чно  -  и  он  смог,
повозившись у двери, упасть на сидение. Боль снова  схватила  его  кишки,  и
свежая кровь выступила на руке. Она походила  на  теплое  желе.  Он  откинул
голову назад и сжал зубы, связки  на  шее  напряглись.  Наконец  боль  стала
понемногу отступать.
   Дверь захлопнулась сама по себе. Верхний свет погас. Генри увидел одну из
сгнивших рук Белча рядом на рычаге передачи. Собранные в  пучки  белые  узлы
костяшек пальцев Белча замерцали через гниющую плоть его пальцев.
   "фьюри" начала двигаться по Канзас-стрит в сторону Ап-Майл-Хилл.
   - Как дела, Белч? - услышал Генри самого себя. Это было глупо, конечно  -
Белч не мог быть здесь, мертвецы не водят машин, но это было все, о  чем  он
мог подумать.
   Белч не ответил. Его глубоко ввалившийся глаз уставился на  дорогу.  Зубы
ослепительно сверкнули на Генри через дыру в щеке.  Генри  смутно  сознавал,
что от старины Белча пахнет крепко. На самом деле от  старины  Белча  пахло,
как от корзины сгнивших помидоров, пролежавших пару лет в погребе.
   Бардачок распахнулся, ударив Генри  по  коленкам,  и  в  свете  маленькой
лампочки  внутри  он  увидел  бутылку  "Техасского   драйвера",   наполовину
наполненную. Он взял ее, открыл и сделал хороший глоток.  Жидкость  приятной
прохладой скользнула по пищеводу и обожгла желудок,  как  раскаленная  лава.
Его всего встряхнуло.., и затем он почувствовал себя немного лучше,  немного
более связанным с миром.
   - Спасибо, - сказал он.
   Голова Белча повернулась к нему. Генри мог расслышать скрип сухожилий  на
шее Белча, звук был похож  на  скрип  ржавых  дверных  петель.  Минуту  Белч
рассматривал его мертвым одноглазым взглядом, и Генри впервые понял,  что  у
Белча нет большей части носа. Собака, может быть. Или крысы. Крысы  казались
более вероятными. Ходы, по которым они шли за детьми в тот день, были  полны
крыс.
   В таком же замедленном движении голова Белча снова повернулась в  сторону
дороги. Генри был рад. Да, Белч глядел на него вот так, но что это? Генри не
мог понять. Что-то было в единственном запавшем глазу  Белча.  Упрек?  Гнев?
Что?
   За рулем машины мертвец.
   Генри посмотрел на свою руку и увидел, что она покрылась  гусиной  кожей.
Он быстро сделал еще один глоток из бутылки. Он пошел легче  и  разлил  свое
тепло еще дальше.
   "Плимут" катился вниз с Ап-Майл-Хилла  и  шел  по  кругу  против  часовой
стрелки.., правда никакого движения в это время ночи не было, все  светофоры
мигали на пустых  улицах  желтым  светом,  постоянно  освещая  ближние  дома
желтыми бликами. Было  так  тихо,  что  Генри  мог  слышать:  внутри  каждой
лампочки светофора щелкает реле.., или это было его воображение?
   - ..не хотел бросить тебя в тот день, Белч, - сказал Генри. -  Я  имею  в
виду, если у тебя это на уме.
   Снова этот скрип сухожилий. Белч снова смотрит на него одним  ввалившимся
глазом. И его губы растягиваются в ужасную усмешку,  обнажающую  серо-черные
десны, которые стали сплошными морщинами.
   Что это за  усмешка?  Приятельская  усмешка?  Или  это  усмешка,  которая
говорит: Я должен забрать тебя. Генри, я должен забрать тебя за то,  что  ты
предал меня и Вика? Что это за усмешка?
