коллегой,  он,  видимо,
считал, что я приучен к боли, и не слишком со мною церемонился.  Однако,
вцепившись в ручку кресла, я призвал на помощь всю свою профессиональную
гордость и не брякнулся на пол, точно  кисейная  барышня.  Закончив,  он
сказал:
   - Ну, что ж, все нормально, меня беспокоят только Браунелл и  Болтон,
те парни, которые остались на льду.
   - Я пойду с вами, - предложил я. - Коммандер  Свенсон  с  нетерпением
ждет нашего диагноза. Он мечтает убраться отсюда как можно скорее.
   - Я тоже, - горячо откликнулся Джолли. - Но это понятно. А  коммандер
почему?
   - Из-за льда. Никто не знает, когда он вдруг начнет смыкаться. А  вам
что, охота провести здесь еще годик-другой?
   Джолли улыбнулся, потом подумал пару секунд и перестал улыбаться. И с
тревогой спросил:
   - А сколько мы пробудем под этим проклятым  льдом?  Я  хочу  сказать,
пока не выберемся в открытое море?
   - Свенсон говорит: двадцать четыре часа.  Да  вы  не  расстраивайтесь
так, Джолли. Поверьте, под ним - куда безопаснее,  чем  на  поверхности.
Недоверчиво взглянув на меня, Джолли  собрал  медицинскую  сумку,  и  мы
вышли  из  медпункта.  Свенсон  ждал  нас  в   центральном   посту.   Мы
протиснулись через люки, спустились по скользкому склону  и  зашагали  к
станции. Большинство экипажа уже возвращались обратно. Лица почти у всех
встречавшихся были угрюмые, страдальческие, они проходили мимо, даже  не
глядя на нас. Я догадывался, отчего у них такой  вид:  они  отворили  ту
дверь, которую следовало бы оставить закрытой.
   Из-за резкого подъема температуры  снаружи  и  круглосуточной  работы
обогревателей в жилом домике установилась  относительная  жара,  наросты
льда на стенах и потолке растаяли без следа. Один из больных,  Браунелл,
пришел в сознание и теперь, поддерживаемый  одним  из  дежуривших  здесь
матросов, сидел и пил бульон.
   - Ну вот! - обратился я к Свенсону. - Один готов к переноске.
   - Никаких сомнений, - торопливо подтвердил Джолли.  Потом  наклонился
над Болтоном, но через несколько секунд выпрямился и покачал головой.  А
этот  очень  плох,  коммандер,  очень  плох.  Я  бы  не  взял  на   себя
ответственность за его переноску.
   - Что ж, придется мне самому взять  на  себя  такую  ответственность,
жестко отозвался Свенсон. -  Давайте  послушаем  мнение  другого  врача.
Конечно, ему следовало высказаться  мягче,  дипломатичнее,  но  ведь  на
борту "Дельфина" скрывалось двое убийц, а Джолли  вполне  мог  оказаться
одним из них, и Свенсон не забывал об этом ни на секунду.
   Я  виновато  взглянул  на  Джолли,  пожал  плечами  и,  склонясь  над
Болтоном, тщательно, насколько это позволила моя больная рука,  осмотрел
его. Потом выпрямился и сказал:
   - Джолли прав. Он в очень плохом состоянии. Но все же я считаю,  что,
возможно, он выдержит переноску на корабль.
   - Возможно? - заартачился Джолли. - При лечении,  нормальном  лечении
никакие "возможно" недопустимы!
   - Я беру ответственность на себя, - сказал Свенсон. - Доктор  Джолли,
буду  вам  признателен,   если   вы   возьмете   на   себя   руководство
транспортировкой больных на  борт.  Я  немедленно  предоставляю  в  ваше
распоряжение столько людей, сколько потребуется.
   Джолли попытался было протестовать, но все-таки сдался.
   Транспортировкой больных он руководил превосходно.  Я  задержался  на
станции "Зебра", наблюдая,  как  Ролингс  с  другими  матросами  убирают
обогреватели и фонари и сворачивают кабели, а после того  как  последний
из них отправился на "Дельфин" и я остался один, двинулся  к  сарайчику,
где стоял трактор. Сломанный нож остался в бензобаке. Но пистолет и  две
обоймы исчезли.
   Их мог взять любой,  но  только  не  доктор  Джолли,  которого  я  не
выпускал из поля зрения ни на секунду с того момента,  как  он  сошел  с
корабля, и до того, когда отправился обратно.
   В три часа пополудни наша подводная лодка погрузилась под лед и взяла
курс на юг, в открытое море.

