ярдов на юг и  снова
даю пеленг. Они засекают нас с точностью до одного ярда. Потом  отмеряют
пару сотен ярдов отсюда и оказываются точно посреди полыньи.
   - Но подо льдом. Мы не знаем, какой толщины там  лед.  К  западу  еще
недавно была чистая вода. Доктор Джолли, как давно это было? -  С  месяц
назад. Может, пять недель, точнее сказать не могу.
   - Ну, и какая толщина? - спросил я у Хансена.
   - Пять футов. Ну,  шесть...  Вряд  ли  они  сумеют  пробиться.  Но  у
капитана всегда чесались руки  пустить  торпеды...  -  Он  повернулся  к
Забринскому. Ваша рация еще работает?
   Я не стал вмешиваться в их разговор.  Тем  более,  что  и  так  плохо
соображал, что говорю  и  делаю.  Я  чувствовал  себя  старым,  больным,
разочарованным и опустошенным. И смертельно усталым к тому же. Теперь  я
получил ответ на свой вопрос. Я преодолел 12000 миль, чтобы  найти  этот
ответ, но я одолел бы еще миллион - только бы  уйти  от  него  подальше.
Однако правде надо было смотреть  в  глаза,  изменить  ее  я  был  не  в
состоянии. Мэри, моя невестка, никогда не увидит своего мужа, трое  моих
чудесных племянников никогда не увидят  отца.  Мой  брат  был  мертв,  и
больше никто и никогда не сумеет его увидеть. Кроме  меня.  Я  собирался
увидеть его сейчас.
   Выйдя из домика, я плотно прикрыл дверь, завернул  за  угол  и  низко
пригнул голову, преодолевая сопротивление ветра. Через десять  секунд  я
уже стоял перед дверью последнего домика  в  этом  ряду.  Зажег  фонарь,
нашел ручку, повернул ее, толкнул дверь и зашел в помещение.
   Раньше здесь размещалась лаборатория, теперь это был склеп, прибежище
мертвых. Лабораторное оборудование было кое-как сдвинуто к одной  стене,
а все очищенное пространство занимали мертвые  тела.  Я  знал,  что  это
мертвецы, но только  потому,  что  об  этом  мне  сообщил  Киннерд:  эти
бесформенные, обгорелые, изуродованные .тела легче всего было принять за
кучи мусора, в лучшем случае - за неизвестные на земле формы  жизни,  но
никак не  за  человеческие  останки.  Страшно  воняло  паленым  мясом  и
выхлопными газами. Меня удивило, что  у  кого-то  из  уцелевших  нашлось
достаточно мужества и железной выдержки, чтобы перенести  сюда,  в  этот
домик, леденящие  душу,  омерзительные  останки  товарищей  по  станции.
Крепкие же у них желудки!
   Они, все до единого, должно быть, умерли быстро, очень быстро.  Пламя
не окружало их, не подбиралось к ним  -  они  сразу  вспыхнули  и  мигом
сгорели дотла. Штормовой ветер обрушил на  них  море  огня,  пропитанные
пылающим топливом,  они  превратились  в  ослепительно-жаркие  факелы  и
умерли, крича и корчась в дикой, непредставимой  умом  агонии.  Страшнее
смерти и не придумаешь...
   Одно из лежащих передо мною тел привлекло мое внимание. Я нагнулся  и
направил луч фонаря на то, что когда-то  было  правой  рукой,  а  сейчас
представляло собой почерневшую клешню с выпирающей  наружу  костью.  Жар
был так силен, что оно искривилось,  но  все  же  не  расплавилось,  это
странной формы золотое кольцо на безымянном пальце. Я сразу же узнал это
кольцо, его при мне покупала моя невестка.
