ением. Только вот какой воздух
будет на "Дельфине" к тому времени?.. Я постарался отогнать от себя  эту
мысль.
   Человек с огнетушителем, это был Рейберн, заметил нас,  оторвался  от
дела и провел меня сквозь переплетение  труб  и  конденсоров  туда,  где
свалился Рингман. Он лежал на спине, не двигаясь, но был в сознании: под
защитными очками я заметил, как мечутся его зрачки. Я наклонился к нему,
прижался маской к его маске.
   - Нога? - крикнул я. Он кивнул.
   - Левая?
   Он снова кивнул, потом осторожно потрогал  больное  место  чуть  выше
колена. Я открыл медицинскую сумку, достал ножницы и вырезал  ему  дырку
на рукаве. Теперь шприц - и через две минуты Рингман уже спал. С помощью
Ролингса я наложил шины и кое-как перевязал больному ногу. Двое  из  них
помогли нам поднять его по трапу, а там уже мы сами с Ролингсом потащили
его по коридору над реакторным отсеком. Вот теперь я ощутил, что  дышать
мне нечем, ноги подкашиваются, а тело обливается потом.
   Едва очутившись в  центральном  посту,  я  стащил  защитную  маску  и
принялся неудержимо кашлять и чихать, из глаз ручьем потекли  слезы.  За
те  несколько  минут,  что  мы  отсутствовали,  воздух   здесь   страшно
ухудшился.
   Свенсон обратился ко мне:
   - Спасибо, доктор. Как там дела?
   - Очень плохо. Терпеть можно, но с трудом, Я думаю, десяти минут  для
смены пожарников больше чем достаточно.
   - Пожарников у меня полно. Пусть будет десять минут.
   Пара коренастых матросов отнесла Рингмана в медпункт.  Ролингсу  было
приказано  отправляться  отдыхать  в   сравнительно   чистой   атмосфере
матросской столовой в носовой части корабля, но он предпочел задержаться
в медпункте.
   Взглянув на мою перевязанную руку, заметил:
   - Три руки  лучше,  чем  одна,  даже  если  две  из  них  принадлежат
Ролингсу.
   Бенсон метался по койке, что-то временами  бормотал,  но  по-прежнему
находился без сознания. Капитан Фолсом спал, причем очень  глубоко,  это
меня  удивило,  но  Ролингс  пояснил,  что  в  медпункте  нет  аварийной
сигнализации, а дверь звуконепроницаемая.
   Мы устроили  Рингмана  на  операционном  столе,  и  Ролингс  большими
хирургическими ножницами разрезал ему левую штанину.  Дело  обстояло  не
так уж и плохо: треснула большая  берцовая  кость,  ничего  сложного.  С
помощью Ролингса мне удалось наложить фиксирующую  повязку.  Я  даже  не
пытался поместить ногу больного  в  вытяжку,  пусть  это  лучше  сделает
Джолли, когда придет в себя, у него обе руки в порядке.
   Мы как раз закончили дело, когда  зазвонил  телефон.  Ролингс  быстро
поднял трубку, чтобы не разбудить Фолсома, коротко переговорил.
   - Центральный пост, - сообщил он. По его окаменевшему лицу  я  понял,
что новость, которую он собирается мне сообщить, не принесет радости.  -
Это вам  передали.  Насчет  Болтона,  того  больного  в  дозиметрической
лаборатории, которого перенесли вчера со станции "Зебра".  Так  вот,  он
умер. Около двух минут назад... - Он сокрушенно  покачал  головой.  -  О
Господи, еще одна смерть!..
   - Нет, - уточнил я. - Еще одно убийство.

