непромокаемом плаще и русской ушанке на бобровом меху. Брукс  подошел  к
экрану Кента - стеклянному  диску,  вращающемуся  с  большой  скоростью,
сквозь который можно наблюдать в любую погоду  -  дождь  ли,  град,  или
снег. С полминуты он с несчастным видом разглядывая горизонт.  По  всему
судя, представшая его взору картина удручала его.
   Громко фыркнув, он отвернулся и начал хлопать себя по бокам,  пытаясь
согреться.
   -  Ха!  Врач-лекаришка   на   командном   мостике   крейсера.   Какая
непозволительная роскошь! - Он ссутулился  и  стал  казаться  еще  более
несчастным. - Здесь не место цивилизованному человеку вроде меня. Но  вы
сами понимаете, господа, меня привел трубный зов долга.
   Тиндалл усмехнулся.
   - Наберитесь терпения, команда? Эти слуги смерти долго раскачиваются,
а уж если раскачаются...
   Прервав адмирала на полуслове, Брукс озабоченно произнес:
   - Новые неприятности, командир. Не хотел  сообщать  по  телефону.  Не
знаю еще, насколько дело серьезно.
   - Неприятности? - Вэллери внезапно умолк, чтобы откашляться в платок.
- Прошу прощения. Говорите, неприятности? А чего еще  можно  ожидать?  У
нас у самих только что была крупная неприятность.
   - Вы об этом самонадеянном молодом кретине  Карслейке?  Мне  уже  все
известно. У меня повсюду шпионы. Этот олух смертельно  опасен...  Теперь
послушайте, что я скажу.
   Мой юный коллега Николлс вчера допоздна засиделся в санчасти.
   Карточками туберкулезников занимался. Сидел там  часа  два  или  три.
Свет  в  лазарете  был  выключен,  и  больные  не  то  не  знали  о  его
присутствии, не то забыли. И он услышал, как кочегар Райли - кстати,  до
чего же опасен этот Райли - да и другие  заявили,  что,  как  только  их
выпишут, они запрутся в кочегарке и устроят сидячую забастовку.  Сидячая
забастовка в кочегарке -  это  что-то  невероятное!  Во  всяком  случае,
Николлс пропустил это мимо ушей.
   Словно бы ничего не слышал.
   - То  есть  как?  -  Голос  Вэллери  был  резок,  гневен.  -  Николлс
промолчал, не доложил мне? Вы говорите,  это  случилось  вчера  вечером?
Почему же мне тотчас не доложили? Вызовите Николлса, и немедленно.  Хотя
нет, не надо. Я сам его вызову. - Он протянул руку к телефонной трубке.
   - Не стоит, сэр, - положил ладонь на руку командира Брукс. -  Николлс
толковый мальчик, очень толковый.  Он  не  подал  виду,  что  слышал  их
разговор, иначе бы матросы решили, что  он  доложит  об  их  намерениях.
Тогда бы вам пришлось принимать соответствующие меры.  А  ведь  открытое
столкновение с экипажем вам совершенно ни к чему. Сами сказали вечером в
кают-компании.
   - Верно, я так говорил, - нерешительно произнес  Вэллери.  -  Но  тут
совсем другое дело, док. Смутьяны всю команду могут подбить к мятежу...
   - Я уже вам объяснил, сэр, -  вполголоса  возразил  Брукс.  -  Джонни
Николлс очень смышленый юноша. Он огромными красными  буквами  вывел  на
дверях лазарета: "Не подходить. Карантин по скарлатине". При  виде  этой
надписи я со смеху помираю.  И,  знаете,  помогает.  Все  шарахаются  от
лазарета, как от чумы.
   Связаться со своими дружками из кочегарского кубрика - для Ралли дело
безнадежное.
   Тиндалл громко засмеялся, даже Вэллери слабо улыбнулся.
   - Толково придумано, док. И все-таки  следовало  уведомить  меня  еще
вчера.