   Я не ощущал ни горя, ни боли, ни дурноты. Возможно, тупо  подумал  я,
все это придет потом, когда первоначальный шок отхлынет.  Да  нет,  вряд
ли. Это был уже не тот человек, которого я так хорошо помнил, это был не
мой брат, которому  я  был  обязан  и  чьим  должником  останусь  теперь
навсегда. Передо мною  грудой  золы  и  пепла  лежал  чужой,  совершенно
незнакомый  мне  человек,  и  отупевший  мозг  в  моем  измученном  теле
отказывался признать в нем того, кто так  отчетливо  сохранился  в  моей
памяти.
   Так я стоял какое-то время, опустив голову, потом что-то необычное  в
положении тела  привлекло  мое  профессиональное  внимание.  Я  нагнулся
пониже, совсем низко и замер в таком положении.  Потом  медленно,  очень
медленно выпрямился -  и  тут  услышал,  как  позади  отворилась  дверь.
Вздрогнув, я обернулся: это был лейтенант Хансен.  Он  опустил  защитную
маску, поднял очки и поглядел сперва на меня, а потом на лежащего у моих
ног человека. Лицо у него помертвело. Он снова поднял глаза на меня.
   - Значит, все было напрасно, док? - Сквозь рев шторма  до  меня  едва
долетел его хриплый голос. - О Господи, мне так жаль...
   - Что вы хотите сказать?
   - Это же ваш брат? - он повел головой в сторону трупа.
   - Коммандер Свенсон все-таки рассказал вам?
   -  Да.  Перед  самым  нашим  уходом.  Потому-то  мы  с  вами  сюда  и
отправились... - Посерев от ужаса и отвращения, он обвел  взглядом  все,
что лежало на полу. -Извините, док, я на минутку...
   Он повернулся и выскочил наружу.
   Когда он возвратился, то выглядел чуть получше, но ненамного.
   Он сказал:
   - Коммандер Свенсон сообщил мне, что именно поэтому разрешил вам идти
сюда.
   - Кто еще знает об этом?
   - Шкипер и я. Больше никто.
   - Пусть так и останется, ладно? Сделайте мне такое одолжение.
   - Как скажете, док... - В его исполненном  ужаса  взгляде  проступили
удивление и любопытство. -О Господи, вы когда-нибудь видели хоть  что-то
похожее?
   - Давайте возвращаться к остальным, - произнес я. - Здесь нам  делать
больше нечего.
   Он молча кивнул. Мы вместе прошли в  соседний  домик.  Кроме  доктора
Джолли и Киннерда, еще  трое  оказались  теперь  на  ногах:  заместитель
начальника станции капитан Фолсом,  необыкновенно  длинный  и  тощий,  с
сильно обгоревшими лицом и руками, затем молчаливый темноглазый  Хьюсон,
водитель трактора и механик, отвечавший за работу дизельных генераторов,
и  наконец  энергичный  йоркширец   Нейсби,   исполнявший   на   станции
обязанности кока.
   Джолли, который уже открыл  мою  медицинскую  сумку  и  теперь  менял
повязки тем, кто еще лежал, познакомил меня с ними  и  снова  взялся  за
дело. В моей помощи, по крайней мере пока, он, по-видимому, не нуждался.
Я слышал, как Хансен спрашивает у Забринского:
   - С "Дельфином" связь есть?
   - Что-то  нету,  -  Забринский  перестал  посылать  свой  позывной  и
зашевелился, поудобнее пристраивая больную ногу. - Точно не знаю, в  чем
закавыка, лейтенант, но похоже, что сгорела какая-то схема.
   - Ну и что дальше? -  тяжело  произнес  Хансен.  -  Умнее  ничего  не
придумаете? Хотите сказать, что не можете с ними связаться?
   - Я их слышу, а они меня нет, - Забринский  смущенно  пожал  плечами.
Моя вина, ничего не скажешь. Выходит, когда  я  свалился,  сломалась  не
только моя нога.
   - Ну, ладно, а починить эту штуковину сможете?
   - Вряд ли это получится, лейтенант.
