лся  о
палубу, отворив при этам дверь в штурманскую  рубку,  и  остался  лежать
бесформенной грудой.  Тэриер  и  Гастингс  тотчас  кинулись  к  старшему
торпедисту  и  ехватили  его  за  руки,  но  Ральстон   и   не   пытался
сопротивляться.
   Несмотря на вой ветра, всем показалось,  что  на  мостике  воцарилась
мертвая  тишина.  Когда   Вэллери   заговорил,   голос   его   прозвучал
безжизненно:
   - Старпом, вызовите пару морских пехотинцев.  Отправьте  Карслейка  в
каюту и пришлите к нему Брукса. Гастингс...
   - Слушаю, сэр.
   -  Отправьте  старшего  торпедиста  в  лазарет,  пусть  ему   сделают
перевязку  и  все,  что  полагается.  Потом  посадите   на   гауптвахту.
Приставьте часового.
   Понятно?
   - Так точно, сэр.
   В голосе Гастингса прозвучало удовлетворение.
   Вэллери, Тэрнер и артиллерийским офицер  молча  наблюдали,  как.  два
рослых солдата  морской  пехоты  понесли  вниз  Карслейка,  все  еще  не
пришедшего  в  себя,  как  в  сопровождении  Гастингса  ушел  с  мостика
Ральстон.
   Вэллери двинулся было следом,  но,  заслышав  сзади  голос  Итертона,
замедлил шаг.
   - Прошу прощения, сэр. Вэллери даже не оглянулся.
   - Поговорим потом, Итертои.
   - Прошу вас, сэр. Это очень важно.
   В голосе артиллериста прозвучало нечто такое, что  заставило  Вэллери
остановиться. Он нетерпеливо обернулся.
   - Я  не  о  себе  хлопочу,  сэр.  Не  пытаюсь  оправдаться.  Мне  нет
оправдания.
   - Он впился глазами в командира корабля. - Когда  Ральстон  передавал
предохранители Карслейку, я стоял у входа в  рубку  акустика.  Я  слышал
каждое слово.
   Лицо Вэллери словно окаменело.  Он  взглянул  на  Тэрнера.  Тот  тоже
напряженно ждал.
   - Так ли было дело, как рассказывал Ральстон? -  Несмотря  на  усилие
Вэллери казаться спокойным, голос его прозвучал хрипло, почти тревожно.
   - Именно так, сэр, - едва слышно проговорил Итертон.  -  До  малейшей
подробности. Ральстон сказал сущую правду.
   На мгновение закрыв глаза, Вэллери с усилием отвернулся. Он  не  стал
протестовать, почувствовав у локтя руку старшего офицера, который  помог
ему спуститься по крутому трапу. Не раз старина Сократ говорил,  что  он
на собственной спине тащит весь корабль. Он внезапно  почувствовал  всю,
до последней унции, тяжесть этого бремени.
   Когда прибыл посыльный, Вэллери  и  Тиндалл  обедали  в  адмиральской
каюте.
   Погруженный в думы, командир  крейсера  смотрел  на  свою  нетронутую
тарелку.
   Тиндалл разгладил радиограмму.
   - "Иду указанным курсом. Соблюдаю график. Волнение  умеренное.  Ветер
свежеет. - Адмирал откашлялся я продолжал:
   - Рассчитываю прийти на место  рандеву  в  указанный  срок.  Коммодор
конвоя Эф-Ар-77".
   - Черт меня побери! Волнение умеренное, ветер свежий! Как  по-твоему,
он в том же океане находится, будь он неладен, что и мы, или как?
   Вэллери едва заметно улыбнулся.
   - В том-то и вопрос, сэр.
   - В том-то  ив  вопрос,  -  отозвался  Тиндалл.  Потом  повернулся  к
посыльному. - Передайте следующее:
   "Идете навстречу сильному шторму. Время и место рандеву остается  без
изменения. Вы, возможно, запоздаете. Будем ждать на условленном месте до
вашего прибытия". Сформулировано достаточно вразумительно, командир?