   - Ты должен понять, как это было, - сказал Генри и затем остановился. Как
это было? В его уме все смешалось, куски  перемещались,  куски  головоломки,
которая лежала на одном из чертовых карточных  столов  в  комнате  отдыха  в
"Джанипер-Хилл". Как это было конкретно? Они шли за толстяком и сучкой назад
к Канзас-стрит и ждали в кустах, следя, как они карабкаются вверх по насыпи.
Если бы они исчезли из виду, он, Виктор и Белч прекратили бы эту игру-облаву
и просто пошли бы за ними: лучше двое, чем никого, а остальных бы  взяли  со
временем.
   Но они не исчезли, они просто прислонились  к  изгороди,  разговаривая  и
наблюдая за улицей. Время от времени они просматривали спуск к Барренсу,  но
Генри держал обоих воинов вне поля зрения.
   Генри помнит, что небо покрылось  облаками,  тучи  двинулись  с  востока,
воздух стал плотным. Днем будет дождь.
   Что случилось потом? Что...
   Костлявая, покрытая кожей рука легла на плечо Генри, и он  вскрикнул.  Он
снова уплывал в ту ватную  туманность,  но  ужасное  прикосновение  Белча  и
кинжальная боль в животе от вскрика вернули его назад. Он посмотрел  вокруг,
и лицо Белча было менее чем в двух дюймах  от  лица  Генри;  он  уловил  его
дыхание и хотел, чтобы его не было. Старина Белч на самом деле рассыпался  в
прах. Генри опять вспомнились  помидоры,  гниющие  в  каком-нибудь  укромном
уголке сарая. Его мутило.
   Он вдруг вспомнил конец - конец Белча  и  Вика.  Как  что-то  вылезло  из
темноты, когда они стояли в шахте с решеткой от канализации  вверху,  думая,
куда идти дальше. Что-то...  Генри  не  мог  сказать  что.  Пока  Виктор  не
вскрикнул: "Франкенштейн!  Это  Франкенштейн!"  И  это  было  оно,  чудовище
Франкенштейн, с болтами, свисающими с шеи, с глубоким шрамом от шва,  идущим
через лоб, крадущийся в туфлях, наподобие детских сандалий.
   "Франкенштейн!  -  закричал  Вик,  -  Фр...!"  И  затем  голова   Виктора
отделилась, голова  Виктора  полетела  по  шахтному  проходу,  ударившись  о
каменную  преграду  на  дальнем  конце  с  влажным  отвратительным   звуком.
Водянистые желтые глаза чудовища уставились на Генри, и Генри окаменел.  Его
мочевой пузырь раскрылся, и он почувствовал теплый ручеек на своих ногах.
   Тварь нетвердой походкой приближалась к нему, и Белч... Белч...
   - Послушай, я знаю, я убежал, - сказал Генри. - Я не  должен  был  делать
этого. Но.., но...
   Белч только пристально посмотрел.
   - Я растерялся, - прошептал Генри, как будто оправдываясь  перед  Белчем,
что он тоже поплатился. Это звучало слабо, вроде как сказать: Да, я знаю, ты
убит, Белч, но у меня  тоже  кое-что  припасено...  Но  это  было  ужасно..,
поистине ужасно. Он часами блуждал в этой вонючей тьме и, в конце концов, он
стал кричать. В какой-то момент он упал - долгий с головокружением припадок,
за который у него было время подумать: О, боже, через минуту я  буду  мертв,
через минуту меня не будет, - и затем он оказался в быстротекущей воде.  Под
Каналом, как он предполагал. Он вышел в угасающий солнечный свет, блуждал  в
поисках выхода к берегу и, наконец, выбрался  из  Кендускеага  менее  чем  в
пятидесяти ярдах от места, где Адриан Меллон утонул двадцать семь лет назад.
Он поскользнулся, упал, ударился  головой  и  запачкался  грязью.  Когда  он
пробудился, было уже очень темно. Как-то он нашел дорогу к шоссе ј2 и доехал
до дома. А там его ждали полицейские.
   Но  то  было  тогда,  а  это  сейчас.  Белч  выступил   против   чудовища
Франкенштейна, и оно содрало левую сторону его лица до скальпа -  это  видел
Генри до своего бегства. Но теперь Белч был здесь, он на что-то показывал.