   - Черт побери, вы, кажется, числитесь у нас радиоспециалистом.
   - Все верно, - рассудительно проговорил Забринский.
   - Но не волшебником же. Рация устаревшего  типа,  схемы  нет,  а  все
обозначения на японском языке, никаких инструментов и приборов, да еще и
пальцы задубели от холода - тут и сам Маркони поднял бы руки кверху.
   - А вообще ее можно отремонтировать? - напористо спросил Хансен.
   - Это транзистор.  Значит,  лампы  не  могли  разбиться.  Думаю,  что
отремонтировать можно. Но это займет очень много  времени.  К  тому  же,
лейтенант, мне придется поискать сперва какие-нибудь инструменты.
   - Так ищите! Делайте все что угодно, только наладьте мне  эту  штуку!
Забринский ничего не сказал, только протянул Хансену наушники.
   Тот взглянул на Забринского, потом  на  наушники,  молча  взял  их  и
приложил к уху.
   Пожал плечами, вернул наушники радисту и сказал:
   - Да, пожалуй ремонтировать рацию пока ни к чему.
   - Да-а, - протянул Забринский. - Сели мы в лужу, лейтенант.
   - Что значит - сели в лужу? - спросил я.
   - Похоже, нас самих скоро придется спасать, угрюмо ответил Хансен. -С
"Дельфина"  почти  без  перерывов  передают:  "Лед   быстро   смыкается,
немедленно возвращайтесь".
   - Я с самого начала был против этого безумства, - вмешался в разговор
лежащий на полу Ролингс. Он грустно помешивал  вилкой  начинающие  таять
куски консервированного супа.  -  Предприятие,  конечно,  отважное,  но,
скажу я вам, ребята, с самого начала обреченное на неудачу.
   - Будьте так добры, не суйте  свои  грязные  пальцы  прямо  в  суп  и
помалкивайте в тряпочку, - ледяным тоном отозвался Хансен.  Потом  вдруг
повернулся к Киннерду. - А что с вашей рацией? Ну, конечно же! У нас тут
мается без дела крепкий парень, который охотно, просто  с  удовольствием
покрутит ваш генератор...
   - Прошу прощения. - Киннерд улыбнулся. Наверно, именно так  улыбаются
привидения. - Дело  не  в  ручном  генераторе,  он  сгорел.  Наша  рация
работала на батареях. Батареи кончились. Весь запас кончился.
   - Вы говорите, на батареях? - удивленно посмотрел на него Забринский.
Тогда отчего затухал сигнал во время передачи?
   - Нам приходилось время от времени менять никель-кадмиевые  элементы,
чтобы выжать из них весь ток до последней капли. У нас их осталось всего
пятнадцать штук, остальные сгорели при пожаре. Вот поэтому  и  случались
затухания. Но даже элементы "Найф" не могут служить  вечно.  Вот  они  и
кончились. Того тока, что в них осталось, не хватит на  самый  маленький
фонарик.
   Забринский не сказал ничего. Никто не сказал ничего. Шторм  продолжал
обстреливать восточную стену  домика  ледяной  картечью,  лампа  Колмана
шипела под потолком, печка, негромко урча, пожирала брикет за  брикетом,
но все  эти  звуки  только  усиливали  ощущение  мертвой,  непрошибаемой
тишины, воцарившейся в  помещении.  Никто  не  смотрел  на  соседа,  все
уставились в пол тем застывшим,  пристальным  взглядом,  который  присущ
разве что фанатику-энтомологу, выслеживающему дождевого червя.  Если  бы
какая-нибудь газета поместила на своих страницах сделанную именно в этот
момент фотографию,  ей  с  трудом  удалось  бы  убедить  читателей,  что
полярники  со  станции  "Зебра"  всего  десять  минут  назад   встретили
спасательную экспедицию, которая избавила их от верной смерти.  Читатели
обязательно придрались бы, что картина неправдоподобна: должно  же  быть
на лицах, если не ликование, то хотя бы заметное облегчение.