   - Зачем же беспокоить командира по всякому пустяку, да  еще  глубокой
ночью? - с грубоватой фамильярностью ответил Брукс. - У вас и так  забот
полон рот. Нельзя допустить, чтобы вы лишний раз кровь себе портили.  Вы
согласны, адмирал?
   - Согласен, о Сократ, - важно кивнул Тиндалл. -  Довольно  витиеватый
способ  пожелать  командиру  корабля  спокойной  ночи.  Но   я   к   вам
присоединяюсь.
   - Ну, у меня все, господа, - Брукс приветливо улыбнулся.  -  Надеюсь,
на военно-полевом суде встретимся. - Он  лукаво  поглядел  через  плечо;
снег валил все гуще. - Чудно было бы попасть на Средиземное, а, господа?
-  Вздохнув,  Брукс  непринужденно  продолжал  с   заметным   ирландским
акцентом:
   - Мальта весной. Взморье в Слиеме. На заднем плане  -  белые  домики.
Сто лет назад мы там устраивали пикники. Легкий ветерок, причем  теплый,
голубчики вы мои.
   Синее небо, бутылочка кьянти под полосатым тентом...
   - Прочь! - взревел Тиндалл. - Прочь с мостика, Брукс, а не то...
   - Уже исчез, - произнес Брукс. - Сидячая забастовка в кочегарке. Надо
же придумать! Ха! И оглянуться не успеешь, как эти суфражистки в  штанах
бросятся приковывать себя к поручням!
   Дверь тяжело захлопнулась за ним.
   - Похоже, вы были правы насчет  бури,  сэр,  -  с  озабоченным  лицом
повернулся к адмиралу Вэллери. Тиндалл невозмутимо произнес:
   - Возможно. Беда в том, что людям сейчас нечем  заняться.  Вот  им  в
голову и лезет всякая ерунда. Они  ругаются  и  злятся  на  все  и  вся.
Позднее все встанет на свои места.
   - Хотите сказать, когда у нас будет... э... больше работы?
   - Ага. Когда дерешься за свою жизнь, за жизнь корабля... на  заговоры
и размышления о  несправедливости  судьбы  не  остается  времени.  Закон
самосохранения -  все-таки  основной  закон  природы...  Хотите  вечером
обратиться к экипажу по громкоговорящей связи, Командир?
   - Да, обычное сообщение. Во время первой полувахты, после  объявления
вечерней боевой тревоги. - Вэллери  улыбнулся.  -  Тогда  наверняка  все
услышат.
   - Хорошо. Пусть узнают, почем фунт лиха. Пусть обмозгуют, что и как.
   Судя по намекам Винсента Старра, у нас будет о чем подумать во  время
нынешнего похода. Это займет команду.
   Вэллери засмеялся. Его худое аскетическое лицо преобразилось.
   По-видимому, ему действительно было весело.
   Тиндалл вопросительно поднял брови. Вэллери улыбнулся в ответ.
   - Забавная мысль пришла в  голову,  сэр.  Как  бы  выразился  Спенсер
Фэггот, положение пиковое... Дела наши из рук вон плохи,  раз  дошло  до
того, что лишь противник может нас выручить.
 
Глава 3 
 
ПОНЕДЕЛЬНИК 
(пополудни) 
 
   Весь день, не утихая, с  норд-норд-веста  дул  свежий  ветер.  Ветер,
который  час  от  часу  крепчал.  Словно  начиненный  мириадами  иголок,
студеный этот ветер нес с собой снег, частицы льда  и  странный  мертвый
запах, доносившийся с отдаленных ледников за Ледовым барьером. Он не был
порывист и резок. Ровно, не ослабевая, он дул в правую скулу  корабля  с
рассвета до вечерних сумерек и постепенно разгонял зыбь.  Старые  моряки
вроде Кэррингтона, повидавшие все порты  и  моря  мира,  бывалые  моряки
вроде Вэллери и Хартли, с тревогой смотрели на  волнующееся  море  и  не
говорили ни слова.
