  к
чему-нибудь стремились. Прадед пешком  пришел  из  Казанской  губернии  на
Дальний Восток, тут и обосновался, и всю  родню  выписал,  только  те  уже
морем ехали, из Одессы, чуть не  вокруг  света.  Был  прадед  охотником  и
старателем, нашел не  одно  месторождение  золота.  Потом,  под  старость,
переехал на Сучан, обзавелся пасекой, пчел разводил.
   - Богатый, видать, был человек? - спросил Петрас.
   - Какое там! Золото купцы к рукам прибрали. Да он, говорят, и не  жалел
об этом. Очень ему нравилось с пчелами возиться. А вот  дед  был  моряком.
Служил  в  военно-морском  флоте,  участвовал  в  Цусимском  сражении   на
броненосце "Суворов" - флагмане русской эскадры.  В  море  деда  тянуло  с
малых  лет,  он  и  после  службы  остался  на  море,  плавал   на   судах
"добровольного флота" боцманом; хозяйство  вела  бабушка,  тоже  серьезная
женщина, о ней можно целую  книгу  написать:  как  она  со  своими  детьми
корчевала тайгу, пахала, сеяла, зимой охотилась.  Раньше  в  наших  местах
была хорошая охота. Мой отец в бабушку -  тоже  целеустремленный  человек.
Рано пошел работать, семье помогал, но мысль об ученье не  бросил.  Учился
заочно. Сейчас агрономом работает, и хобби у него - тоже пчелы. Я, Петрас,
когда отплаваю свое, огляжу землю со всех сторон,  тоже  вернусь  домой  и
займусь "медовым хозяйством", буду рассказывать  внукам  о  своей  морской
жизни и вот о нашем дрейфе... Что-то волна загорбатилась. Ветер  крепчает.
Не взять ли нам рифа?
   - Не надо пока. Идем хорошо.  Катер  совсем  почти  не  берет  воды  на
палубу.
   - Наш катер свое дело  знает.  -  Старшина  долго  скручивал  папиросу,
прикурил от зажигалки,  затянувшись,  спросил:  -  Значит,  ты  завязал  с
куревом?
   - Давно бросить собирался. Курить больше не буду.
   - Ну и молодец. Я вот, по правде говоря, добровольно не смогу. Кончится
- тогда волей-неволей придется. Проживем и без табака, Петрас. -  Старшина
плохо скрывал свою радость, что теперь  ему  одному  достанется  последняя
пачка  махорки  и  десяток  сигарет.  Он  с  благодарностью  посмотрел  на
моториста. - Ну а у тебя какая программа в жизни?
   - Да ничего особенного: отслужу, приеду домой, женюсь и буду как  отец.
Колхоз у нас богатый: и земли много, и рыбу промышляем. Дом построю.
   - Тоже мне - ничего особенного! Самый  четкий  график  жизни.  В  конце
концов станешь председателем колхоза, знатным человеком.
   - Жизнь большая. Все может быть. В чем я только уверен, так это в  том,
что жить буду как надо...
   - Вот это правильно ты сказал: как надо!  Ведь  каждый  человек  должен
жить по совести. Если бы все жили как надо, то весь свет другим  бы  стал,
все бы преобразилось. Тогда, может быть, плыли бы мы сейчас не на КР-16, а
на  океанской  яхте  с  оранжевыми  парусами  из  капрона.  -  Старшина  с
сожалением глянул на потухший окурок, однако не стал  его  выбрасывать,  а
развернул и вытряс из него несколько несгоревших крупинок табака в  кисет.
Спросил: - Как там наш улов? Не сорвет ветром?
   - Не думаю. Алексей прибивал горбушу к рубке. Нет, ветер ее не  сорвет.
Он уже стихает.
   - Все-таки пойду гляну.
   Петрас ничего на это не ответил: будь он и сам на месте Асхатова,  тоже
все бы осмотрел, проверил. Мало ли что может случиться.  Рыбы  они  больше
могут и не встретить. Им и без того  необыкновенно  повезло.  Так  в  море
везет  не  часто.  Когда  Петрас  мастерил  якорек  из  крючков  и   видел
недоверчивые взгляды товарищей, то и сам начинал сомневаться в возможности
удачи. Надо было, чтобы там, где-то в глубине, появился косяк рыбы  именно
под их катером.
   Старшина, держась за поручни, обошел рубку.  Качка  не  стихала.  КР-16
кренило из стороны в сторону, поднимало вверх, бросало вниз.  Но  во  всем
этом старшина чувствовал не хаотические, судорожные рывки,  как  во  время
ледяного урагана или после, когда во время штормов рвался плавучий  якорь,
- сейчас угадывался слаженный ритм, которому подчинялись и море и катер.
   Небосвод косо падал в океан. Петрас  подумал,  что  звезды,  купаясь  в
волнах, становятся все чище и  лучистее.  Его  мысли  вернулись  к  рыбной
ловле, и