сируя  каждый  маневр
"Дельфина".
   К четырем часам дня в центральном  посту  наступила  усталая  тишина,
всякие разговоры  прекратились.  Только  Бенсон  еще  время  от  времени
повторял "толстый лед, все еще толстый лед", но и его голос  звучал  все
тише, все печальней и только усиливал  впечатление  от  придавившей  нас
всех гнетущей тишины. Мне подумалось, что атмосфера как раз подходит для
похорон, но я постарался отогнать подобные мысли.
   Пять часов дня. Мы безмолвствуем  и  стараемся  не  глядеть  друг  на
друга.
   Тяжелый лед, все еще тяжелый лед. Даже Свенсон перестал улыбаться. Не
знаю, о чем думал он, а у меня перед глазами постоянно  стояла  картина:
изможденный бородатый мужчина с жестоко обмороженным  лицом,  промерзший
до костей, страдающий от  боли,  гибнущий  человек,  напрягая  последние
силы,  крутит  ручку  генератора  и  негнущимися  пальцами   отстукивает
позывной, а потом, склонившись над рацией, пытается в пронзительном  вое
ледового шторма поймать  слабый  голосок  надежды.  Надежды  на  помощь,
которая никогда не  придет.  Впрочем,  есть  ли  там  еще  кому  стучать
позывные? Конечно, люди на станции "Зебра"  подобрались  недюжинные,  но
порой наступает такой  момент,  когда  даже  самому  крепкому,  смелому,
выносливому человеку  остается  одно:  проститься  с  надеждой,  лечь  и
умереть. Может быть, последний  из  них  как  раз  сейчас  лег  умирать.
Тяжелый лед, все еще тяжелый лед...
   В половине шестого коммандер  Свенсон  подошел  к  ледовой  машине  и
заглянул через плечо Бенсона. Потом спросил:
   - Какова обычная толщина этой дряни наверху?
   - От двенадцати до пятнадцати футов, - ответил Бенсон. "Голос у  него
звучал тихо, устало. - Пожалуй, ближе к пятнадцати.
   Свенсон взялся за телефон.
   - Лейтенант Миллс? Это капитан. Как  с  торпедами,  над  которыми  вы
работаете?.. Четыре готовы к пуску?..  Ну,  ладно.  Готовьтесь  заряжать
аппараты. Ищем еще тридцать минут, а потом наступает ваш черед.
   Сделаем попытку пробить дыру в ледовом  поле...  Он  повесил  трубку.
Хансен задумчиво произнес:
   - Пятнадцать футов льда - это чертовски много.  Учтем  еще,  что  лед
сработает как отражатель и почти девяносто процентов ударной волны уйдут
вниз... Вы уверены, капитан,  что  мы  сумеем  пробить  лед  толщиной  в
пятнадцать футов?
   - Понятия не имею, - признался Свенсон. - Как я могу сказать, если не
пробовал?
   - А кто-нибудь пробовал?
   - Нет, никто. Во всяком случае, в американском флоте. Может,  русские
пробовали, не знаю. У них, - сухо добавил он, - нет обыкновения делиться
такими подобными сведениями.
   - И все-таки, сила взрыва может повредить "Дельфин"? - уточнил я.
   Против самой идеи у меня возражений не было.
   - Если это случится, мы отправим письмо с  серьезными  претензиями  в
адрес "Электрик Боут Компани".  Мы  взорвем  боеголовку,  когда  торпеда
пройдет тысячу ярдов. Кстати,  предохранитель  снимается,  и  боеголовка
становится на боевой взвод вообще только после того, как торпеда пройдет
восемьсот ярдов. Мы развернем лодку носом к направлению взрыва,  а  если
учесть, на какое давление рассчитан корпус, то считаю, что ударная волна
не причинит нам никакого вреда.
   - Очень тяжелый лед, - проговорил Бенсон.  -  Тридцать  футов.  Сорок
футов. Пятьдесят футов... Очень, очень тяжелый лед...