   - Пожалуй, да, сэр. Радиомолчание?
   - Да, разумеется. Прибавьте еще вот что: "Соблюдать радиомолчание.
   Командующий 14-й эскадрой авианосцев". Отправьте  депешу  немедленно,
хорошо?
   Потом пусть радист закроет вахту.
   Дверь осторожно притворилась. Налив себе кофе,  Тиндалл  взглянул  на
Вэллери, сидевшего напротив.
   - Все еще думаешь о том парне. Дик?
   Едва  заметно  улыбнувшись,  Вэллери  закурил  сигарету.   И   тотчас
закашлялся.
   - Прошу прощения, сэр, - произнес он. Помолчав немного, поднял глаза.
- Какое безумное честолюбие вынудило меня стать командиром  крейсера!  -
проговорил он невесело.
   - Я тебе не завидую, - усмехнулся Тиндалл. - По-моему, я  уже  слышал
подобные слова. Что же ты собираешься предпринять в отношении Ральстона,
Дик?
   - А что бы ты предпринял на моем месте? - спросил в ответ Вэллери.
   - Упрятал бы его за решетку до возвращения из России. Посадил  бы  на
хлеб и воду. Заковал в кандалы, если хочешь.
   - Ты никогда не умел убедительно врать, Джон, - улыбнулся Вэллери.
   - Угадал! - захохотал Тиндалл. У него потеплело на  душе.  Втайне  он
был доволен. Редко, очень редко Ричард Вэллери снимал с себя надетую  им
самим маску официальности. - Всякому известно: избить офицера флота  его
величества - тяжкое преступление. Но если Итертон сказал  правду,  то  я
только сожалею о том, что  Ральстон  не  произвел  полную  косметическую
операцию на физиономии этого негодяя Карслейка.
   - Боюсь, что Итертон не лжет, - покачал головой  Вэллери.  -  Но  вся
беда в том, что корабельный устав (до чего  пришлась  бы  по  вкусу  эта
фраза Старру!)... устав требует, чтобы я наказал жертву преступления,  а
не преступника,  едва  не  убившего  ее1  Он  умолк,  сотрясаемый  новым
приступом кашля. Тиндалл отвернулся, чтобы Вэллери не увидел  печали  на
его лице, не заметил ни сострадания, ли гнева, которые он испытывал  при
мысли о том, что Вэллери -  этот  рыцарь  без  страха  и  упрека,  самый
порядочный человек и самый верный - на глазах тает, возможно, умирает  у
него на глазах из-за слепоты и бессердечности штабной крысы, засевшей  в
Лондоне, за две тысячи миль отсюда.
   - ...Этого бедного юношу, -  продолжал  наконец  Вэллери,  -  который
потерял мать, брата и трех сестер... По-моему, отец его где-то плавает.
   - Как насчет Карслейка?
   -  Поговорю  с  ним  завтра.  Мне  бы   хотелось,   сэр,   чтобы   вы
присутствовали при этом разговоре. Я сообщу ему о том, что  он  остается
на корабле  лишь  до  возвращения  в  Скапа-Флоу.  Там  я  его  спишу  с
крейсера... Не думаю, чтобы он захотел предстать перед трибуналом,  даже
в качестве свидетеля, - прибавил он сухо.
   - Конечно, не захочет, если он в здравом уме, - согласился Тиндалл. -
А ты уверен,  что  он  действительно  в  своем  уме?  -  нахмурился  он,
пораженный внезапной мыслью.
   - Карслейк?.. - Вэллери помолчал в нерешительности. - Да.  Я  в  этом
уверен, сэр. Во всяком случае, он был в своем уме. Правда, Брукс в  этом
не слишком уверен.  Говорит,  лейтенант  ему  нынче  вечером  что-то  не
понравился.