Глава 11

   "Дельфин" превратился в ледяную гробницу. В полседьмого  утра,  через
четыре с половиной часа после начала пожара, на корабле был только  один
мертвец -  Болтон.  Но  глядя  воспаленными,  затуманенными  глазами  на
сидящих и лежащих по всему центральному посту людей - стоять  уже  никто
не мог. я понимал, что через час, самое  большее  через  два  у  Болтона
появятся последователи. Если условия не изменятся, то не позднее  десяти
часов "Дельфин" станет огромным могильником, не сохранившим даже искорки
жизни. Как корабль, "Дельфин" был  уже  мертв.  Ритмичный  рокот  мощных
двигателей, низкое гудение воздухоочистки,  характерный  шорох  сонаров,
перестук  в  радиорубке,  тихое   шипение   воздуха,   веселые   мелодии
музыкального автомата, жужжание вентиляторов,  лязг  и  стук  посуды  на
камбузе, человеческие шаги и разговоры - все эти  звуки  живого  корабля
умерли, казалось бы, навсегда. Звуки умерли, сердце корабля умолкло,  но
на смену этому пришла  не  тишина,  а  то,  что  хуже  тишины,  то,  что
свидетельствовало не о жизни, а о медленном умирании:  частое,  хриплое,
торопливое дыхание страдающих людей, жадно сражающихся за каждый  глоток
воздуха, за свою дальнейшую жизнь. Борьба за  воздух.  Вот  ведь  в  чем
ирония: в гигантских цистернах таился еще огромный запас  кислорода.  На
борту имелись и  дыхательные  аппараты,  аналогичные  нашим  британским,
которые  подают  азотно-кислородную  смесь  прямо  из  цистерн,  но   их
оказалось слишком мало, и каждому члену экипажа разрешалось  по  очереди
всласть подышать  только  две  минуты.  А  все  остальное  время  моряки
пребывали  в  мучительной   непрекращающейся   агонии,   которая   могла
закончиться лишь одним  -  смертью.  Были  еще  портативные  дыхательные
аппараты, но они предназначались только для пожарников. Кислород все  же
просачивался из цистерн в жилые отсеки, но это  не  улучшало  положение:
росло атмосферное давление, и дышать становилось все труднее и  труднее.
Весь кислород планеты не мог бы нам помочь,  пока  в  воздухе  повышался
уровень судорожно выдыхаемой нами углекислоты. В обычных условиях воздух
на  "Дельфине"  очищался  и  обновлялся  через  каждые  две  минуты,  но
гигантский   двухсоттонный    кондиционер    пожирал    слишком    много
электроэнергии, а по оценке электриков запас ее в наших батареях  и  без
того подошел к опасной  черте.  Поэтому  концентрация  углекислого  газа
постепенно приближалась к смертельной, и  мы  ничего  не  могли  с  этим
поделать.
   А ведь были еще фреон  и  водород,  которые  выделялись  холодильными
агрегатами и аккумуляторами,  их  уровень  в  атмосфере  тоже  постоянно
увеличивался. Хуже того, дым по всему кораблю настолько  сгустился,  что
даже в носовых отсеках видимость упала до нескольких футов, и бороться с
этим было нечем, потому что электростатические очистители  воздуха  тоже
требовали энергии, а когда их все  же  порою  включали,  им  не  хватало
мощности, чтобы справиться с таким количеством  сажи  и  копоти.  Каждый
раз, когда дверь в машинное отделение открывалась - а это случалось  все
чаше и чаще, так как силы пожарников тоже были на  пределе,  -  по  всей
субмарине  прокатывались  волны  зловонного  ядовитого  дыма.  Пожар   в
механическом отсеке уже  два  часа  как  удалось  потушить,  но  остатки
тлеющей обшивки испускали, казалось, даже больше смрада, чем прежде.
   Но самую грозную опасность представлял растущий уровень содержания  в
воздухе  окиси  углерода,  этого  смертельного,  всепроникающего   газа,
который  не  имеет  ни  цвета,  ни  вкуса,  ни  запаха   и   убийственно
воздействует на красные кровяные тельца. Нормальная  концентрация  окиси
углерода на борту "Дельфина" составляла до тридцати долей на миллион, но
сейчас она уже поднялась до четырех,  а  то  и  пяти  сотен.  Когда  она
вырастет до тысячи, ни одно живое существо не протянет больше минуты.
   И наконец холод. Как мрачно напророчил коммандер Свенсон, температура
"Дельфина",  дрейфующего  с  остывшими  паропроводами   и   выключенными
обогревателями, опустилась до температуры окружающего  нас  океана,  так
что холод стоял собачий. В абсолютных величинах это  было  не  так-то  и
страшно: всего каких-то два градуса ниже нуля по шкале  Цельсия.  Но  на
человеческий организм это действовало разрушительно. Надо учесть, что  у
большинства моряков теплой одежды не было совсем - в нормальных условиях
температура на "Дельфине" поддерживалась в районе 22 градусов Цельсия, -
и что им было запрещено, да и  сил  не  хватало  двигаться,  чтобы  хоть
как-то бороться с холодом, а вся энергия, так стремительно утекавшая  из
их слабеющих тел, тратилась на то, чтобы заставить мышцы грудной  клетки
втягивать в легкие все больше и больше  режущего  горло  воздуха,  и  на
выработку биологического тепла  ее  уже  не  оставалось.  Было  в  самом
буквальном смысле слова слышно, как люди дрожат, как судорожно  трясутся
у них конечности, заставляя вибрировать палубу и переборки, как стучат у
матросов зубы, как некоторые из них, дойдя до крайности, тихо плачут без
слез от бессилия и сырого, пронизывающего холода. Но все эти  проявления
человеческой жизни поглощал один доминирующий звук, от которого  мурашки
бежали по коже: негромкий, сиплый, свистящий  стон,  издаваемый  людьми,
которые с силой втягивали воздух в свои агонизирующие легкие.