   И они были бы правы: атмосфера действительно установилась не очень-то
радостная.
   Наконец, прерывая затянувшееся молчание, я обратился к Хансену:
   - Ну, что ж, дела обстоят  так,  а  не  иначе.  Наша  электроника  не
работает, а другой нам взять негде. Значит, кто-то должен  вернуться  на
"Дельфин", причем немедленно. Предлагаю свою кандидатуру.
   - Нет! - вспылил Хансен, но тут же взял себя в руки  "  и  продолжал:
Простите, дружище, но в приказах шкипера ни слова не говорилось  о  том,
чтобы позволить кому-то наложить на себя руки. Вы остаетесь здесь.
   - Ну, хорошо, я остаюсь здесь, -  кивнул  я.  Сейчас  не  время  было
подчеркивать, что я не нуждаюсь в его разрешении. Не стоило пока  что  и
размахивать "манлихером". - И все мы останемся здесь. И все здесь умрем.
   Тихо,  не  сопротивляясь,  без  шума,  мы  просто  ляжем  и  умрем...
По-вашему, в газетах всего мира нас  назовут  героями?  Особенно  нашего
командира...
   Амундсен был бы в восторге от этого...
   Это было несправедливо, но мне сейчас было не до справедливости.
   - Никто никуда не пойдет, - сказал Хансен. - Конечно, это не мой брат
погиб здесь, но будь я проклят, док, если  позволю  вам  отправиться  на
верную гибель. Вы не в состоянии, никто из нас  сейчас  не  в  состоянии
добраться до "Дельфина" - после того, что мы уже перенесли. Это  первое.
И еще: без рации, без  связи  с  "Дельфином"  нам  не  найти  дорогу  на
корабль. И третье: скорее  всего,  смыкающийся  лед  заставит  "Дельфин"
нырнуть еще тогда, когда вы будете на полдороге. И последнее: если вы не
попадете на "Дельфин" - из-за того, что заблудитесь, или потому, что  он
раньше уйдет под воду,  -  вы  никогда  не  осилите  дорогу  обратно  на
станцию. Сил не хватит,  да  и  ориентиров  никаких.  -  Перспективы  не
слишком-то  радужные,  -  согласился  я.  -  А  каковы  перспективы   на
исправление ледовой машины?
   Хансен покачал головой, но не сказал ни слова. Ролингс снова принялся
размешивать суп, он, как и я, старался не  поднимать  головы,  чтобы  не
видеть полных ужаса и отчаяния глаз на изможденных, обмороженных  лицах.
Но он все же поднял голову, когда капитан Фолсом с трудом  оторвался  от
стены и сделал пару неверных шагов в нашем направлении.  Мне  было  ясно
без всякого стетоскопа, что состояние у него крайне тяжелое.
   - Боюсь, мы не  совсем  понимаем...  -  сказал  он.  Речь  получилась
невнятная, неразборчивая: губы у него запеклись и распухли, да и двигать
ими было больно из-за ожогов. Сколько месяцев фолсому  придется  терпеть
еще эту боль, подумалось мне, сколько раз  он  ляжет  под  нож  хирурга,
прежде чем снова сможет без опаски показать людям свое лицо! И это в том
случае, если мы сумеем доставить его в госпиталь. - Может,  объясните?..
В чем дело?
   - Все очень просто, - сказал я. - На "Дельфине" стоит ледовый эхолот,
прибор, измеряющий толщину льда над головой. В нормальных условиях, если
бы коммандер Свенсон, командир "Дельфина", потерял с нами связь, он  все
равно появился бы на пороге через пару часов. Положение станции  "Зебра"
они засекли достаточно точно. Ему оставалось бы только  нырнуть,  пройти
сюда подо льдом, поискать с помощью эхолота, где лед потоньше, - и  дело
в шляпе. Они бы мигом нащупали то место, где недавно была чистая вода...
