сняли бесполезные сейчас очки  и
двигались резвой трусцой, а пляшущие лучи наших  фонарей  позволяли  нам
различать дорогу за пять, а то и за десять ярдов. Это была  помощь,  так
сказать, физическая, но гораздо  сильнее,  заставляя  забыть  о  боли  в
ногах, нас пришпоривал острый, растущий с  каждой  секундой  страх,  что
коммандеру Свенсону как раз сейчас приходится уходить на глубину и  что,
всеми брошенные, мы останемся умирать в этой терзаемой штормом  пустыне.
Здесь, где нет ни укрытия, ни еды, старуха  с  острой  косой  не  станет
тянуть  время.  Подобные  мысли  никак  не   прибавляли   нам   хорошего
настроения, скорее, заставляли сильнее собраться.
   Словом, мы бежали но все-таки не сломя голову, все-таки не так, будто
старуха преследует нас по пятам. Ведь при таких низких температурах даже
привычные ко всему эскимосы больше, чем чумы, боятся перенапряжения -  в
этих широтах оно убивает куда быстрее,  чем  любая  чума.  Когда  сильно
напрягаешься в такой тяжелой  меховой  одежде,  обязательно  потеешь,  а
потом, когда напряжение спадает, чего  избежать  нельзя,  пот  замерзает
прямо на коже. Чтобы не обледенеть, остается одно: снова напрягаться,  а
от этого еще больше потеть. Так  и  раскручивается  спираль,  у  которой
конец может быть только один. Так  что  мы  не  бежали,  а  продвигались
трусцой, вернее, ускоренным шагом, стараясь не перегреться.
   Через полчаса, может, чуть больше, я  предложил  немного  передохнуть
под прикрытием отвесной ледяной скалы. За последние  две  минуты  Хансен
дважды оступался и падал, хотя никакой  видимой  причины  для  этого  не
было. Да и у меня ноги подкашивались.
   - Как себя чувствуете? - спросил я.
   - Чертовски паршиво, док. - Это было заметно: дышал он часто, коротко
и с присвистом. - Но погодите меня  списывать.  Сколько,  по-вашему,  мы
прошли? - Мили три, что-то вроде этого... - Я провел  рукой  по  ледяной
стене.
   По-моему, стоит  не  пожалеть  пары  минут  и  попробовать  забраться
наверх. Мне кажется, торос довольно высокий.
   - Забраться наверх при таком шторме? - Когда  я  кивнул,  он  покачал
головой. - Толку не будет, док. Пурга поднимает ледяную  пыль  футов  на
двадцать, так что даже если вы заберетесь выше, "Дельфин" будет не виден
в этой круговерти. Его "парус" только чуть-чуть торчит надо льдом.  -  И
все же давайте раскинем мозгами, -  предложил  я.  -  Мы  так  увлеклись
собственными передрягами, что совсем забыли про коммандера Свенсона.
   По-моему, мы берем грех на душу, недооценивая его.
   - Похоже, что это так. Но сейчас все мои  мысли  и  заботы  только  о
лейтенанте Хансене. Ну, так что вы имеете в виду?
   - А вот что.  Я  почти  уверен,  что  Свенсон  рассчитывает  на  наше
возвращение. Больше  того,  он  приказал  нам  вернуться,  повторяя  это
неоднократно. И если он считает, что  что-то  случилось  с  нами  или  с
рацией, он все равно надеется, что мы возвращаемся.
   - Не обязательно. А может, мы все еще на пути к станции?
   - Ну нет! Ну, конечно же, нет. Он полагает,  что  у  нас  хватит  ума
сообразить, на что рассчитывает он сам.  Он  понимает,  что  если  рация
вышла  из  строя  еще  до  того,  как  мы  нашли  "Зебру",  то  было  бы
самоубийством искать ее без корректировки по радио. Но  вот  попробовать
вернуться на "Дельфин" совсем не самоубийство. Он наверняка верит, что у
нас хватит мозгов  догадаться,  что  он  обязательно  выставит  лампу  в
окошке, чтобы заблудшие овечки могли найти дорогу домой.
   - О Господи, док! Вы правы! Ну, конечно, он так и сделает,  наверняка
сделает! Боже мой, Боже мой, что случилось с моей головушкой!
   Он встал и повернулся к торосу.
   Таща и подсаживая друг друга, мы забрались на верхушку стены.
   Торос оказался не таким уж  высоким:  он  возвышался  меньше  чем  на
двадцать футов над уровнем ледового поля, так что мы не сумели выбраться
на поверхность этой бурной, увлекаемой бешеным ветром ледовой реки. Пока
мы там стояли, напор ветра  вдруг  ослаб  на  несколько  секунд,  и  нам
удалось увидеть над головой чистое небо - но совершенно случайно и всего
на несколько секунд. Если  там  и  было  что-то  еще,  то  мы  этого  не
заметили.