   По  мнению  Брукса,  с  Карслейком  творится  неладное.  А   в   этих
экстремальных  условиях  самые  незначительные   отклонения   от   нормы
вырастают до невероятных размеров. - Вэллери улыбнулся. - Хотя  Карслейк
вряд ли считает отклонением от нормы совершенное  дважды  посягательство
на его достоинство и личность.
   Тиндалл кивнул.
   - Надо будет присмотреть за ним... О проклятие! Когда же  прекратится
эта болтанка! Полчашки опрокинул на скатерть. Влетит мне от Спайсера.  -
Он взглянул в сторону буфетной. - Девятнадцать лет, а настоящий тиран...
Я-то думал, мы окажемся в защищенной гавани, Дик.
   - По сравнению с тем,  что  нам  предстоит,  это  и  есть  защищенная
гавань!
   - Он наклонил голову, прислушиваясь к завыванию ветра. - Узнаем,  что
скажет синоптик.
   Протянув руку к телефону,  он  попросил  оператора  соединить  его  с
центральным постом управления огнем.  Обменявшись  несколькими  фразами,
положил трубку.
   -  С  центрального  доносят,  что  анемометр  крутится  как  бешеный.
Скорость ветра достигает восьмидесяти узлов. По-прежнему дует норд-вест.
Температура без изменения, десять градусов ниже нуля . - Он поежился.  -
Десять градусов. - Потом внимательно взглянул на  Тиндалла.  -  Барометр
показывает двадцать семь и восемь десятых.
   - Что-что?
   - Давление двадцать семь и восемь десятых дюйма. Так мне доложили.
   Невероятно, но факт. - Вэллери взглянул на ручные часы. -  Пора  идти
на соединение с конвоем, сэр... Сложный же способ самоубийства мы с вами
выбрали.
   С минуту оба помолчали. Молчание прервал адмирал Тиндалл, отвечая  на
мучивший обоих вопрос.
   - И все-таки нужно идти, Дик. Кстати, наш бесстрашный мореход,  лихой
кап-три Орр вздумал увязаться  за  нами  со  своим  "Сиррусом"...  Пусть
попробует, что это за мед. Узнает, почем фунт лиха.
   В 20.20 все корабли эскорта  закончили  прием  топлива.  Подрабатывая
машинами, они с огромным трудом удерживались на месте: столь свирепо дул
ветер. Однако покамест суда находились  в  сравнительной  .безопасности,
все-таки  не  в  открытом  море.  Командиры  кораблей  получили   приказ
сниматься с якоря,  когда  шторм  поутихнет.  Поврежденному  "Дефендеру"
вместе,с его провожатыми следовало идти в Скапа-Флоу, остальным кораблям
эскадры - к месту рандеву с  караваном,  находившимся  в  ста  милях  по
пеленгу ост-норд-ост.
   Был отдан приказ о радиомолчании.
   В 20.30 "Улисс" и "Сиррус"  легли  на  курс  ост.  Вдогонку  замигали
сигнальные фонари, желая счастливого плавания. Адмирал Тиндалл  принялся
было ругаться (корабли эскадры нарушали приказ о затемнении), но  потом,
сообразив, что, кроме них самих,  ни  одна  живая  душа  не  увидит  эти
вспышки, вежливо поблагодарил оставшихся за пожелания удачи.
   В 20.45, еще не успев выйти из-под прикрытия оконечности полуострова,
"Сиррус" получил основательную трепку: похожие на горные  хребты  .волны
обрушивались на корабль; с полубака и главной палубы  скатывались  целые
водопады, и в темноте "Сиррус" походил не столько на эсминец, сколько на
всплывающую субмарину.
   В 20.50 с "Улисса" заметили, что  "Сиррус"  сбавил  ход  и  жмется  к
берегу,  как  бы  ища  укрытия.   Одновременно   замигал   шестидюймовый
сигнальный  прожектор  эсминца:  "Перекосило  водонепроницаемые   двери.
Носовую башню заклинило.