   Ртутный столбик опускался. Однажды выпав, снег уже не таял.  Мачты  и
реи походили на  огромные  сверкающие  рождественские  едки,  украшенные
гирляндами штагов и фалов. Иногда на грот-мачте появлялись бурые пятна -
следы дыма, вырывавшегося из задней  трубы,  но  тотчас  исчезали.  Снег
опускался на палубу и уносился  ветром.  Якорные  цепи  на  полубаке  он
превращал в огромные ватные канаты, прилипал к волнолому  перед  носовой
орудийной башней. Возле башен и  надстроек  скапливались  целые  сугробы
снега, снег проникал на мостик и влажной грудой ложился у ног.  Залеплял
огромные глаза центрального дальномера, тихой сапой  вползал  в  проходы
судовых помещений, неслышно сеял  в  люки.  Выискивая  малейшие  щели  в
металлической и деревянной обшивке, проникал в кубрик, и там становилось
сыро, скользко и  неуютно.  Вопреки  законам  тяготения,  снег  запросто
поднимался вверх по штанинам, забирался под полы тужурок,  непромокаемых
плащей, в капюшоны канадок и доставлял людям множество неприятностей.  И
все-таки это был мир своеобразной, неброской красоты - белоснежный  мир,
наполненный  странным  приглушенным  гулом.  Снег  падал  целый  день  -
непрерывно,  без  устали,  а  меж  тем  "Улисс"  -  призрачный  корабль,
очутившийся в призрачном мире, - лишь покачивался на  волнах,  продолжая
мчаться вперед.
   Но он не был одинок.  Теперь  у  него  была  компания,  превосходная,
надежная компания - 14-я  эскадра  авианосцев  -  бесстрашный,  опытный,
закаленный в боях отряд эскортных кораблей, почти столь же  легендарный,
как знаменитый восьмой отряд, который недавно был переброшен на  юг  для
участия в конвоях на Мальту - работа не менее самоубийственная.
   Как и "Улисс", эскадра весь день шла на  норд-норд-вест.  Шла  прямым
курсом. Противолодочный зигзаг Тиндалл не жаловал и использовал его лишь
во время эскортирования караванов, да и то  лишь  в  водах,  опасных  от
подводных лодок. Подобно многим  флотоводцам,  он  полагал,  что  зигзаг
представляет собой большую опасность,  чем  противник.  Шедший  зигзагом
"Кюрасао", броненосный крейсер водоизмещением в 4200  тонн,  у  него  на
глазах был протаранен могучим форштевнем "Куин Мэри" и  обрел  могилу  в
пучине Атлантики. Тиндалл никому не рассказывая об увиденном, но картина
эта навсегда врезалась ему в память.
   Будучи флагманом, "Улисс" занимал свое обычное место в  ордере  -  он
находился  почти  в  середине  соединения,  состоявшего  из   тринадцати
кораблей.
   Впереди него шея крейсер "Стерлинг" - старый корабль типа  "Кардифф",
крепкий и надежный, на много лет старше  и  на  много  узлов  тихоходнее
"Улисса", вооруженный пятью шестидюймовыми орудиями. Но конструкция  его
была совсем неподходящей для плавания в арктических водах,  в  штормовую
погоду он принимал столько воды,  что  стал  сущей  притчей  во  языцех.
Главной  его  задачей  была  охрана  эскадры,  второстепенной  -  замена
флагманского корабля в случае его выхода из строя или гибели.