   В эту ночь каждому на "Дельфине", кроме больных да  нас  с  Хансеном,
ставших,  хотя,  как  мы  надеялись,  и  временно,  калеками,   довелось
спуститься в механический отсек, чтобы  сразиться  с  огненным  демоном.
Число пожарников в смене постепенно возросло  с  четырех  до  восьми,  а
время работы уменьшилось до трех-четырех минут,  так  что  эффективность
должна была бы увеличиться, но из-за мрака,  ставшего  поистине  адским,
из-за густеющего, мазутно-черного  дыма,  а  главное,  из-за  тесноты  и
загроможденности отсека оборудованием дело шло до  безумия  медленно.  А
тут еще и страшная слабость,  которая  одолевала  всех  нас:  у  молодых
мужчин сил оставалось, как  у  малых  детей,  и  они  чуть  не  плакали,
отчаянно,  но  без  каких-либо  видимых  результатов  вороша  и  отдирая
дымящиеся куски теплоизоляции.
   Я побывал в механическом  отсеке  только  раз,  в  5.30  утра,  когда
вытаскивал сломавшего ногу матроса, но знал,  что  никогда  в  жизни  не
забуду того, что там  увидел:  мрачные,  призрачные  фигуры  в  мрачном,
призрачном, клубящемся мире, шатающиеся и спотыкающиеся, точно  зомби  в
полузабытом ночном кошмаре, гнущиеся, оступающиеся и падающие на палубу,
в  какие-то  провалы,  заполненные  сугробами  пенящейся  углекислоты  и
бесформенными  дымящимися  лохмотьями  отодранной  от  корпуса   турбины
тепловой изоляции. Люди на пределе, люди в крайней  стадии  изнеможения.
Одна вспышка пламени, одна  вспышка  такого  древнейшего  элемента,  как
Время, - и все  блестящие  технологические  достижения  двадцатого  века
сведены  к  нулю,  и  рамки  выживания  человека,  так  расширившиеся  с
появлением ядерного  топлива,  моментально  сужены  до  предысторических
масштабов. Каждый час ночи приближал человека к смерти, никто из экипажа
"Дельфина" не сомневался сейчас в этом. Разве что доктор Джолли.  Он  на
удивление быстро справился с последствиями своего  неудачного  похода  в
механический отсек и появился в центральном посту  уже  через  несколько
секунд после того, как я покончил со сломанной ногой Рингмана. Он тяжело
воспринял известие о смерти Болтона, но ни словом, ни  взглядом  не  дал
понять нам со Свенсоном, что именно мы несем ответственность  за  гибель
этого полярника. В благодарность за это Свенсон, по-моему, уже собирался
покаяться,  что  не  прислушался  к  предостережению  доктора  Джолли  и
заставил перенести на корабль человека, балансировавшего на грани  жизни
и смерти, но в этот  момент  из  машинного  отделения  прибыл  пожарник,
доложивший, что еще один из его смены поскользнулся и не то вывихнул, не
то сломал ногу в щиколотке. Это был второй за сегодняшнюю ночь серьезный
случай в механическом отсеке, если не считать ушибов, синяков и царапин.
Джолли схватил один из лежащих под рукой дыхательных аппаратов и, прежде
чем мы сумели его остановить, исчез за дверью.
   Вскоре мы уже и счет потеряли его походам. Их было  по  меньшей  мере
пятнадцать, а скорее всего, много больше: к шести  утра  голова  у  меня
совсем перестала варить. Недостатка в клиентах у  него,  разумеется,  не
было. И вот ведь какой парадокс - два диаметрально противоположных  вида
поражения наиболее часто встречались этой ночью:  ожоги  и  обморожения.
Ожоги от  горящей  обшивки,  а  потом,  позднее,  от  паропроводов  -  и
обморожения от углекислоты, попадавшей на лицо и руки. Джолли ни разу не
отказался поспешить на помощь, даже  после  того  как  сам  основательно
треснулся головой о трубу или балку.