Глава 10

   День и вечер прошли незаметно  и  вполне  благополучно.  То,  что  мы
задраили люки и покинули  с  таким  -  рудом  найденную  полынью,  имело
важное, можно даже сказать, символическое значение.  Толстый  слой  льда
стал  для  нашего  сознания  как   бы   щитом,   отгородившим   нас   от
многострадальной станции "Зебра", от этой  гробницы,  которая  веками  и
тысячелетиями будет отныне кружиться вокруг полюса, а вместе  с  нею  от
того ужаса и растерянности, которые обрушились на  экипаж  за  последние
двадцать четыре часа. Дверь ледяного ада захлопнулась у нас  за  спиной.
Дело было сделано, долг исполнен, мы возвращались домой, и у моряков все
сильнее чувствовалось облегчение,  все  заметнее  становилось  радостное
оживление и предвкушение заслуженного отдыха.
   Общая атмосфера на корабле была веселой и даже слегка легкомысленной.
Только у меня на душе не было ни радости, ни  покоя:  слишком  многое  я
оставил там, позади. Не было покоя  и  в  сердцах  Свенсона  и  Хансена,
Ролингса и Забринского: они знали, что вместе с  нами  на  борту  плывет
убийца, хладнокровный убийца многих людей. Знал это и доктор Бенсон,  но
пока что Бенсона не приходилось брать в расчет: он все еще не  пришел  в
сознание, и я, совершенно непрофессионально, надеялся, что,  хотя  бы  в
ближайшее время,  так  и  не  придет.  Выходя  из  комы,  ища  дорогу  к
реальности в медленно рассеивающемся тумане, человек начинает  бормотать
все, что придет в голову, и порой выбалтывает кое-что лишнее.
   Спасенные полярники попросили разрешения осмотреть корабль, и Свенсон
дал на это согласие. После того, что я рассказал ему  утром,  боюсь,  он
разрешил это с тяжелым сердцем, но на его улыбающемся лице не  появилось
даже тени сомнения. Отказ в этой естественной просьбе был  бы  воспринят
как неоправданная обида, тем более что все тайны "Дельфина" были надежно
упрятаны от постороннего взгляда. Свенсон согласился не потому, что  был
так изысканно воспитан: отказ мог бы  вызвать  кое  у  кого  подозрение.
Экскурсию сопровождал  Хансен,  увязался  с  ним  и  я:  не  столько  из
любознательности, сколько из  желания  проследить,  как  наши  спасенные
будут себя вести. Мы обошли весь корабль,  пропустив  только  реакторный
отсек, куда никто вообще не заходит, и отсек  инерционных  навигационных
систем, куда доступ был запрещен даже мне. В ходе экскурсии я  держал  в
поле зрения всех, но особенно внимательно и  в  то  же  время  незаметно
наблюдал за двумя полярниками.
   Результат этого  наблюдения  был  именно  тот,  какого  я  и  ожидал:
нулевой.
   Впрочем,  смешно  было  даже  надеяться,  что  мне   повезет   что-то
обнаружить: маска, которую носил наш  вооруженный  пистолетом  приятель,
давно приросла у него к лицу и выглядела вполне естественной. И все-таки
я действовал правильно: попытка - не пытка,  в  этой  азартной  игре  не
стоило терять даже самый ничтожный шанс.
   После ужина я, как сумел, помог Джолли при приеме больных. Как бы  ни
относиться к Джолли, но врач он был превосходный. Умело и ловко осмотрев
и перевязав ходячих пациентов, он обследовал и обработал раны Бенсона  и
Фолсома  и  наконец  пригласил  меня   на   корму,   в   дозиметрическую
лабораторию, которая была освобождена от  приборов  и  оборудования  для
четверых лежачих больных: близнецов Харрингтонов, Браунелла  и  Болтана.
Две койки, стоявшие в самом медпункте, занимали сейчас Бенсон и Фолсом.
   Болтон,  вопреки  предостережениям  Джолли,  довольно  легко  перенес
доставку на борт. Впрочем,  во  многом  этому  способствовало  умелое  и
заботливое участие самого Джолли. Сейчас  Болтон  пришел  в  сознание  и
жаловался на сильную боль в обожженной правой руке. Джолли снял повязку,
и я увидел, что рука и в  самом  деле  сильно  изуродована,  на  ней  не
осталось ни клочка кожи, а кроваво-красная поверхность мышцы местами уже
загноилась.