   Авианосцы  "Дефендер",  "Инвейдер",   "Реслер"   и   "Блу   Рейнджер"
находились справа  и  слева  от  флагмана.  "Дефендер"  и  "Реслер"  шли
несколько впереди,  остальные  чуть  отставали.  Кто-то  решил,  что  их
названия должны непременно оканчиваться на "ер". То  же  обстоятельство,
что на флоте уже существовал один "Реслер", эсминец, входивший в  состав
восьмого отряда (так же, как и "Дефендер", потопленный незадолго до того
возле  Тобрука),  было  по  блаженному  неведению  упущено.  Корабли  не
походили на гигантов в тридцать пять  тысяч  тонн,  входивших  в  состав
основных сил флота, таких, как "Индефатигэбл" и "Илластриес".  Нет,  это
были вспомогательные крейсера водоизмещением  всего  пятнадцать-двадцать
тысяч  тонн,   непочтительно   называемые   "банановозами".   Это   были
переоборудованные  торговые  суда  американской  постройки.   Они   были
оснащены в Паскагоуле, что в  штате  Миссисипи,  а  через  Атлантику  их
перегоняли смешанные англо-американские экипажи.
   Они развивали  скорость  восемнадцать  узлов,  довольно  высокую  для
одновинтовых судов (один лишь "Реслер" имел два винта), но на  некоторых
из  них  устанавливалось  до   четырех   дизелей   типа   "Буш-Зульцер",
соединенных общим валом.  Их  неуклюжие  прямоугольные  взлетные  палубы
длиной  в  сто  тридцать  пять  метров  были  надстроены  над   открытым
полубаком, и под ним образовывалось открытое пространство, через него  с
мостика просматривался горизонт. На этих авианосцах размещалось  десятка
три истребителей - "грумманы", "сифайры", а чаще всего "корсары"  -  или
двадцать  легких  бомбардировщиков.  Суда  были  старые   -   неуклюжие,
безобразные, ничуть не похожие на  военные  корабли;  однако  в  течение
многих месяцев они отлично выполняли  свою  задачу,  охраняя  конвои  от
авиации противника, обнаруживая и топя вражеские  корабли  и  субмарины.
Число уничтоженных ими  кораблей  противника  -  как  надводных,  так  и
подводных - было  весьма  внушительным,  хотя  адмиралтейство  подчас  и
подвергало сомнению такого рода сведения.
   Перечень эскортных эсминцев вряд ли вдохновил бы морских стратегов  с
Уайтхолла. То был поистине сброд, и термин "эсминец" по отношению к  ним
употреблялся только из вежливости.
   Один из них, "Нейрн",  был  фрегатом  класса  "Ривер"  в  1500  тонн;
второй,  "Игер",  -  флотским  тральщиком;  а  третий,  "Гэннет",  более
известный под прозвищем "Хентли  и  Пальмер",  был  довольно  дряхлым  и
немощным корветом типа  "Кингфишер",  по-видимому,  пригодным  лишь  для
плавания в прибрежных водах.
   Никакого глубокого смысла в  его  прозвище  не  было,  однако  стоило
увидеть его - похожего на ящик на фоне заката, и вы понимали  уместность
такого  прозвища  .  Несомненно,  строитель  этой  коробки  работал   по
чертежам, одобренным адмиралтейством,  но  лучше  бы  тот  день  у  него
оказался выходным.
   "Вектра" и "Викинг" были  двухвинтовыми  модифицированными  эсминцами
типа "V" и "W", которые давно успели  устареть.  Кое-как  вооруженные  и
недостаточно быстроходные, они были довольно прочны и надежны. "Балиол",
крохотный эсминец допотопного класса "Хант", каким-то чудом  оказался  в
могучих просторах  северных  морей.  "Портпатрик",  тощий,  как  скелет,
четырехтрубник,  был  одним  из  полуста  эсминцев,  переданных   Англии
Соединенными Штатами по ленд-лизу еще во  время  первой  мировой  войны.
Никто даже не  осмеливался  справиться  о  его  возрасте.  Корабль  этот
притягивал к себе взоры всего флота, особенно когда  погода  ухудшалась.