   Время от времени он горько корил "старину-капитана" за  то,  что  тот
вытащил его из тишины и покоя  станции  "Зебра",  бросал  незамысловатые
шуточки, надевал маску и  отправлялся  в  новую  вылазку.  Дюжина  самых
пламенных речей в парламенте и конгрессе не сделала  бы  для  укрепления
англо-американской дружбы больше, чем сделал за одну эту ночь неутомимый
доктор Джолли. Примерно в 6.45 утра в центральный пост заявился старшина
торпедистов Паттерсон. Конечно же, он зашел через дверь, но оттуда,  где
между Свенсоном и Хансеном сидел на палубе я, разглядеть дверь было  уже
невозможно.
   Паттерсон подполз к Свенсону на четвереньках, голова у него  моталась
из стороны в сторону, он то и дело заходился в кашле и дышал с  частотой
пятьдесят вдохов  в  минуту.  На  нем  не  было  защитной  маски,  и  он
безостановочно дрожал всем телом.
   - Надо что-то делать, капитан, хрипло проговорил он. Слова вылетали у
него изо рта без всякого порядка, как при выдохе, так и при вдохе: когда
дыхание затруднено, речь всегда запутывается. - Семь человек  уже  лежат
между носовым торпедным отсеком и матросской столовой.  Им  очень  худо,
капитан.
   - Спасибо, старшина, - Свенсон тоже был без маски и  чувствовал  себя
не лучше Паттерсона, грудь его тяжело вздымалась, в  горле  хрипело,  по
серым  щекам  обильно  стекали  пот  и  слезы.  -  Как  только   сможем,
обязательно что-нибудь сделаем.
   - Надо добавить кислорода, - вмешался я. - Прикажите срочно  добавить
кислорода в атмосферу на корабле.
   - Кислорода? Больше кислорода? - Свенсон покачал головой. -  Давление
и так слишком высокое.
   - Давление их не убьет. - Я жестоко страдал от холода и режущей  боли
в груди и глазах, мой голос звучал так же странно,  как  и  голоса  моих
собеседников. - Их убьет окись углерода. Она убивает их уже сейчас. Надо
поддерживать соотношение кислорода и окиси углерода. Сейчас этой  отравы
слишком много. Она постепенно прикончит всех нас.
   - Добавить кислорода, - приказал Свенсон. Даже это  небольшое  усилие
далось ему нелегко. - Добавить кислорода...
   Тут же были открыты клапаны, и кислород с шипением стал  поступать  в
центральный пост и во все жилые отсеки.  Давление  резко  подскочило,  в
ушах у меня щелкнуло - но больше ничего особенного я не  ощутил.  Дышать
легче не стало, и это впечатление подтвердилось,  когда  через  какое-то
время снова приполз Паттерсон, выглядевший еще  слабее,  чем  в  прошлый
раз, и прохрипел, что уже дюжина матросов потеряла сознание.
   Я отправился вместе с Паттерсоном, прихватив один из немногих еще  не
израсходованных кислородных аппаратов, и дал всем находящимся в обмороке
подышать пару минут, но все это помогало, как мертвому припарки:  чистый
кислород приводил их в чувство, но стоило снять маску, как  они  тут  же
снова впадали в беспамятство. Я  вернулся  в  центральный  пост,  словно
проведя несколько минут в мрачной темнице, битком набитой обессилевшими,
теряющими сознание узниками. Я и сам уже с  трудом  держался  на  ногах.
Интересно, мелькнуло у меня в голове, чувствуют ли и все остальные,  как
жаркий огонь из легких распространяется по всему телу, замечают ли  они,
как меняется цвет их лиц и рук, как проступают на коже пурпурные  пятна,
первые безошибочные  признаки  отравления  окисью  углерода.  Я  обратил
внимание, что Джолли до сих пор  не  вернулся  из  машинного  отделения,
похоже, он изо всех  сил  старался  помочь  тем,  кто,  слабея  и  теряя
способность к самоконтролю, мог причинить вред себе и своим товарищам.
   Свенсона  я  нашел  на  прежнем  месте,  он  сидел,  прислонившись  к
штурманскому столику. Когда я  пристроился  между  ним  и  Хансеном,  он
приветствовал меня бледной улыбкой. - Ну, как они, доктор?  -  прошептал
он.
   Но  даже  шепот  у  него  казался  непоколебимо-твердым.   "Вот   это
уверенность, вот это спокойствие, вот это глыбища! - подумалось  мне.  -
Ни единой трещинки.
   Вам повезет, если за всю свою  жизнь  вы  встретите  хотя  бы  одного
такого человека, как Свенсон."