   Разные врачи по-разному лечат ожоги. Джолли предпочитал накрывать всю
пораженную поверхность алюминиевой фольгой с  целебной  мазью,  легонько
затем ее прибинтовывая. Проделав эту процедуру с Болтоном, он сделал ему
обезболивающий укол и дал несколько  таблеток  снотворного,  после  чего
приказным тоном  потребовал  у  дежурившего  здесь  матроса,  чтобы  тот
безотлагательно докладывал ему о любом изменении, а тем более  ухудшении
состояния больного. Без проволочек осмотрев других  пациентов  и  сменив
где надо повязки, Джолли свою работу на сегодня закончил.
   Закончил работу и я. За прошедшие две  ночи  я  практически  глаз  не
сомкнул: даже в те немногие часы, что удалось выкроить сегодня,  мне  не
дала отдохнуть сильная боль в руке. Когда я вернулся в каюту, Хансен уже
спал, а механика, как всегда, не было.
   В эту ночь я обошелся без снотворного.
   Я проснулся в два часа. В голове клубился туман, и чувствовал я  себя
так, будто проспал не больше пяти минут. Но проснулся я мгновенно и  тут
же полностью пришел в себя.
   Впрочем, тут разве что мертвый не проснулся  бы,  такую  бучу  поднял
аварийный сигнал над койкой Хансена. Этот высокий, пронзительный, быстро
вибрирующий свист ножом вонзился в мои панически  дрогнувшие  барабанные
перепонки. По сравнению с этим  сигналом  даже  вопли  вестника  баньши,
разгулявшегося в старинном  шотландском  замке,  показались  бы  детской
забавой.
   Хансен  уже  вскочил  и  теперь  стремительно  одевался.  Я  даже  не
предполагал, что этот неторопливый,  немногословный  техасец  умеет  так
быстро действовать.
   - Что это за чертов свист? - набросился я на него. Чтобы Хансен  меня
расслышал, мне пришлось кричать.
   - Пожар! - лицо у него было угрюмое и тревожное. - На корабле  пожар.
Да еще подо льдом, чтоб его черти забрали!
   Еще застегивая рубашку, он перепрыгнул через  мою  койку,  с  треском
распахнул дверь и исчез.
   Пронзительный свист  прекратился  так  же  внезапно,  как  и  возник,
наступившая тишина, точно бревно, обрушилась мне на голову. Чуть  погодя
я осознал, что это не простая тишина: исчезла вибрация, корпус  подлодки
замер.
   Главные машины были остановлены. И тут я почувствовал еще кое-что:  у
меня по спине туда-сюда  прошлись  ледяные  пальцы.  Чем  вызвана  такая
резкая остановка ядерных двигателей и что с ними случилось  после  такой
остановки?.. О Господи, подумал я. а вдруг  пожар  возник  в  реакторном
отсеке?.. Я заглядывал в атомное сердце корабля через толстое  свинцовое
стекло контрольного люка и  видел  то  неземное,  непостижимое  для  ума
излучение,  то  беспорядочное  кружение  синего,  зеленого  и  лилового,
которое можно было назвать  новым  "ужасным  светом"  человечества.  Что
случится, если этот ужасный свет, обезумев, вырвется на свободу? Этого я
не знал, но не сомневался, что поперек пути ему лучше не становиться.
   Медленно, не торопясь, я оделся.  Поврежденная  рука  затрудняла  мои
действия, но время я тянул не потому. Пусть корабль охвачен огнем, пусть
ядерный  котел  вышел  из  строя,  но  если  превосходно   обученный   и
руководимый знающим командиром экипаж не в состоянии справиться с  одним
из вполне вероятных чрезвычайных происшествий,  то  этому  уж  никак  не
поможет моя беготня с криком: "Что горит?.."
   Через три минуты  после  ухода  Хансена  я  тоже  вышел  из  каюты  и
направился в центральный пост: уж если где и знали, как обстоят дела, то
несомненно именно здесь. В лицо мне ударили густая волна едкого  дыма  и
резкий голос, кажется, Свенсона:
   - Заходите и закрывайте дверь.
   Я  притворил  дверь  и  огляделся.  Во   всяком   случае.   попытался
оглядеться.
   Это было нелегко. И не только потому, что из глаз тут  же  покатились
слезы, будто мне в лицо швырнули горсть молотого  перца.  Все  помещение
было заполнено густым зловонным дымом, куда более плотным  и  удушливым,
чем самый сильный лондонский смог. Я едва различал  предметы  в  радиусе
нескольких футов, но, похоже, все  члены  экипажа  находились  на  своих
местах. Одни задыхались, другие давились  от  кашля,  кто-то  вполголоса
костерил  судьбу,  и  все  обливались  слезами,   но   ни   паники,   ни
растерянности я не заметил.