Поговаривали, будто два однотипных с ним корабля перевернулись во  время
шторма в Атлантике, поэтому, как только шторм достигал достаточной силы,
многие, в силу подлости человеческой натуры, жаждали воочию убедиться  в
достоверности этих слухов. Как ко всему этому относился экипаж,  сказать
было трудно.
   Эти семь кораблей охранения, плохо  различимые  за  снежной  завесой,
добросовестно несли свои обязанности.  Фрегат  и  тральщик  шли  впереди
отряда,  эсминцы  по  бокам,  корвет  замыкал  строй.  Восьмой   корабль
охранения, быстроходный современный эсминец класса "8" под командованием
капитана третьего ранга Орра, неутомимо  сновал  вокруг.  Все  командиры
кораблей эскадры завидовали Орру, получившему такую свободу  действий  у
Тиндалла,  который  уступил  его  настойчивым  просьбам.  Но  никто   не
оспаривал привилегию Орра:
   "Сиррус", которым он командовал, вечно  лез  на  рожон,  у  него  был
какой-то сверхъестественный нюх на вражеские подлодки.
   Расположившись в теплой кают-компании "Улисса", Джонни Николлс глядел
на свинцовое в  белых  клочьях  небо.  Даже  этот  благословенный  снег,
прячущий тысячи грехов, думал он, мог мало чем  помочь  этим  допотопным
судам - угловатым, неуклюжим, которым давно пора на переплавку.
   Молодой  лейтенант  почувствовал  озлобление  при  мысли   о   лордах
адмиралтейства, их  лимузинах,  высоких  креслах  и  барских  привычках,
огромных простынях настенных карт с красивыми флажочками, - этих холеных
господах, которые отправили разношерстный, собранный с бору  по  сосенке
отряд воевать с отборными подводными силами противника, а сами  остались
дома, в уюте и роскоши. Но  в  следующую  минуту  Николлс  осознал,  что
подобная мысль до нелепости несправедлива. Адмиралтейство охотно дало бы
им дюжину новеньких эсминцев, если бы их имело. Он знал, что  обстановка
тяжелая, и в  первую  очередь  удовлетворяются  нужды  Атлантического  я
Средиземноморского флотов.
   Казалось, почему бы не поострить  по  поводу  этих  нелепых,  смешных
кораблей. Но, как ни странно, Николлсу совсем не хотелось  смеяться.  Он
знал, на что  способны  эти  суда,  знал  об  их  прошлых  заслугах.  Он
испытывал лишь восхищение, даже гордость  за  них.  Николлс  заерзал  на
стуле и отвернулся от иллюминатора.  Его  взгляд  упал  на  Капкового  -
мальчика,  который   дремал,   откинувшись   на   спинку   кресла.   Над
электрическим камином сохла пара огромных летных унт.
   Капковый, он же лейтенант королевского  военно-морского  флота  Эндрю
Карпентер, штурман "Улисса" и его лучший друг,  -  вот  кто  должен  был
гордиться  этими  корытами.  Известный   прожигатель   жизни,   Капковый
чувствовал себя повсюду в своей  тарелке  -  в  танцевальном  зале  и  в
кокпите гоночной яхты, на пикнике, на теннисном корте и за рулем  своего
мощного  пурпурного  "бугатти".  Но  в  данном  случае  внешность   была
обманчива. Ибо самой большой на свете привязанностью, целью  всей  жизни
Капкового мальчика был флот. Под фатоватой личиной скрывались  блестящий
ум и романтическая, елизаветинских времен преданность морю  и  кораблям,
которую  штурман,  по  его  мнению,  успешно  пытался  скрыть  от  своих
сослуживцев-офицеров. Но любовь эта  была  столь  явной,  что  никто  не
считал даже нужным отмечать ее.