   - Дело плохо, - ответил я ему. Для врачебного  диагноза  это  звучало
скуповато, но суть была ясна, да и энергию  на  болтовню  транжирить  не
стоило.
   - В течение этого часа первый  человек  умрет  от  отравления  окисью
углерода. - Так  скоро?  -  И  в  голосе,  и  в  покрасневших,  опухших,
слезящихся глазах появилось удивление. - Не может быть, доктор. Она ведь
только начала действовать...
   - Да, так скоро, -  ответил  я.  -  Окись  углерода  действует  очень
быстро.
   В течение часа погибнут пятеро. За два следующих  часа  -  пятьдесят.
Как минимум пятьдесят.
   - Вы  лишаете  меня  выбора,  -  пробормотал  Свенсон.  -  И  все  же
спасибо...
   Джон, где наш старший механик? Пробил его час.
   - Сейчас вызову.
   Хансен с трудом, точно умирающий старик со смертного  одра,  поднялся
на ноги, но в  этот  момент  дверь  отворилась  и  в  центральный  пост,
шатаясь,  ввалились  изнуренные,  почерневшие  моряки.  Ожидавшие  своей
очереди матросы зашевелились. Свенсон обратился к одному из вошедших:
   - Это вы, Уилл?
   - Так точно, сэр.
   Штурман лейтенант Рейберн стащил маску и надсадно закашлялся.
   Свенсон переждал, пока этот приступ пройдет.
   - Как там дела внизу, Уилл?
   - Дыма больше нет, шкипер, - Рейберн вытер  мокрое  лицо,  зашатался,
словно у него закружилась голова, и вяло опустился на палубу.  -  Думаю,
мы полностью затушили обшивку.
   - А сколько времени уйдет, чтобы всю ее выбросить?
   - Бог его знает. В нормальных условиях - минут десять. А сейчас...
   Может, час, может, больше.
   - Спасибо... Ага! - Он  скупо  улыбнулся,  приветствуя  возникших  из
облака дыма Хансена и Картрайта. - Вот  и  наш  старый  механик.  Мистер
Картрайт, буду рад, если вы начнете разогревать свой котел. Какой там  у
вас   рекорд   для   запуска   реактора,   подачи   пара   и   раскрутки
турбогенераторов?
   - Ей-богу, не знаю, шкипер. - Черный от дыма, с воспаленными глазами,
страдающий от кашля и мучительных болей во всем теле,  Картрайт  тем  не
менее расправил плечи и слабо улыбнулся. - Но могу вас заверить: мы  его
побьем! Когда он ушел, Свенсон тяжело поднялся на ноги.  За  исключением
двух кратких инспекционных вылазок в машинное отделение, он за  все  эти
бесконечные мучительные  часы  так  ни  разу  и  не  надел  дыхательного
аппарата.
   Он приказал подать  питание  на  системы  оповещения,  снял  с  крюка
микрофон и заговорил чистым, спокойным, уверенным голосом:
   - Говорит капитан. Пожар в машинном отделении потушен.  Мы  запускаем
силовые установки. Открыть все водонепроницаемые люки по всему кораблю.
   Можете поверить: худшее уже  позади.  Спасибо  вам  за  все,  что  вы
сделали...  Он  повесил  микрофон  и  повернулся  к  Хансену.  -  Худшее
действительно позади, Джон... Если,  конечно,  нам  хватит  энергии  для
запуска реактора.
   - Худшее наверняка еще впереди, - заметил я. - Минут сорок пять, а то
и час вам понадобится, чтобы раскрутить турбогенераторы и подготовить  к
включению  систему  очистки  воздуха.  А  столько  времени,   по-вашему,
понадобится   воздухоочистителям,   чтобы   очистить   эту   отравленную
атмосферу?
   - Худо-бедно полчаса. Не меньше. А то и больше.
   - Ну вот вы и попались. - Мозги у меня были одурманенные,  словно  бы
ватные, я с трудом подыскивал слова и вообще сомневался, что  мои  мысли
стоят того, чтобы выражать их вслух.
   - Значит, всего как минимум полтора  часа...  -  Я  тряхнул  головой,
пытаясь припомнить, что еще собирался сказать. Наконец  вспомнил:  Через
полтора часа каждый  четвертый  из  экипажа  будет  уже  мертв.  Свенсон
улыбнулся. Я не поверил своим глазам: он улыбнулся!
   Потом проговорил:
   - Как однажды заметил Шерлок Холмс профессору Мориарти:  вот  тут  вы
ошибаетесь, доктор! От отравления окисью углерода не умрет никто.  Через
пятнадцать минут весь корабль будет дышать чисты