Но это в нормальных условиях. А сейчас ледовая машина сломана,  и,  если
ее не починят, Свенсон никогда не сумеет найти тонкий лед. Вот почему  я
хочу вернуться на лодку. Прямо сейчас.  До  того,  как  смыкающийся  лед
заставит Свенсона уйти под воду.
   - Не понимаю, старина, - вступил  в  разговор  Джолли.  -  Вы-то  чем
можете помочь? Сумеете починить эту самую ледовую хреновину?
   - Это не понадобится. Свенсон знает расстояние до станции с точностью
до сотни ярдов. Мне только надо передать ему,  чтобы  он  остановился  в
четверти мили отсюда и выпустил торпеду. И...
   - Торпеду? - спросил Джолли. - Торпеду? Он пробьет лед торпедой?
   - Совершенно верно. Правда, этого еще никто никогда не делал.  Но  не
вижу причин, почему бы это не сработало, если лед не слишком толстый.  А
лед на месте недавней трещины еще наверняка не слишком  окреп.  Впрочем,
не знаю...
   - Послушайте, док, они наверняка  пришлют  самолеты,  -  тихо  сказал
Забринский. - Мы же передали сообщение сразу, как только добрались сюда,
и теперь всем известно, что станция "Зебра" найдена... В  конце  концов,
известно ее точное положение. Эти здоровенные бомбовозы  доберутся  сюда
за пару часов. - Ну и что они тут будут делать? - спросил я. - Болтаться
наверху безо всякой пользы? Даже если им известно наше точное положение,
все равно они не сумеют разобрать в такой темноте да еще  в  шторм,  что
осталось  от  станции.  Ну  пусть  засекут   нас   радаром,   хотя   это
маловероятно, - но даже если  они  это  сделают,  что  дальше?  Сбросить
нужные нам припасы? Это возможно.  Но  сбросить  их  прямо  на  нас  они
побоятся: еще убьет кого-нибудь. Значит, сбросят на каком-то расстоянии.
А для нас даже четверть мили - слишком далеко, да еще  попробуйте  найти
груз в таких  условиях.  А  приземлиться...  Даже  в  прекрасную  погоду
большой  самолет,  которому  нужен  солидный  разбег  для   взлета,   на
неподготовленную льдину не сядет. Вы это сами знаете.
   - Вы случаем не пророк, док? - грустно спросил Ролингс.
   - На Бога надейся, а сам не плошай, - сказал я. - Старая мудрость, но
никогда не подводит. Если мы заляжем в этой  берлоге,  даже  не  пытаясь
что-то предпринять,  а  ледовую  машину  не  удастся  починить  в  самое
ближайшее время, то мы здесь просто погибнем. Все шестнадцать. Если  мне
удастся добраться туда, мы все останемся живы. Даже если я не  доберусь,
есть шанс, что ледовую машину все-таки починят,  тогда  погибнет  только
один человек... - я стал  надевать  свои  варежки.  -А  один  -  это  не
шестнадцать.
   - С таким же успехом мы можем сделать это вдвоем, - Хансен вздохнул и
тоже надел рукавицы.
   Меня это не удивило: такие  люди,  как  Хансен,  выдержавшие  строгий
отбор, в критических ситуациях  никогда  не  соглашаются  загребать  жар
чужими руками.
   Я не стал тратить время на споры. А тут и Ролингс поднялся на ноги.
   - Есть еще один доброволец, имеющий большой опыт в размешивании супа,
заявил он. - Если я не  буду  держать  вас  обоих  за  ручки,  вы  и  до
дверей-то не дойдете. А кроме того, за  это  мне  уж  наверняка  повесят
медаль. Какую самую высокую награду дают в мирное время, а, лейтенант?
   - За размешивание супа пока что не учредили награды, Ролингс, отрезал
Хансен. - А этим вы  и  будете  по-прежнему  заниматься.  Вы  останетесь
здесь.