   - Будет плохо, если торпеда врежется в глыбину вроде этой,  -  сказал
я.
   - Боюсь, она если и отколет, то самый краешек.
   -  Ну,  насчет  этого  мы  постараемся.  Поищем  местечко,  где   лед
более-менее подходящей толщины, хотя бы такой, как был немного раньше, и
тогда уже шарахнем. - Тонкий лед! - Бенсон даже не закричал, а  поистине
заревел. Тонкий лед!.. Да нет, о  Господи,  чистая  вода!  Чистая  вода!
Маленькая, хорошенькая чистенькая водичка!
   У меня мелькнула мысль, что и у ледовой машины, и у Бенсона в  голове
одновременно сгорели предохранители.  Но  офицер  у  пульта  глубины  не
колебался  ни  секунды:  пришлось  хвататься  за  что  придется,   чтобы
удержаться на ногах, так как "Дельфин" забрал лево руля и, замедляя ход,
круто развернулся назад, к  точке,  которую  только  что  засек  Бенсон.
Свенсон взглянул на табло и отдал тихий приказ, огромные бронзовые винты
завертелись в обратную сторону, тормозя и останавливая подводную лодку.
   - Ну, что там видно, док? - громко спросил Свенсон.
   - Чистая вода, чистая вода, - благоговейно выговорил Бенсон. -  Я  ее
превосходно вижу.  Полынья  довольно  узкая,  но  мы  протиснемся.  Щель
длинная, с резким изломом влево, поэтому мы  и  не  потеряли  ее,  когда
разворачивались. - Сто пятьдесят футов,  -  приказал  Свенсон.  Зашумели
насосы.
   "Дельфин" мягко пошел кверху, точно аэростат, возносящийся в  небеса.
Вскоре вода снова хлынула в цистерны. "Дельфин" повис без движения.
   - Поднять перископ, - дал команду Свенсон. Перископ с тихим  шипением
встал в боевое положение. Свенсон на  миг  прильнул  к  окулярам,  потом
махнул мне рукой.
   - Посмотрите-ка, - широко улыбаясь, произнес  он.  -  Такого  вы  еще
никогда не видели.
   Я взглянул. Если бы даже сам Пикассо изобразил на холсте  то,  что  я
увидел, ему вряд ли удалось бы сбыть эту  картину,  и  тем  не  менее  я
испытал те же чувства, что и капитан. Сплошные темные стены по  сторонам
и чуть более светлая, отливающая густой зеленью полоса  точно  по  курсу
лодки. Открытая щель в ледовом поле.
   Через  три  минуты  мы  уже  находились  на   поверхности   Северного
Ледовитого океана,  в  350  милях  от  Северного  полюса.  Нагромождения
ледяных блоков самых причудливых очертаний возвышались футов на двадцать
над верхушкой "паруса" и подступали так  близко,  что,  казалось,  можно
было потрогать их рукой. Три или четыре таких ледяных горы виднелись  на
западе, а дальше  свет  наших  фонарей  пробиться  не  мог,  там  стояла
сплошная, беспросветная тьма.
   На востоке вообще нельзя было ничего разглядеть, тут недолго  было  и
ослепнуть. Даже защитные очки не спасали от нестерпимого  блеска,  глаза
мигом  туманились  и  начинали  слезиться.  Пригнув  голову   и   сильно
прищурясь, удавалось только на долю  секунды  не  то  что  различить,  а
скорее, вообразить у самого борта "Дельфина" узкую  полосу  черной,  уже
подернутой ледком воды. Пронзительно  воющий  ветер  сотрясал  мостик  и
поднятые антенны, удерживая стрелку анемометра на отметке 60 миль в час.