   Генри увидел, что они тормозят перед деррийской гостиницей,  и  вдруг  он
все отчетливо понял. Деррийская гостиница была  единственной  оставшейся.  В
1958 г, были "Восточная звезда" в конце Эксчейндж-стрит и "Отдых путника" на
Террелт-стрит. Обе исчезли при обновлении города (Генри все знал об этом:  в
Джанипер-Хилл он с большим интересом читал "Дерри  Ньюз").  Остались  только
городская гостиница и кучка маленьких мотелей на окраине.
   Вот где они будут, - подумал он. - Прямо здесь. Все, кто остался. Спят  в
своих  кроватях  и  видят  во  сне  леденцы  и  танцы...   А   может   быть,
канализационные трубы... И я их заполучу. Одного за другим я заполучу их.
   Он взял бутылку "драйвера" и снова отхлебнул. Он чувствовал,  как  свежая
кровь стекает на колени, и сиденье под ним  было  липким,  но  от  спиртного
стало немного легче. Он предпочел бы  хороший  "бурбон",  но  "драйвер"  был
лучше, чем ничего.
   - Видишь ли, - сказал он Белчу, - мне жаль, что  я  убежал.  Я  не  знаю,
почему я убежал. Пожалуйста.., не будь сумасшедшим.
   Белч заговорил один единственный раз, но этот голос не был  его  голосом.
Голос, который исходил из  гниющего  рта  Белча,  был  глубокий  и  сильный,
пугающий. При звуке его Генри заскулил. Это был голос с луны, голос  клоуна,
голос, который он слышал, когда ему снились канализационные и сточные трубы,
где постоянно текла вода.
   - Ты, заткнись и возьми их, - сказал голос.
   - Конечно, - захныкал Генри. - Конечно, о'кей, я хочу, нет проблем...  Он
сунул бутылку снова в бардачок. Шея у него дрожала, как и  зубы.  И  тут  он
увидел бумажку там, где была бутылка. Он вытащил  ее  и  развернул,  оставив
кровавые отпечатки  пальцев  на  уголках.  На  бумаге  четко  было  выведено
ярко-красным цветом:

   ПАМЯТНАЯ ЗАПИСКА ОТ ПЕННИВАЙЗА
   Ниже аккуратно выведено большими буквами:

   Билл Денбро 311
   Бен Хэнском 409
   Эдди Каспбрак 609
   Беверли Марш 518
   Ричи Тозиер 217

   Их номера в гостинице. Это хорошо. Это экономило время.
   - Спасибо, Бе...
   Но  Белча  не  было.  Место  водителя  было  пустым.  Там  лежала  только
бейсбольная шапочка нью-йоркских  "Янкиз",  смятая  на  козырьке.  И  что-то
липкое на ручке коробки передач.
   Генри с удивлением смотрел, сердце билось у него в горле.., и  затем  он,
казалось, услышал,  как  что-то  шевелится  на  заднем  сиденье.  Он  быстро
выскочил, открыв дверь и почти вывалившись в спешке на мостовую. Он ушел  от
машины...
   Идти было трудно: каждый шаг отдавался и разрывался болью в  его  животе.
Но он добрался до тротуара и стоял там,  глядя  на  восьмиэтажное  кирпичное
здание, которое, наряду с библиотекой, кинотеатром "Аладдин"  и  семинарией,
было одним из немногих, которые он ясно  помнил  из  тех  прежних  дней.  На
верхних этажах света не было, но шары матового  стекла,  располагавшиеся  по
бокам главного входа, мягко мерцали в темноте, окруженные  ореолом  летающей
мошкары.
   Генри тяжелой поступью прошел вперед и плечом открыл одну из дверей.
   Вестибюль был пустынен и тих. На полу  лежал  выцветший  турецкий  ковер.