   - Здесь есть и другие торосы! - крикнул я на ухо Хансену. Повыше!..
   Он молча кивнул. Я не знал, какое у него сейчас  выражение  лица,  но
это нетрудно было себе представить. Скорее всего, оба мы думали  одно  и
то же: мы ничего не видели потому, что  нечего  было  видеть.  Компандер
Свенсон не выставил лампу в окошке, да и само  "окошко"  нырнуло  вглубь
вместе с "Дельфином",  чтобы  не  оказаться  раздавленным  сомкнувшимися
льдами.
   Пять раз за последующие двадцать минут мы  карабкались  на  торосы  и
пять раз спускались вниз,  с  каждым  разом  у  нас  убывало  надежды  и
прибавлялось горечи и отчаяния. К этому времени я почти выбился из  сил,
двигаясь, словно в горячечном бреду, Хансену было еще хуже, он шатался и
выписывал кренделя, точно  в  сильном  подпитии.  Как  врач,  я  знал  о
скрытых, порою неожиданных резервах,  которые  могут  прийти  на  помощь
изможденному человеку в минуту крайней необходимости,  но  понимал,  что
эти резервы тоже не беспредельны и что мы слишком близко подошли к этому
пределу. Когда же мы его переступим, нам останется только приткнуться  к
ледяной стене и дожидаться нашей старухи,  а  она,  судя  по  всему,  не
замедлит к нам пожаловать.
   Шестой торос чуть не вымотал нас окончательно. И карабкаться-то  было
вроде нетрудно, нам то и дело попадались удобные выступы и  выбоины  для
рук и ног, но даже чисто физически подъем стоил  нам  непомерно  больших
усилий.
   Вскоре я начал смутно соображать, что вам так  тяжело  из-за  слишком
большой высоты тороса. Такого нам до  сих  пор  не  попадалось.  Похоже,
огромное  давление  сосредоточилось  именно  в  этой  точке,  вспучив  и
вздыбив, лед, пока он не поднялся футов на тридцать выше общего  уровня.
А уж подводная его часть уходила не меньше чем на двести футов вглубь, к
черному дну океана. За  восемь  футов  до  вершины  тороса  наши  головы
вынырнули из пурги.
   Стоя на самой вершине, мы могли, держась друг за друга, чтобы нас  не
снесло ураганом, смотреть на клубящийся под нашими ногами буран. Зрелище
было фантастическое: то ли бескрайнее, бушующее, серовато-белое море, то
ли безбрежная, стремительно несущаяся к горизонту  река.  Как  и  многое
другое в верхних арктических широтах,  весь  этот  вид  дышал  зловещей,
потусторонней тайной; лишенная жизни и души пустыня казалась  совершенно
чуждой, заброшенной на землю с враждебной, давно уже мертвой планеты.
   Мы прощупывали взглядами горизонт на западе, пока у нас  не  заболели
глаза. Ничего. Совершенно ничего. Ничего, кроме бесконечной пустыни.  Мы
обшарили поверхность безбрежной реки от самого севера до самого  юга,  в
пределах 180 градусов, - и ничего не заметили. Прошло  три  минуты.  Все
равно  ничего.  Я  почувствовал,  как  мои  кровяные  тельца  потихоньку
смерзаются в ледышки.
   В робкой надежде, что, может быть, мы уже миновали "Дельфин",  обойдя
его с севера или с юга, я повернулся и уставился  на  восток.  Это  было
нелегко, от морозного штормового ветра на  глаза  мгновенно  навернулись
слезы, но все же терпимо: теперь не  приходилось  укрываться  от  острых
ледяных иголок. Я медленно  обвел  глазами  еще  один  полукруг  окоема,
сделал паузу, потом обвел еще раз и еще. И схватил Хансена за локоть.
   - Взгляните-ка туда, - сказал я. - На северо-восток.  Четверть  мили,
полмили - не больше. Что-нибудь видите?
   Несколько секунд  Хансен  исподлобья  вглядывался  в  указанном  мною
направлении, потом тряхнул головой.
   - Ничего не вижу... А вы что, по-вашему, видите?
   - Не знаю. Не уверен. Мне кажется, там, в этой ледяной вьюге,  что-то
светится. Чуть-чуть. Может, просто такое место - более светлое.