Теперь это был настоящий ледовый шторм:  не  просто  густой,  клубящийся
туман, который окружал нас сегодня утром, а сплошная,  грозящая  смертью
стена бешено мчащихся  крохотных  игл,  перед  которыми  не  устояла  бы
никакая фанера и вдребезги разлетелся бы даже стакан в  вашей  руке.  На
барабанные перепонки давило погребальное завывание ветра, но даже оно не
могло  заглушить   беспрестанный   скрежет,   грохот,   басовитый   гул,
производимый миллионами тонн садистски  истязаемого  льда,  который  под
воздействием могущественной силы, чей центр располагался Бог весть  где,
за тысячи миль отсюда, трескался, сплющивался и передвигался с места  на
место, громоздя все новые и новые ледяные горы, хребты и ущелья и  порой
создавая новые щели, чернеющие  чистотой  воды  и  тут  же,  на  глазах,
затягивающиеся ледяной пленкой.
   - Тут постоять - умом тронешься. Давайте-ка вниз!  -  сложив  рупором
ладони, прокричал мне Свенсон в самое ухо, но  даже  тут  я  не  столько
расслышал, сколько догадался: так силача была эта северная какофония.
   Мы спустились вниз, в центральный пост, который теперь показался  нам
оазисом тишины и покоя. Свенсон развязал капюшон своей парки, снял  шарф
и  очки,  почти  полностью  прикрывавшие  лицо,  посмотрел  на  меня   и
недоуменно покачал головой.
   - А кто-то еще толкует о "белом безмолвии" Арктики. Да  по  сравнению
со всем этим даже цех, где клепают котлы, покажется читальным  залом,  -
он снова покачал головой. - В прошлом году мы плавали подо льдом и  тоже
пару раз высовывали нос наружу. Но ничего подобного не видели. И даже не
слыхали про такое. Даже зимой. Холодина? Да,  конечно,  зверский  мороз,
ветер - но это не слишком мешало нам прогуляться по льду. Я еще,  помню,
посмеивался  над  историями   про   исследователей,   которых   непогода
заставляла долгие дни  проводить  в  укрытиях.  Но  теперь...  Теперь  я
понимаю, отчего погиб капитан Скотт.
   - Да,  погодка  паршивая,  -  согласился  я.  -  А  как  насчет  нас,
коммандер?
   Мы здесь в безопасности?
   - Трудно сказать, - пожал плечами Свенсон. - Ветер  прижимает  нас  к
западной стенке полыньи, по правому борту  остается  примерно  пятьдесят
ярдов чистой воды. Пока нам ничего не угрожает.  Но  вы  сами  видели  и
слышали, что лед все время движется, и к тому же довольно быстро.  Щель,
в которой мы стоим, образовалась не больше часа  назад.  А  вот  надолго
ли... Это зависит от состояния льда. Надо иметь  в  виду,  что  подобные
полыньи могут порой чертовски быстро  смыкаться.  И  хотя  у  "Дельфина"
солидный запас прочности, его корпус не  выдержит  такого  давления.  Мы
можем простоять здесь многие часы, а может, придется  улепетывать  через
пару минут. Во всяком случае, как только восточный край подступит  ближе
чем на десять футов, придется нырять.
   Сами понимаете, что случится с кораблем, если его  зажмет  в  ледовые
тиски. - Понимаю. Его сплющит, протащит через полюс, а потом, через пару
лет, отпустит на дно океана. Правительству  Соединенных  Штатов  это  не
понравится, коммандер.
   - Да, карьера коммандера Свенсона окажется  под  угрозой,  согласился
капитан. - Я думаю...
   - Эй! - донесся выкрик из радиорубки. - Скорее сюда!
   - По-моему, я зачем-то понадобился Забринскому, - пробормотал Свенсон
и припустил в радиорубку.  Я  последовал  за  ним.  Забринский,  сидя  в
кресле,  развернулся  на  пол-оборота  и,  улыбаясь  до  ушей,  протянул
наушники Свенсону.
   Тот взял их, немного послушал, потом кивнул.