   - Ого-го, - Ролингс покачал головой. - Считайте, что я  взбунтовался,
лейтенант. И отправляюсь с  вами.  Не  хочу  упустить  момент.  Если  мы
доберемся до "Дельфина", то вы будете так счастливы, что просто забудете
доложить обо мне,  значит,  потребуется  справедливый  человек,  который
вовремя подскажет начальству, что мы благополучно вернулись  на  корабль
только благодаря торпедисту Ролингсу... - он ухмыльнулся. - А если мы не
сумеем добраться ну,  что  ж,  тогда  вы  все  равно  никому  ничего  не
доложите, верно, лейтенант?  Хансен  подошел  к  нему  поближе,  И  тихо
сказал:
   - Вы прекрасно знаете, что мы вряд ли попадем на "Дельфин".
   Значит, здесь останутся двенадцать больных  людей,  не  говоря  уж  о
Забринском со сломанной ногой. А кто будет за ними ухаживать? Нужен хотя
бы один здоровый парень, чтобы позаботиться  о  них.  Нельзя  же  думать
только о себе, а, Ролингс? Вы ведь присмотрите за ними? Верно? Ну,  хотя
бы из уважения ко мне...
   Ролингс  постоял  несколько  долгих  секунд,  пристально   глядя   на
лейтенанта, потом вновь опустился на  корточки  и  принялся  размешивать
суп. - Из уважения к вам, понятное дело, - горько  произнес  он.  -  Ну,
ладно, я остаюсь. Из уважения к вам. Да и  потом,  вдруг  тут  без  меня
Забринский решит прогуляться - ведь обязательно сломает и вторую ногу...
Он ел суп все быстрее и яростнее.
   - Ну, так чего вы ждете? Шкипер может нырнуть в любую минуту...
   В его словах был резон. Мы отмахнулись от капитана Фолсома и  доктора
Джолли,  громко  протестовавших  и  пытавшихся  нас  удержать,  и  через
тридцать секунд были готовы к путешествию. Хансен вышел наружу первым. Я
обернулся и окинул взглядом больных, изможденных и  раненых  сотрудников
станции "Зебра".
   Фолсом,  Джолли,  Киннерд,  Хьюсон,  Нейсби  и  еще   семеро.   Всего
двенадцать человек. Вряд ли они  все  были  сообщниками,  скорее  всего,
действовал один человек, может быть, двое. Хотел бы я  знать,  кто  они,
эти люди, которых я бы уничтожил  безо  всякой  жалости.  Люди,  которые
убили моего брата и еще шестерых сотрудников полярной  станции  "Зебра".
Никому и никогда я этого не смогу простить. И постараюсь сделать все  от
меня зависящее, чтобы найти его или их. Убийцам не скрыться от меня, как
бы они ни старались. Скорее я погибну сам.
   Я закрыл за собой дверь и нырнул вслед за Хансеном в  кошмарную  мглу
ледяной полярной ночи.
   Мы ощущали усталость, сильную усталость, еще до того, как отправились
в путь. Ноги у нас были налиты свинцом, все кости  ныли,  и  до  полного
изнеможения оставалось рукой подать. И несмотря на это, мы почти  летели
сквозь воющую тьму этой ночи, словно два  гигантских  белых  призрака  в
молочной белизне фантастического лунного пейзажа. Мы больше  не  гнулись
под тяжестью рюкзаков, штормовой ветер дул нам прямо в спину, и если  по
дороге сюда каждый шаг давался нам ценой изнурительного труда, то теперь
мы за то же время  проходили  пять  шагов,  да  еще  с  такой  кажущейся
легкостью, словно вообще не прилагали к этому  никаких  усилий.  Нам  не
приходилось осторожничать, опасаясь свалиться  в  открытую  трещину  или
налететь на неожиданное препятствие, мы