Потолок   представлял   собой   панель,   разделенную   на   прямоугольники,
изображающие сцены времен заселения Дерри. Было много диванов,  шезлонгов  и
огромный камин, погасший и  тихий,  возле  него  на  железной  полке  лежало
березовое полено. Из низких горшков выглядывали растения. Двойные стеклянные
двери, ведущие в бар и ресторан, были закрыты. Из какого-то номера  слышался
приглушенный звук телевизора.
   Он крадучись прошел по вестибюлю, его  штаны  и  рубашка  были  испещрены
кровавыми полосами. Кровь въелась в складки рук;  она  сбегала  по  щекам  и
запачкала его лоб, как косметика. Глаза его вылезли из глазниц.  Любой,  кто
увидел бы его в вестибюле, с криком в ужасе убежал  бы.  Но  там  никого  не
было.
   Двери лифта открылись, как только он нажал кнопку ВВЕРХ. Он посмотрел  на
бумажку в своей руке, затем на кнопки этажей. После минуты раздумий он нажал
"б", и двери  закрылись.  Слышался  легкий  шум  мотора,  когда  лифт  начал
подниматься.
   Можно начать сверху и идти вниз.
   Он тяжело прислонился к задней  стенке  кабины,  глаза  полузакрыты.  Шум
механизмов лифта успокаивал. Так же как  шум  механизмов  насосов  дренажной
системы. Тот день - он продолжал  возвращаться  к  нему.  Как  все  казалось
заранее подготовленным, как будто все они просто разыгрывали роли. Как Вик и
старина Белч казались.., ну почти накачанными наркотиками. Он вспомнил...
   Кабина остановилась, тряхнув его и послав еще одну волну  острой  боли  в
живот. Двери раскрылись.  Генри  шагнул  в  тихий  холл  (здесь  еще  больше
растений, висячих, паукообразных; он не хотел прикасаться  ни  к  одному  из
них, ни к одному из этих влажных побегов, они слишком сильно напоминали  ему
о тех штуках, которые висели  там  в  темноте).  Он  еще  раз  посмотрел  на
бумажку. Каспбрак был в номере 609. Генри  направился  туда,  держась  одной
рукой для устойчивости за стену, оставляя слабый  кровавый  след  на  обоях,
когда шел (но он отступал всякий раз, когда  подходил  близко  к  одному  из
висячих паукообразных, он не хотел дотрагиваться до них). Дыхание  его  было
резким и сухим.
   Вот он. Генри вытащил лезвие из кармана, облизал языком свои сухие губы и
постучал в дверь. Ничего. Он постучал еще раз, теперь сильнее.
   - Кто там?
   Хорошо. Он, наверное, в пижаме, полусонный. И  когда  он  откроет  дверь,
Генри всадит лезвие прямо в полость основания горла, уязвимую полость  прямо
под адамовым яблоком.
   - Посыльный, сэр, - ответил Генри. - Сообщение от вашей жены.
   Была ли жена у Каспбрака?  Может,  это  было  глупо  говорить?  Он  ждал,
хладнокровно стоя на страже. Он услышал шаги - шлепанье тапочек.
   - От Миры? - Голос казался взволнованным. Хорошо. Через несколько  секунд
он будет еще больше обеспокоен. Пульс  лихорадочно  стучал  в  правом  виске
Генри.
   - Думаю, да, сэр. Имени нет. Тут говорится только, что ваша жена.
   Была пауза, затем металлический лязг, когда Каспбрак возился с  цепочкой.
Ухмыляясь, Генри нажал кнопку на рукоятке лезвия. Щелк. Он держал лезвие  на
уровне щеки, наготове. Он слышал, как палец поворачивает замок. Всего  через
мгновение он погрузит лезвие в покрытое тонкой кожей маленькое горло гадины.
Он ждал. Дверь открылась, и Эдди

10

Неудачники все вместе, 1.20

   увидел, как Стэн и Ричи как раз выходят из  магазина  на  Костелло-Авеню,
каждый ест мороженое на палочке.