   - DSY, - тихо сказал он. - DSY, доктор Карпентер. Мы их поймали.
   Взяли пеленг? Отлично!  -  повернулся  к  выходу,  окликнул  старшину
рулевых. - Срочно передайте штурману, пусть придет как можно скорее.
   - Все-таки мы засекли их, капитан, - бодро заключил Забринский. Но  я
заметил, что глаза у него не улыбались. - Должно быть,  там  подобрались
крепкие ребятишки.
   - Очень крепкие, Забринский, - рассеянно отозвался Свенсон. Взгляд  у
него стал отсутствующим, и я знал, что он слышит  сейчас:  металлический
скрежет  несущихся  ледышек,  треск  и   вой   сотен   тысяч   крохотных
пневматических  молотов,  не  позволяющих  там,  на  мостике  субмарины,
разговаривать нормальным голосом.  -  Очень  и  очень  крепкие...  Связь
двухсторонняя?
   Забринский покачал головой и отвернулся. Улыбка  у  него  исчезла.  В
радиорубку заглянул Рейберн и, взяв листок бумаги, отправился  к  своему
столу. Мы тоже. Минуты через две он поднял голову и сказал:
   - Если вы мечтаете о воскресной прогулке, можете отправляться.
   - Так близко? - спросил Свенсон.
   - Буквально рукой подать!  Пять  миль  точно  на  восток,  плюс-минус
полмили. Ну, что, неплохие из нас ищейки, а?
   - Нам просто повезло - отрезал Свенсон. Он вернулся в  радиорубку.  -
Ну, как там? Не поговорили?
   - Мы их совсем потерли.
   - И поймать снова нельзя?
   - Мы и так поймали к всего на минуту, капитан. Не больше.
   Потом сигнал угас. Правда,  постепенно.  Наверное,  доктор  Карпентер
прав, они крутят ручной генератор... - Забринский помолчал, потом  ни  к
селу ни к городу заметил - Моя шестилетняя дочка запросто может  крутить
такую машинку минут пять, а то и больше.
   Свенсон взглянул на меня и  молча  отвернулся.  Мы  прошли  к  пульту
глубины. Сквозь  приоткрытый  люк  в  центральный  пост  доносились  вой
шторма, скрежет льда и барабанный стук маленьких острых ледышек. Свенсон
сказал:
   - Забринский выразился очень  точно...  Интересно,  как  долго  будет
бушевать этот проклятый шторм?
   -  Слишком  долго.  У  меня  в  каюте  медицинская  сумка,  фляга   с
медицинским спиртом и специальная защитная одежда. Вас я попрошу собрать
мне  в  рюкзак  фунтов  тридцать  аварийных  рационов,  высококалорийных
белковых концентратов. Бенсон знает, что надо.
   - Я вас правильно понимаю? - медленно произнес Свенсон. - Или у  меня
уже котелок не варит?
   - У кого тут котелок не варит? - В дверях появился Хансен, его улыбка
свидетельствовала, что он услышал слова капитана, но не понял  интонации
и не увидел лица Свенсона. - Если котелок не варит, дело плохо. Придется
мне посадить вас на цепь, капитан, и принять на себя  командование.  Так
там, по-моему, говорится в уставе?
   -  Доктор  Карпентер  собирается   закинуть   за   спину   рюкзак   с
продовольствием и прогуляться на станцию "Зебра".
   - Так вы их поймали  снова?  -  Хансен  забыл  про  меня.  -  Правда,
поймали?
   И взяли второй пеленг?
   - Да, только что. Отсюда до них рукой подать. Около  пяти  миль,  как
утверждает наш малыш Рейберн.
   - О Господи! Пять миль! Всего лишь  пять  миль!  -  Однако  радостное
оживление у него на лице тут  же  пропало,  словно  сработал  внутренний
переключатель. - В такую погодку это все равно что пятьсот. Даже старику
Амундсену удалось бы прошагать в этом месиве не больше десяти ярдов. - А
вот доктор Карпентер полагает, что способен  превзойти  Амундсена,  сухо
сообщил Свенсон. - Он как раз сказал, что  намеревается  совершить  туда
прогулку.