   До  чего  же  странна  наша  дружба,  размышлял   Николлс.   Влечение
противоположностей, так сказать.  Если  Карпентеру  присущи  дерзость  и
непринужденность,  то  ему,   Николлсу,   свойственны   сдержанность   и
немногословность. И если штурман боготворит все, что связано  с  морской
службой, то сам он ненавидит ее всем своим существом. Благодаря  чувству
независимости, свойственному  многим  шотландским  горцам,  развитому  в
Джонни, ему претили тысяча и одна иголка флотской дисциплины,  службизма
и военно-морской глупости, они постоянно оскорбляли его ум и  самолюбие.
Уже три года назад, когда война вырвала его из стен известной больницы в
Глазго, где он не успел проработать  и  года,  у  него  возникли  первые
сомнения насчет совместимости его взглядов с флотским уставом.  Сомнения
эти подтвердились.
   Однако, несмотря на антипатию к службе, а возможно,  благодаря  ей  и
окаянной кальвинистской  добросовестности,  Николлс  стал  первоклассным
морским офицером. И все-таки он встревожился,  обнаружив  в  душе  нечто
похожее на гордость за корабли их эскадры.
   Юноша вздохнул. В эту минуту ожил динамик в  углу  кают-компании.  По
своему горькому опыту  Николлс  знал,  что  сообщения,  передаваемые  но
системе  корабельной  громкоговорящей  связи,  редко  предвещают  что-то
доброе.
   "Внимание! Внимание!" - Голос  звучал  металлически,  бесстрастно,  и
Капковый продолжал  пребывать  в  блаженном  забытьи,  -  "В  семнадцать
тридцать с обращением к экипажу выступит командир корабля.  Повторяю:  в
семнадцать тридцать с обращением к экипажу  выступит  командир  корабля.
Конец".
   - Проснись, Васко да Гама! - ткнул жестким  пальцем  в  бок  приятелю
Николлс. - Пора пропустить по чашечке, чайку. Скоро тебе  в  штурманскую
рубку.
   Карпентер заворочался,  приоткрыв  красные  веки.  Николлс  ободряюще
улыбался.
   - На дворе  красота.  Волнение  усиливается,  температура  падает,  а
недавно, ко всему, началась пурга. Погодка, для которой ты создан,  друг
мой, Энди!
   Капковый со стоном очнулся,  сел  и  наклонился  вперед;  его  прямые
светлые волосы упали на ладони, поддерживавшие голову.
   - Что еще там стряслось? - проговорил он ворчливо.  После  сна  голос
его звучал вяло. Капковый чуть усмехнулся,  -  Ты  знаешь,  где  я  был,
Джонни? - спросил он мечтательно. - На берегу Темзы, в ресторане  "Серый
гусь". Он чуть выше Хенли. Лето, Джонни. Конец лета. Тепло и очень тихо.
Она была в чем-то зеленом...
   - Несварение желудка, - прервал его Николлс. -  От  чересчур  веселой
жизни. Сейчас четыре тридцать, через час будет говорить Старик. В  любую
минуту могут объявить готовность  номер  один.  Пойдем  перекусим,  пока
время есть.
   - У этого человека нет души, он  бесчувствен,  -  сокрушенно  покачал
головой Карпентер. Затем встал, потянулся. Как обычно, он был облачен  в
стеганый комбинезон на капке - шелковистых прядях с  зернами  хлопкового
дерева, растущего в Японии и Малайе. На правом  нагрудном  кармане  была
золотом вышита огромная буква "X". Что она обозначала, не знал никто.
   Штурман взглянул в иллюминатор, передернул плечами.
   - Как ты считаешь, о чем сегодня пойдет речь, Джонни?
   - Представления не имею. Любопытно, каковы будут выражения, тон,  как
он преподнесет нам эту пилюлю. Обстановочка, скажем прямо, щекотливая. -
Николлс улыбнулся, но глаза его оставались серьезными.  -  Не  говоря  о
том, что экипажу пока не известно, что мы снова идем на Мур