   Добрых  полминуты  Хансен  разглядывал  поверхность   ледяной   реки,
прикрывая глаза ладонями. Наконец заключил:
   - Совсем плохо. Я ничего не вижу. Может, глаза у меня испортились  за
последние полчаса, но я даже представить не могу, что там что-то есть.
   Я отвернулся, дал отдохнуть слезящимся от напряжения и ветра  глазам,
потом снова уставился вдаль.
   - Черт бы его побрал! - сказал я. - Не уверен, что там  что-то  есть.
Но не уверен, что там и нет ничего.
   - Ну, а что именно вам кажется? - устало, без особой надежды  спросил
Хансен. - Свет?
   - Вертикальный луч прожектора. Луч, который не  в  состоянии  пробить
эту ледяную мглу.
   - Это просто самообман, док, - уже почти  обреченно  заметил  Хансен.
Вам просто очень хочется это увидеть. Кроме того, получается, что мы уже
миновали "Дельфин". А это невозможно.
   - Ну, почему же невозможно? Как только мы стали  карабкаться  на  эти
проклятые торосы, я потерял ощущение времени и  пространства.  Нет,  это
вполне возможно.
   - Вы все еще видите что-нибудь?  -  В  голосе  у  лейтенанта  звучали
пустота, безразличие, он явно не верил мне и даже разговаривал нехотя.
   - Может быть, у меня тоже испортилось зрение, - признался  я.  -  Но,
черт меня побери, все равно я не уверен, что ошибаюсь.
   - Ну, ладно, док, давайте двигаться дальше.
   - А куда двигаться?
   - Откуда я знаю? - У него так  стучали  зубы  от  пронизывающего  нас
морозного ветра, что я едва мог разобрать слова. - По-моему, это уже  не
имеет особого значения...
   У меня даже дыхание перехватило, когда именно там, где  мне  чудилось
свечение, не больше чем в четырех сотнях ярдов от  нас,  бурную  ледяную
реку вдруг пробила ярко пылающая ракета, -  оставляя  позади  искрящийся
след, она унеслась высоко-высоко прямо в чистое небо. Она  поднялась  на
пять или шесть сотен футов  над  нами  и  там  взорвалась,  рассыпавшись
ослепительно яркими красными звездочками, ураганный ветер подхватил  эти
звездочки и понес на запад, и они,  постепенно  угасая,  стали  медленно
опускаться на землю, оставляя небо гораздо более пустым и холодным.
   - Ну? Что теперь скажете? Имеет значение, куда идти? -  спросил  я  у
Хансена. - Или, может, вы и этого не заметили?
   - То, что я только что видел, - благоговейно произнес лейтенант,  это
самое прекрасное зрелище, которое сын моей дорогой матушки  когда-нибудь
видел... И когда-нибудь еще увидит! - Он хлопнул меня по спине так,  что
я едва не свалился с тороса. - Мы сделали это, док! - заорал он  во  все
горло.
   - Мы это сделали! Ты смотри, откуда и силы взялись! О дом,  наш  дом,
наш милый дом! К тебе идем, к тебе идем!..
   Через десять минут мы были уже дома.

Глава 6

   - О Господи, как  здесь  чудесно,  -  вздохнул  Хансен  в  счастливом
ошеломлении, переводя взгляд с капитана на меня, потом на стакан в своей
руке, на капли воды, стекающие с меховой одежды, на потолок  капитанской
каюты и снова на капитана. - Тепло, светло, уютно -  о  дом,  мой  милый
дом!..
   А я уже думал, что никогда больше его не увижу. Когда  поднялась  эта
ракета,  шкипер,  я  как  раз  высматривал  местечко  поудобнее,   чтобы
приткнуться там и помереть. И это не хиханьки, это вполне серьезно.
   - А доктор Карпентер? - улыбнулся Свенсон.
   - А у него что-то не в порядке с головой, - заявил Хансен. -  Он  все
никак  не  решался  признать  поражение.  Ослиное  упрямство,  иначе  не
назовешь...
   Хансен говорил так бессвязно, ни к селу ни к городу, не  потому,  что
испытывал ошеломляющее облегчение и раскрепощенность, такие обычные  для
людей, только что переживших стресс и величайшее напряжение сил. Он  был
слишком крепок духом для этого. Это знали и я, и Свенсон. Тем более, что
мы уже минут двадцать как вернулись на корабль, успели  все  рассказать,
напряжение  спало,  спасательная  операция   близилась   к   счастливому
завершению, и жизнь постепенно обретала свои привычные, будничные формы.