   - Вам бы лучше оставаться снаружи, - сухо заметил Свенсон.  Извините,
что рявкнул на вас, доктор, но мы стараемся  ограничить  распространение
дыма насколько это возможно.
   - Где пожар?
   - В машинном отделении. -Свенсон вел себя  так.  словно  беседовал  о
погоде на веранде собственного дома. - Где именно, мы пока не знаем. Это
очень плохо. Во всяком случае, дыма много. Мы не знаем, силен ли  огонь,
потому что не можем его обнаружить. Механик докладывает, что у  них  там
даже собственную ладонь разглядеть трудно.
   - Машины, произнес я. -  Они  остановлены.  Что-то  не  так?  Свенсон
протер глаза носовым  платком,  перекинулся  парой  слов  с  матросом  в
тяжелом прорезиненном костюме  и  с  защитной  маской  в  руке  и  снова
повернулся ко мне.
   - Опасность испариться нам пока что не грозит, если вы это  имеете  в
виду. -  Ей-богу,  он  даже  улыбнулся.  -  Ядерный  реактор  оборудован
специальной системой безопасности. Если что-то случается непредвиденное,
урановые  стержни  мгновенно,  буквально  за  тысячные   доли   секунды,
опускаются вниз, и ядерная реакция тут же  останавливается.  Но  в  этом
случае мы остановили ее сами. Команда контрольного  поста  не  различает
даже шкалы приборов и не может следить за положением стержней.  Так  что
выхода не было, пришлось реактор заглушить. Команде машинного  отделения
приказано покинуть свои посты и укрыться в кормовом отсеке.
   Ну, что ж, хоть что-то да выяснилось. Нам не грозила  опасность  быть
разорванными на части или испариться во славу  ядерного  прогресса,  нам
предстояло умереть старым добрым способом - попросту задохнуться.
   - И что нам теперь делать? - спросил я.
   - Самое лучшее - это немедленно всплыть на поверхность. Но, имея  над
головой лед  толщиной  в  четырнадцать  футов,  это  не  так-то  просто.
Извините, я сейчас...
   Он заговорил с теперь уже полностью одетым в маску и защитный  костюм
матросом, державшим в руке небольшой приборчик с окошечком и шкалой.  Мы
направились мимо штурманского столика и ледовой машины к тяжелой  двери,
открывающейся в коридор,  который  вел  в  машинное  отделение.  Отдраив
дверь, они с силой ее  толкнули,  матрос  в  защитной  одежде  нырнул  в
прихлынувшую волну плотного черного дыма, и дверь за ним затворилась.
   Свенсон задраил ее, неуверенно, точно слепой, прошел обратно к своему
месту и снял с крюка микрофон.
   - Говорит капитан. - Его голос гулко прозвучал в  центральном  посту.
Пожар возник в машинном отделении. Мы пока что не знаем,  почему  и  что
именно загорелось: электрика, химикалии или жидкое горючее. Место пожара
тоже не установлено. Действуя  по  принципу  "готовься  к  худшему",  мы
сейчас проверяем, нет ли утечки радиации... - Значит, понял я, у матроса
в руках был счетчик Гейгера. - Если утечки радиации  нет,  мы  проверим,
как с утечкой пара, а если и эта проверка даст отрицательный  результат,
постараемся установить место пожара.  Это  нелегко:  как  мне  доложили,
видимость там почти нулевая. В  машинном  отделении  уже  отключены  все
электрические   системы,   включая   освещение,   чтобы    предотвратить
возможность взрыва, если ядерное горючее все же проникло в атмосферу. Мы
перекрыли клапаны кислородной вентиляции и отключили машинное  отделение
от системы очистки  воздуха,  рассчитывая,  что  после  выгорания  всего
кислорода пожар прекратится сам собой. Курение пока запрещено до особого
распоряжения. Обогреватели, вентиляторы и другие электрические приборы и
системы, кроме  линий  связи,  должны  быть  немедленно  выключены,  это
относится также к музыкальному центру  и  холодильнику.  Все  освещение,
кроме  абсолютно   необходимого,   также   немедленно   отключить.   Все
передвижения  ограничить  до  минимума.  Я  буду  вас  информировать   о
дальнейшем развитии событий.
   Я почувствовал, что рядом  со  мною  кто-то  стоит.  Это  был  доктор
Джолли.