   Хансен взглянул на мен  долгим,  оценивающим  взглядом,  потом  снова
повернулся к Свенсону.
   - Я вот подумываю: ели кого-то и заковывать в цепи, так скорее  всего
доктора Карпентера.
   - Может, вы и правы, согласился Свенсон.
   - Послушайте, - заговорил я. - Там ведь люди, на станции "Зебра".
   Может их там осталось мало, но  они  есть.  Пусть  даже  только  один
человек. Эти люди терпят бедствие. Они на краю гибели.  На  самой  грани
жизни и смерти.
   Перешагнуть эту грань - мгновенное дело. Я же врач, я  это  знаю.  Им
может помочь сущий пустяк. Глоток спирта, немного  еды,  кружка  горячей
воды, какая-нибудь таблетка. И они останутся жить. А без такого  пустяка
они скорее всего умрут. Они имеют право рассчитывать  хоть  на  какую-то
помощь. Я не требую, чтобы кто-то шел туда  вместе  со  мной,  я  только
прошу,  чтобы  вы  выполнили  приказ  Вашингтона  и  оказали  мне  любое
возможное содействие, не подвергающее опасности "Дельфин" и его команду.
Попытка удержать меня силой вряд ли похожа на содействие. Я же не  прошу
вас рискнуть своей субмариной или жизнью членов ее экипажа.
   Опустив голову, Свенсон уперся взглядом в пол. Хотел бы  я  знать,  о
чем он сейчас  размышляет:  о  том,  каким  способом  лучше  всего  меня
удержать, о том, как выполнить приказ Вашингтона, или  о  том,  что  мой
брат начальник станции "Зебра". Во всяком случае, он промолчал.
   -  Капитан,  его  надо  остановить,  -   напористо   заявил   Хансен.
Представьте, что кто-то приставил пистолет к виску или  бритву  к  горлу
ведь вы же остановили бы его. А это то же самое. Он просто сошел с  ума,
он хочет совершить самоубийство... - он стукнул кулаком по переборке.  -
О Господи, док! Как, по-вашему, почему операторы дежурят на сонаре  даже
сейчас, когда мы сидим в полынье? Да потому, что  они  предупредят  нас,
когда лед подступил слишком близко. А вахтенный на мостике не выдержит и
полминуты, да он ничего и не разберет в той ледяной  круговерти.  Да  вы
сами поднимитесь на мостик, хотя бы секунд на двадцать, - уверен, вы тут
же передумаете!
   - Мы только что спустились с мостика, - пояснил Свенсон.
   - И он все равно собирается идти? Ну, тогда все ясно: он спятил!
   - Мы можем сейчас нырнуть, -  сказал  Свенсон.  -  Положение  станции
известно. Поищем полынью в радиусе мили  от  "Зебры".  Вот  тогда  будет
другое дело.
   - Это все равно, что искать иголку в стоге сена, - возразил я.  -Если
даже нам повезет, это займет часов шесть, не меньше. И не  говорите  мне
про торпеды, в этом районе толщина льда  доходит  до  сотни  футов.  Это
многовато даже для вас. Ваши торпеды для этих глыб - все равно что кольт
двадцать второго  калибра.  Короче,  пока  мы  снова  пробьемся  наверх,
пройдут часы или даже дни. А я могу туда добраться за два-три часа.
   - Да, если не замерзнете  на  первой  же  сотне  футов,  -  заговорил
Хансен.
   - Да, если не свалитесь с тороса и не сломаете себе ногу. Да, если не
ослепнете в первые же секунды. Да, если не провалитесь в свежую  полынью
и не утонете или, если сумеете выбраться, не превратитесь в  сосульку...