   Заливает втяжные вентиляторы котельной левого борта". Орр ругался  на
чем  свет  стоит,  до  смерти  обидевшись,  когда   прочитал   последнюю
светограмму с "Улисса": "Это тебе урок. Сейчас же беги домой.  Тебе  еще
рано играть с большими мальчиками". Проглотив пилюлю, Орр просемафорил в
ответ: "Приказ понял. Я еще покажу  вам,  когда  вырасту".  Потом  круто
развернул "Сиррус" на обратный курс и,  благодаря  в  душе  Бога,  повел
корабль в сторону закрытого  рейда.  На  флагмане  его  почти  сразу  же
потеряли из виду.
   В 21.00 "Улисс" вошел в Датский пролив.
 
Глава 6 
 
ВО ВТОРНИК 
(ночью) 
 
   То был самый страшный шторм за всю войну. Без всякого сомнения,  если
бы данные о нем были представлены в адмиралтейство,  то  выяснилось  бы,
что это самый свирепый шторм, самая жуткая конвульсия природы  из  всех,
зарегистрированных  с  тех  пор,  как  адмиралтейство  начало  регулярно
собирать подобного рода сведения. Ни одному  из  самых  бывалых  моряков
"Улисса" -  даже  тем,  кто  обшарил  все  уголки  земного  шара,  -  не
приходилось видеть на своем веку хотя бы нечто, отдаленно похожее на эту
бурю.
   В  двадцать  два  часа  были  задраены  все  двери  и  люки,   всякое
передвижение по верхней палубе  запрещено.  Расчеты  покинули  орудийные
башни и артиллерийские  погреба;  впервые  за  все  время  после  спуска
крейсера на воду была отменена вахта на верхней палубе. Даже  молчаливый
Кэрриингтон признался,  что  заставшие  его  в  Карибском  море  осенние
ураганы, от которых ему не удалось уйти в тридцать четвертом и  тридцать
седьмом  году  (оба  раза  ему,  очутившемуся  в  правой  четверти  этих
смертоубийственных циклонов, пришлось отстаиваться на  плавучем  якоре),
даже они вряд ли были опаснее нынешней бури. Правда, суда,  которыми  он
тогда командовал, -  трамп  водоизмещением  в  3000  тонн  и  допотопный
танкер, возивший битум и работавший на нью-йоркской линии, - не обладали
теми мореходными качествами, какими отличался "Улисс".  Кэррингтон  едва
ли сомневался в том,  что  крейсер  выдержит  испытание.  Но  ни  первый
офицер, ни кто-либо другой не догадывались, что этот свирепо  завывающий
шторм был лишь жутким вступлением к адской симфонии.
   Подобно  лишенному  разума  страшному  зверю  из  некоего   древнего,
неизвестного доселе мира,  полярное  чудовище  уже  выползло  из  своего
логова и сжалось в комок, готовое к  прыжку.  В  22.30  "Улисс"  пересек
Полярный круг. И тут чудовище нанесло первый удар.
   Оно наносило удары с  жестокостью  и  дикой  злобой,  сокрушая  людей
духовно и физически и не давая им опомниться. Когтями ему служили острые
ледяные  рапиры,  которые  рассекали  человеку  лицо,  оставляя  на  нем
кровавые рубцы.
   Зубами - морозный вихрь, несшийся со  скоростью  свыше  ста  двадцати
узлов и пронзавший,  точно  папиросную  бумагу,  самую  плотную  одежду,
пробирая человека до самых костей. Голосом его был дьявольский оркестр -
могучий  рев  ветра,  сливавшийся  с   заупокойным   воем   такелажа   и
мучительными стонами рангоута.
   Всей своей гигантской тяжестью чудовище наваливалось  на  беспомощный
корабль.
   Очутившегося   на   палубе   человека   сокрушительная   мощь   вихря
придавливала к переборке с такой силой, что тот не мог вздохнуть, а иной
бедняга, отброшенный куда-нибудь в угол,  падал,  ломая  себе  кости,  и
терял сознание.