   - Привет! - крикнул он. - Эй, подождите!
   Они обернулись, и Стэн помахал рукой. Эдди как можно  быстрее  побежал  к
ним, хотя, по правде говоря, на самом деле это было не  очень  быстро.  Одна
рука его была в гипсе, а в другой было его доска "Парчези".
   - Что ты  говоришь,  Эдди?  Что  ты  говоришь,  парень?  -  спросил  Ричи
величественным  раскатистым  голосом  джентльмена  с  Юга.   -   Послушай...
Послушай.., у мальчика сломана ручка! Посмотри, Стэн, мальчик сломал  ручку!
Послушай.., будь добреньким и понеси досточку мальчика.
   - Я сам  понесу,  -  сказал,  немного  задыхаясь,  Эдди.  -  Дай  лизнуть
мороженое!
   - Твоя мамочка не одобрит, Эдди, - печально сказал  Ричи.  Он  стал  есть
быстрее. Он только что добрался до шоколадной части в середине, его  любимой
части. - Микробы, мальчик! Послушай... Послушай,  к  тебе  попадут  микробы,
если ты будешь есть после кого-то!
   - Я рискну, - сказал Эдди.
   Неохотно  Ричи  поднес  свое  мороженое  ко  рту  Эдди..,  и  вырвал  его
быстро-быстро, как только Эдди пару раз лизнул.
   - Если хочешь, можешь взять мое, - сказал Стэн. - Я еще  не  проголодался
после завтрака.
   - Евреи мало едят, - пояснил Ричи. - Это часть их религии. Они втроем шли
в приятном обществе к Канзас-стрит и к Барренсу. Дерри казался  покинутым  в
глубоком туманном полуденном сне.  Шторы  многих  домов,  мимо  которых  они
проходили, были опущены. Игрушки  оставались  на  площадках,  как  будто  их
владельцев спешно оторвали от игры и послали  спать.  На  западе  собиралась
гроза.
   - Правда?
   - Нет, Ричи просто морочит тебе голову,  -  сказал  Стэн.  -  Евреи  едят
столько же, сколько обычные люди. Он указал на Ричи.
   - Как он.
   - Знаешь, ты как-то дерьмово ведешь себя по отношению к Стэну,  -  сказал
Эдди Ричи. - Как бы тебе понравилось,  если  бы  кто-нибудь  говорил  всякую
дрянь о тебе только потому что ты католик?
   - О, католики еще и не то делают, - сказал Ричи. - Отец говорил мне,  что
Гитлер был католиком, и Гитлер убил миллионы евреев. Правильно, Стэн?
   - Да, кажется, - сказал Стэн. Он выглядел смущенным.
   - Моя матушка разъярилась, когда отец сказал мне это, -  продолжал  Ричи.
Легкая, связанная с воспоминаниями усмешка легла не его лицо.  -  Совершенно
разъярилась. У нас, католиков, была еще Инквизиция, у  которой  были  крюки,
приспособления для выкручивания пальцев  и  все  такое.  Я  думаю,  что  все
религии странные.
   - Я тоже, - сказал Стэн спокойно. - Мы не ортодоксы или что-нибудь в этом
роде. Я имею в виду, мы едим ветчину и бекон. Я едва даже  знаю,  что  такое
быть евреем. Я родился в Дерри, и иногда мы ездим в  синагогу  в  Бангор  на
праздники, вроде Йемкиппура, но... - он пожал плечами.
   - Ветчина? Бекон? - Эдди был озадачен. Он и его мама были методистами.
   - Ортодоксальные евреи не едят всякой такой ерунды, - сказал  Стэн.  -  В
Торе что-то говорится о том, что нельзя есть ничего, что  ползает  по  земле
или ходит по дну океана. Я точно не знаю, что там сказано.  Но  свиней  есть
нельзя и крабов тоже. А мои их едят. Я тоже.
   - Это странно, - сказал Эдди и залился смехом. - Я никогда  не  слышал  о
религии, которая бы говорила  вам,  что  можно  есть.  Эдак  они  будут  вам
говорить, какой газ выпускать.