   Обычно такой жизнерадостный, сейчас он выглядел мрачным и удрученным,
по щекам у него катились слезы. Он  страдальческим  тоном  обратился  ко
мне:
   - Трудновато дышать, а, старина? Сейчас я даже не  слишком  рад,  что
меня  спасли.  А  все  эти  запрещения:  не  курить,   не   пользоваться
электричеством,  не  передвигаться  -  что  это?  Неужели  то,  чего   я
опасаюсь?
   - Боюсь, что так, - на вопрос Джолли ответил сам  Свенсон.  -  Вот  и
стал реальностью кошмарный сон командира атомной субмарины:  пожар  подо
льдом. В этом случае мы  не  просто  уравниваемся  с  обычной  подводной
лодкой, а будем на две ступени ниже. Во-первых, обычная субмарина вообще
не полезет под лед. А во-вторых, у обычных лодок были  огромные  батареи
аккумуляторов, а значит,  и  вполне  достаточный  запас  энергии,  чтобы
выбраться  из-подо  льда.  А  вот  наши  резервные  аккумуляторы   такие
слабенькие, что их едва хватит на несколько миль.
   -  Да,  да,  -  кивнул  Джолли.  -  А  все  эти  "не   курить",   "не
передвигаться" и прочее ...
   - Я же сказал: слабенькие аккумуляторы. А сейчас,  к  сожалению,  это
единственный источник  энергии  для  питания  системы  очистки  воздуха,
освещения, вентиляции, обогрева. Боюсь, у нас на "Дельфине" скоро станет
довольно-таки прохладно. Не курить и поменьше двигаться чтобы  в  воздух
поступало меньше углекислого газа. Главная  причина,  почему  мы  должны
экономить энергию: она потребуется  нам  для  обогревателей,  насосов  и
двигателей, которые применяются при запуске ядерного реактора.  Если  мы
израсходуем аккумуляторы до запуска ... Думаю, остальное понятно.
   - Звучит не слишком ободряюще, так ведь, коммандер? -  уныло  заметил
Джолли.
   - Да, конечно. Особых  поводов  для  восторга  у  меня  нет,  -  сухо
отозвался Свенсон.
   - Держу пари, - сказал я, - что вы отдали бы сейчас всю  свою  пенсию
за чистую полынью.
   - Я бы отдал за это пенсии всех старших офицеров американского флота,
уточнил Свенсон. - Если бы нам сейчас подвернулась полынья, я бы тут  же
всплыл на поверхность, открыл люк машинного  отделения,  подождал,  пока
большая часть дыма выйдет наружу, запустил дизели - они у  нас  забирают
воздух прямо из машинного отделения -  и  запросто  откачал  бы  остатки
дыма. А пока что мне  от  наших  дизелей  пользы  -  все  равно  что  от
фортепиано.
   - А как насчет компасов?
   -  Интересный  вопрос,  -  подтвердил  Свенсон.   -   Если   мощность
аккумуляторов упадет ниже определенного уровня, наши гирокомпасы системы
Сперри, а также Н-6А, то есть  инерционная  система  управления,  просто
выйдут из строя. Тогда мы заблудимся.  Элементарно  потеряемся.  В  этих
широтах магнитный компас совершенно бесполезен: стрелка просто бегает по
кругу.
   - Значит, мы тоже будем бегать по кругу, - задумчиво произнес Джолли.
Будем крутить  нескончаемые  круги  под  старым  добрым  льдом.  Так?  О
Господи, коммандер, я и в самом  деле  жалею,  что  мы  не  остались  на
"Зебре".
   - Мы пока что не погибли,  доктор...  Да,  Джон?  -  обратился  он  к
Хансену.
   - Насчет Сандерса, сэр, на ледовой машине. Можно дать ему респиратор?
У него глаза просто заливает слезами.
   - Дайте ему все что угодно, - сказал  Свенсон.  -  Только  пусть  как
следует наблюдает за льдом. Кстати, выделите ему кого-нибудь  в  помощь.
Если встретится  полынья  хотя  бы  толщиной  с  волосок,  я  буду  туда
пробиваться. Если толщина льда снизится до, скажем, восьми-девяти футов,
немедленно докладывайте.
   - Торпедой? - спросил Хансен. - Вот уже  три  часа  мы  не  встречаем
достаточно тонкого льда. А на такой скорости нам не сыскать его и за три
месяца. Я сам буду нести там вахту. Все равно я  больше  ни  на  что  не
гожусь с такой вот рукой.
   - Спасибо. Но сначала передайте механику  Харрисону,  чтобы  выключил
системы поглощения углекислоты и сжигания окиси углерода. Надо экономить