Но когда опасность позади и все  входит  в  нормальную  колею,  человеку
свойственно возвращаться мыслями в  пережитое.  Я  прекрасно  знал,  что
стоит  сейчас  у  Хансена  перед  глазами:  обугленное,   изуродованное,
бесформенное тело того, кто когда-то был моим братом. Он не хотел, чтобы
я говорил об этом, он не хотел,  чтобы  я  даже  думал  об  этом,  хотя,
разумеется, отлично понимал, что  это  выше  моих  сил.  Люди  с  добрым
сердцем очень часто бывают внешне именно такими  -  жесткими,  суровыми,
даже язвительными: добрые люди не любят щеголять своей добротой.
   - Как бы там ни было, - снова улыбнулся  Свенсон,  -  вы  оба  можете
считать себя  самыми  везучими  людьми  на  земле.  Ракета,  которую  вы
заметили, была у нас из третьей серии, последней перед погружением, мы и
так их пускали около часа... Так вы уверены, что Ролингс,  Забринский  и
уцелевшие полярники пока в безопасности?
   - Дня два не о чем беспокоиться, - заверил  Хансен.  -  Все  будет  в
порядке. Конечно, там холодрыга, и многим  из  них  желательно  поскорее
попасть в госпиталь, но их жизнь пока в безопасности.
   - Прекрасно. Ну, что ж, пусть  будет  так.  С  полчаса  назад  начало
смыкаться, но это уже не имеет особого значения, мы в любое время  можем
нырнуть  или  остаться  на  какое-то  время  здесь.  Главное,  мы  нашли
неисправность в ледовой машине. Работа чертовски сложная и  кропотливая,
но через несколько часов, думаю, все  будет  в  порядке.  По-моему,  нам
стоит подождать, пока закончат ремонт. Мне вовсе  не  улыбается  вслепую
отыскивать тонкий лед возле станции, а потом лупить наугад торпедой. Раз
время нас не поджимает, лучше  подождем,  пока  заработает  наш  эхолот,
потом аккуратненько пощупаем ледяное поле и  выпустим  торпеду  точно  в
центр полыньи. Если  там  лед  не  толще  четырех  или  пяти  футов,  мы
проделаем в нем дыру без особых хлопот.
   - Так будет лучше, - согласился Хансен. Он допил медицинский спирт из
своего стакана - а это получше любого бурбона, -  неуклюже  поднялся  на
ноги и потянулся. - Ну, что  ж,  впрягаемся  снова  в  служебную  лямку.
Сколько у нас сейчас торпед в боевой готовности?
   - По последним докладам, четыре.
   - Пожалуй, пройдусь помогу малышу Миллсу с подготовкой к пуску.
   Если вы, конечно, не против, шкипер.
   - Я, конечно, против, - мягко заметил Свенсон. -  Почему  -  вы  сами
поймете, если глянете одним глазком в зеркало. У вас  сейчас  не  хватит
силенок поднять даже снаряд для зенитной пушки, что уж  там  говорить  о
торпеде. Тем более, в воскресенье вы тоже не сходили на берег.  Так  что
спать, Джон, спать! Несколько часов поспите - а там посмотрим. Хансен не
стал спорить. Впрочем, с коммандером Свенсоном не очень-то и  поспоришь.
Лейтенант направился к двери.
   - Вы идете, док?
   - Да, сейчас. Приятных сновидений.
   - Спасибо. - Он положил руку мне на плечо, и в его  усталых,  налитых
кровью глазах появилась улыбка. - Спасибо за все. Всем  спокойной  ночи!
Когда он ушел, Свенсон сказал:
   - Паршиво было?
   - Да уж, не воскресная прогулка для одиноких старушек.
   - Похоже, лейтенант Хансен считает, что чем-то вам обязан, неожиданно
поинтересовался Свенсон.
   - Мало ли что он считает. Он действовал лучше некуда. Вам повезло  со
старшим помощником.
   - Это я знаю... - Он поколебался, потом негромко проговорил:  Обещаю,
что больше не буду об этом вспоминать,  но...  В  общем,  мне  чертовски
жаль, доктор.
   Я глянул на него и медленно кивнул. Я знал, о чем он  говорит,  знал,
что он не мог этого не сказать, но в таких случаях трудно найти для него
что-нибудь подходящее. Поэтому я просто заметил:
   -  Не  он  один  -  шесть  человек  погибли,  коммандер.   Он   снова
заколебался.
   - А мы... Мы будем забирать мертвых с собой в Британию?
   - Можно еще капельку этого великолепного бурбона, коммандер?
   Боюсь, запасы медицинского спирта у вас за  последнее  время  здорово
уменьшились...
   - Я подождал, пока он наполнит стакан, потом продолжил: - Мы не будем
забирать их с собой. Это ведь даже не трупы, это просто  куски  горелого
мяса, их и узнать-то невозможно. Пусть остаются здесь...