Ну, ладно, даже если с вами всего этого не случится, будьте  так  добры,
объясните  мне,  как  вы  собираетесь  вслепую  добраться  до   станции.
Гирокомпас весом в полтонны на спине не потащишь,  а  обычный  компас  в
этих широтах бесполезен.
   Магнитный полюс, как вам известно,  сейчас  южнее  нас  и  далеко,  к
западу. Да если бы вы и сумели воспользоваться компасом, в  такую  пургу
вы все равно можете не заметить стоянку или что  там  от  нее  осталось,
пройдете в сотне ярдов и ничего не увидите. И,  наконец,  если  каким-то
чудом вы все-таки сумеете туда  добраться,  как,  черт  вас  побери,  вы
собираетесь попасть обратно? Привяжете здесь ниточку и будете пять  миль
разматывать клубочек?..
   Нет, это безумие, другого слова и не подберешь!
   - Да, я могу сломать ногу, утонуть или замерзнуть, - согласился я. -И
все же я сделаю попытку. Что касается поиска пути туда и обратно, то это
как раз несложно. Вы запеленговали  "Зебру"  и  знаете  точно,  где  она
находится.
   Вам не трудно запеленговать и любой другой передатчик. Так что я могу
прихватить с собой рацию и поддерживать с вами связь, а  вы  будете  мне
подсказывать, куда идти. Все очень просто.
   - Может, и так, - отрезал Хансен. - Если бы не одна мелочь: у нас нет
такой рации.
   - У меня в чемодане лежит "уоки-токи" с  радиусом  действия  двадцать
миль, - сообщил я.
   - Какое совпадение! - пробормотал Хансен.  -  Случайно  прихватили  с
собой эту игрушку, верно?.. Держу пари, док, у вас в чемодане еще  много
всяких забавных вещичек, а?
   - Что везет в чемодане доктор Карпентер, разумеется, не наше дело,  с
легкой укоризной произнес Свенсон. Раньше он так не считал. - А вот  то,
что он собирается уйти в  одиночку,  это  уже  касается  и  нас.  Доктор
Карпентер,  вы  в  самом  деле  полагаете,  что  мы  согласимся  с  этим
легкомысленным намерением?
   - Я не прошу вас ни с чем соглашаться, - заявил я.  -  Ваше  согласие
мне ни к чему. Прошу вас об одном: не  мешайте  мне.  Ну,  и  еще,  если
можно, дайте мне кое-что из продовольствия. Если нет, обойдусь и так.
   С этими словами я отправился в свою каюту. Вернее, в каюту Хансена.
   Впрочем, моя или чужая, мне было наплевать, притворив дверь, я тут же
заперся на ключ.
   Законно предполагая, что Хансен будет не слишком доволен, найдя дверь
собственной каюты на замке, я не стал зря  терять  время.  Набрав  шифр,
открыл  чемодан.  Почти  три  четверти  его  объема  занимала   защитная
арктическая одежда, самая лучшая, какую только можно купить.  Тем  более
что покупал я ее не за собственные деньги.
   Я сбросил с себя одежду, натянул просторное вязаное белье,  шерстяную
рубашку и вельветовые рейтузы, а поверх  -  толстую  шерстяную  парку  с
подкладкой из. чистого шелка. Парка у меня была не совсем обычная, слева
под мышкой был пришит кармашек странной формы на замшевой подкладке, еще
один такой же карман, но уже иной формы, виднелся и справа. С самого дна
чемодана  я   достал   три   примечательные   вещицы.   Одну   из   них,
девятимиллиметровый автоматический "манлихер-шенауэр",  сунул  в  карман
слева, и он пришелся как раз впору, а остальные  две,  запасные  обоймы,
свободно поместились в правом кармане.
   Надеть на себя все  остальное  было  уже  просто.  Две  пары  толстых
вязаных носков, войлочные бурки и наконец меха - верхняя парка  и  б