   Не найдя добычи средь стылых  пустынь  Гренландского  ледового  щита,
вместе с океаном - союзником столь же безжалостным, как и  оно  само,  -
чудовище, двигавшееся фронтом  в  полтысячи  миль,  с  яростью  и  рыком
обрушилось на "Улисс" - эту крохотную скорлупку.
   "Улиссу" следовало погибнуть в ту же минуту.  Ни  одно  творение  рук
человеческих не могло выдержать  подобного  удара.  Корабль  должен  был
утонуть,  перевернуться  вверх  дном,  сломать  себе  хребет   или   же,
оказавшись между гигантской наковальней и молотом - ветром и волнами,  -
развалиться на части.
   Однако ничего подобного не произошло.
   Каким образом выдержал "Улисс" слепую  ярость  первой  атаки,  одному
Богу известно. Мощный вихрь подхватил носовую часть корабля и,  повернув
его на 45 градусов, швырнул корабль на бок в то самое  мгновение,  когда
он начал буквально падать вниз, скользя  по  головокружительному  склону
исполинской водяной горы. "Улисс" ударился о подошву этой горы  с  такой
страшной силой, что корпус его затрясся всеми  листами  обшивки,  каждой
заклепкой. Вибрация длилась целую вечность,  и  в  течение  всего  этого
времени стальная коробка крейсера испытывала чудовищные  перегрузки,  не
предусмотренные  никакими   кораблестроительными   стандартами.   Металл
гнулся, но не лопался. Каким-то чудом крейсер еще держался на плаву,  но
минуты его, казалось, сочтены. Он повалился  на  правый  борт,  едва  не
черпая воду. А уже в  сторону  беззащитного  корабля  с  ревом  ринулась
находившаяся в полумиле новая гигантская, выше мачт крейсера, волна.
   Спасителем  "Улисса"  оказался  "дед".  "Дед",  известный  также  под
прозвищем "Персил", а официально  старший  инженер-механик  Додсон,  как
всегда, облаченный в  белоснежный  комбинезон,  находился  на  командном
пункте машинного отделения в ту самую минуту,  когда  сверхъестественной
силы вихрь подхватил корабль. Додсон не знал, что именно  произошло.  Не
знал, что корабль неуправляем, что никто из находившихся на  мостике  не
успел  оправиться  от  первого  оглушительного  удара.  Не   знал,   что
старшина-рулевой,  отлетев  в  дальний  угол  рулевой   рубки,   потерял
сознание, что его помощник, еще совсем мальчик, перепугавшись до смерти,
не решался схватить бешено вращающийся штурвал. Но он знал, что  "Улисс"
круто кренится, почти ложится на воду, и догадался, в чем дело.
   Он  принялся  кричать  в  переговорную  трубу,  соединяющую  машинное
отделение с мостиком, но никто не ответил. Показав на приборы управления
левой машиной, он заорал в самое ухо вахтенному механику: "Малый  ход!",
а сам прыгнул к маховику правой машины.
   Опоздай он секунд на пятнадцать, кораблю  пришел  бы  конец.  Однако,
прибавив оборотов правому винту, он успел  развернуть  корабль  носом  к
несшейся с ревом водяной  горе.  Корма  крейсера  погрузилась  до  самых
поручней, а киль, обнажившись метров на двенадцать, повис над  бездонной
пропастью.
   Когда корабль устремился вниз, вонзаясь  в  стену  воды,  корпус  его
потряс  новый  удар  -  полубак  исчез  под  поверхностью  моря,   волны
перехлестнули через носовую орудийную  башню.  Но  крейсер  снова  встал
наперерез волне. В ту  же  минуту  "дед"  дал  знак  механику  увеличить
обороты, а сам повернул маховик в прежнее положение.
   В нижних помещениях корабля царил  невообразимый  хаос.  Сорванные  с
мест стальные шкафы ерзали по кубрикам в самых  различных  направлениях.