   У него словно камень упал с души, он понял,  что  я  это  заметил,  и
поторопился переменить тему:
   -  А  это  оборудование  для  обнаружения  и  слежения  за   русскими
ракетами?
   Что с ним? Уничтожено?
   - Не знаю, я не проверял...
   Скоро  он  сам  обнаружит,  что  там  нет  ничего  похожего  на   это
оборудование. Как он отнесется ко всему тому вранью, которое я наплел им
с адмиралом Гарви в Холи-Лох, мне даже представлять не хотелось. Да  мне
сейчас было и не до этого.  Это  было  несущественно,  все  вообще  было
несущественно  после  того,  что  случилось.  Внезапно  я   почувствовал
усталость, спать не хотелось, но силы покинули меня, поэтому  я  неловко
встал, сказал "Спокойной ночи" и вышел из каюты.
   Когда я вернулся к себе, Хансен уже лежал  в  койке,  а  его  меховая
одежда была разбросана как попало. Я проверил, спит ли  он,  освободился
от своего теплого снаряжения  и  положил  "манлихер-шенауэр"  обратно  в
чемодан. Потом тоже растянулся на постели, но сна не  было  ни  в  одном
глазу, хотя измотан я был до крайности.
   Я был слишком встревожен и растерян,  чтобы  спать,  сразу  множество
проблем ноющими занозами вонзились мне в мозг. Я встал;  надел  рубашку,
холщовые брюки, отправился в центральный пост и провел там большую часть
ночи, слоняясь из угла в угол, поглядывая, как два оператора  ковыряются
в перепутанных внутренностях ледовой машины, читая  приходящие  отовсюду
телеграммы  с  поздравлениями,  перекидываясь  парой  слов  с  вахтенным
офицером и  чашка  за  чашкой  глотая  невероятное  количество  кофе.  К
рассвету, как  ни  странно,  я  почувствовал  себя  свежим  и  полностью
отдохнувшим.
   За завтраком в кают-компании царило всеобщее оживление.  Моряки  были
уверены, что  дело  сделано,  весь  мир  считал,  что  свою  задачу  они
выполнили превосходно, да они и сами думали точно так же. Никто, похоже,
не верил, что Свенсон сумеет пробить во льду дыру в нужном  месте.  Если
бы еще на этом торжестве  не  присутствовал  призрак,  в  роли  которого
оказался я, они бы чувствовали себя совсем безмятежно.
   - Сегодня утром вам  не  помешает  выпить  по  лишней  чашечке  кофе,
джентльмены, - сказал Свенсон. - Полярная станция "Зебра" все  еще  ждет
нашей помощи, и хотя я уверен, что никто  больше  не  погибнет,  но  все
равно там чертовски холодно и неуютно. Ледовая машина на ходу почти час,
так,  по  крайней  мере,  мы  надеемся.  Прямо  сейчас  мы  погружаемся,
проверяем, как она действует, а потом готовим торпеду к  пуску  -  двух,
по-моему, хватит и пробиваем себе дорогу к станции.
   Через двадцать минут "Дельфин" снова был в своей стихии,  на  глубине
150 футов от поверхности  моря  -  или,  точнее,  ледового  поля.  Минут
десять,  не  забывая,  конечно,  отмечать  на  штурманской  карте   наше
положение относительно станции "Зебра", мы крутились так и сяк, пока  не
убедились, что ледовая машина работает нормально, засекая ледяные хребты
и ущелья со своей обычной фантастической  точностью.  Коммандер  Свенсон
удовлетворенно кивнул головой. - Вот теперь порядочек, - он обернулся  к
Хансену и командиру торпедистов Миллсу. - Можете  приниматься  за  дело.
Если хотите, сходите с ними, доктор  Карпентер.  Или  зарядка  торпедных
аппаратов уже набила вам оскомину?
   - Ни разу не видел, - ответил я чистую правду. - Спасибо, пожалуй,  я
так и сделаю.
   Свенсон относился к людям так же заботливо, как и к  своему  любимому
"Дельфину", поэтому все подчиненные были  преданы  ему  безгранично.  Он
знал или подозревал, что  я  не  только  угнетен  смертью  брата,  но  и
встревожен чем-то еще. Он, конечно,  уже  слышал,  что  я  провел  ночь,
беспокойно и бесцельно слоняясь по центральному посту, хотя даже  словом
об этом не обмолвился, даже  не  поинтересовался,  как  мне  спалось,  и
понимал,  что  я  буду  рад  отвлечься,  найти   какое-нибудь   занятие,
помогающее хоть на время освободиться