   - Кошерный газ, - сказал Стэн и  сам  засмеялся.  Ни  Ричи,  ни  Эдди  не
поняли, над чем он смеется.
   - Ты должен признать, Стэнни, что это  довольно-таки  странно,  -  сказал
Ричи. - Я имею в виду не есть колбасы только потому, что тебе случилось быть
евреем.
   - Да? - спросил Стэн. - Ты ешь мясо по пятницам?
   - Боже, нет! - Сказал шокированный Ричи. - В пятницу  нельзя  есть  мясо,
потому что... - Он немного ухмыльнулся. - О'кей, я понял, что  ты  имеешь  в
виду.
   - Католики действительно попадут в ад, если они едят мясо по пятницам?  -
спросил  Эдди,  обескураженный,  совершенно  не  представляя,  что  за   два
поколения до него его  предки  были  польскими  католиками,  которые  скорее
прошлись бы голыми по улице, чем вкусили в пятницу мяса.
   - Ну, вот что я тебе скажу, Эдди, - сказал Ричи. - Я  на  самом  деле  не
думаю, что Бог послал бы меня в пекло только за то, что я забылся и съел  на
завтрак в пятницу сэндвич, но зачем рисковать? Правильно?
   - Думаю, да, - сказал Эдди. - Но это кажется таким...
   Таким глупым, собирался сказать он, и  затем  вспомнил  историю,  которую
миссис Пасли рассказала в воскресной школе, когда он был маленьким  ребенком
- первоклассником в "Маленьких прихожанах". Согласно миссис Пасли,  какой-то
плохой мальчик однажды украл хлеб для причастия с подноса и  положил  его  в
карман. Он принес его домой  и  бросил  в  унитаз  просто  для  того,  чтобы
посмотреть, что будет. Сразу же - во всяком случае так сообщила миссис Пасли
своим  зачарованным  "маленьким  прихожанам"  -   вода   в   унитазе   стала
ярко-красной. Это была Кровь  Христа,  сказала  она,  и  кровь  эта  явилась
маленькому  мальчику,  потому  что  он  совершил  очень   плохой   поступок,
называемый БОГОХУЛЬСТВО. Она явилась предупредить  его,  что,  бросая  плоть
Христа в унитаз, он подвергал свою бессмертную душу опасности ада.
   К этому времени Эдди только что вкусил наслаждение от акта  причастия,  в
котором ему разрешили участвовать с прошлого  года.  Методисты  использовали
валлийский виноградный сок вместо вина,  а  Тело  Христа  было  представлено
нарезанными  кубиками  свежего  упругого  Чудо-Хлеба.  Ему  нравилась   идея
принимать пищу и питье в  качестве  религиозного  обряда.  Но  под  влиянием
рассказа миссис Пасли его благоговение перед ритуалом превратилось во что-то
более мощное, что-то достаточно страшное. Просто  протянуть  руку  к  кубику
хлеба  стало  актом,  который  требовал  мужества,  и   он   всегда   боялся
электрического разряда.., или хуже: а вдруг хлеб в его руке  поменяет  цвет,
станет кровавым, и безликий Голос начнет громыхать в церкви: Не достоин!  Не
достоин! Осужден на муки ада! Часто после того как  он  принимал  причастие,
его горло сжималось, дыхание стесняло, и он с паническим  нетерпением  ждал,
когда  закончится  благословение,  чтобы  пойти  быстрее   в   вестибюль   и
воспользоваться ингалятором.
   Ты же не хочешь быть настолько глупым, -  говорил  он  себе,  когда  стал
старше. - Это был просто рассказ, и миссис Пасли наверняка не  была  никакой
святой - мама сказала, что она развелась в Киттери и играет в динго в "Санта
Мария" в Бангоре и что  настоящие  христиане  не  играют  в  азартные  игры,
настоящие христиане оставляют игры язычникам и католикам.