Накладки и замки лопнули, и содержимое рундуков  вывалилось  на  палубу.
Койки были сброшены с сеток, помещения усыпаны осколками  битой  посуды.
Повсюду, словно после чудовищного погрома, ломаные столы,  табуретки,  а
вперемешку с ними - книги, листки  бумаги,  чайники,  котелки  и  прочая
утварь.  Среди  этого  немыслимого  беспорядка   кричали   и   бранились
испуганные, измученные люди. Одни силились  подняться  на  ноги,  другие
опустились на колени, третьи просто сидели, иные лежали пластом.
   Начальник корабельной медицинской службы Брукс и  лейтенант  Николлс,
которьм помогал энергичный, не  знающий  устали  корабельный  священник,
буквально сбились с ног. От старого моряка, старшего санитара  Джонсона,
проку не было никакого: его, видно, укачало. Почему так случилось, никто
не звал; вероятно, существует предел человеческой выносливости.
   Раненых приносили в лазарет целями  пачками  -  до  десять,  двадцать
человек. Вереница эта тянулась всю ночь, пока "Улисс"  боролся  за  свою
жизнь,  и  тесное  помещение   переполнилось   до   отказа.   Вскоре   и
кают-компания стала походить на полевой тоспиталь. Ушибы, резаные  раны,
вывихи,  сотрясения  мозга,  переломы  -  какими  только   больными   не
приходилось  заниматься  в  эту  ночь  измученным  врачам.  К   счастью,
серьезных увечий было немного: за четыре часа в лазарете появилось всего
девять "лежачих" пациентов. Чтобы освободить место для раненых, отчаянно
бранившегося Райди и его дружков бесцеремонно вышвырнули.
   Около 23.30 Николлса вызвали к штурману. То и дело падая из-за  дикой
качки, молодой врач наконец добрался до каюты больного. У Карпентера был
совсем убитый вид. Внимательно оглядев  его,  Ииколлс  заметил  глубокий
безобразный шрам  яа  лбу  и  распухшую  лодыжку,  выглядывавшую  из-под
марсианского  скафандра.  Дело  плохо,  но,  судя  по  несчастному  лицу
Капкового, не так уж безнадежно, усмехнулся про себя Николлс.
   - Ну, Гораций, произнес он неприветливо. - Что еще  стряслось?  Опять
нализался?
   Его благородие жалобно застонал.
   - Спина, Джонни, - пробормотал он  и  лег  на  койку  вниз  лицом.  -
Взгляни, а?
   Лицо у Николлса изменилось. Шагнув было вперед, он остановился.
   - Как же я взгляну, - воскликнул он раздраженно, - если на тебе  этот
дурацкий комбинезон, будь он неладеи!
   - И я про то же! - подхватил Капковый, - Меня в прожекторной о  пульт
ударило. А там разные ручки, острые детали. Он что, разорван?  Поврежден
или порезан? А швы, они...
   - Господи Боже1 Неужели ты хочешь сказать... - недоверчиво проговорил
Николлс, опускаясь на рундук.
   - Выходит, он цел? - с надеждой посмотрел на него Капковый мальчик.
   - Конечна, цел! Но если тебе  понадобился  портняжка,  какого  же  ты
дьявола...
   -  Довольно!  -  Бойко,  вскочив,  штурман,  сея  на  край  койки   и
предостерегающе  подмял  руку.  -  И  для  вас,  костоправов,  работенка
найдется, - он показал на кровоточащий лоб. - Заштопай-ка  меня,  только
поживей. Без такого специалиста, как  я,  на  мостике  не  обойтись..  Я
единственный человек на корабле, который знает, где мы находимся.
   - Ну и где же? - усмехнулся Никоддс, держа в руках тампон.
   - Не знаю - признался Капковый. - Потому-то и надо спешить. Но зато я
знаю, где я находился! У себя дома, в Хенли. Я тебе рассказывал?..
   "Улисс" не погиб. В ту ночь, когда на дрейфующий  корабль,  в  правую