как я,  сотрудниками, облаченными в  белые сорочки,  и писать,  печатать  на
машинке или предаваться размышлениям в обстановке товарищества -- это не для
меня. В работе я  тоже предпочитаю уединение  и вот уже восемь лет занимаюсь
изысканиями  на  вольных  хлебах.  Среди  потребителей  моих  услуг   немало
писателей, ученых и телевизионных продюсеров, по заказам которых я обшариваю
местные библиотеки в поисках тех или иных необходимых им сведений.
     Итак, в  тридцать один  год я  --  убежденный холостяк,  полузатворник,
страдающий  всеми недугами, проистекающими из сидячего образа жизни.  У меня
округлая спина,  округлое  брюшко, округлый  лоб  и круглые  очки  на  раз и
навсегда округлившихся глазах. Кажется, сам того  не  ведая, я  нашел способ
коротать десятилетия и дотяну таким манером от двадцати до пятидесяти, а  уж
там пусть себе  серые  годы тихо  текут  мимо, и  ничто не потревожит  этого
спокойного хода времени, разве что  мошенники,  то  и дело обувающие меня на
десятку и бредущие дальше своей дорогой.
     Так думал я  до пятницы 19  мая,  когда мне позвонил стряпчий по  имени
Добрьяк. И звонок  этот круто  изменил  всю  мою жизнь, едва  не  положив ей
конец.




        3
     В рамках усилий по сведению на нет или хотя бы сокращению объема  моего
брюшка я, в частности, увлекся пешими прогулками и при каждом удобном случае
старался  передвигаться на  своих двоих. Поэтому в субботу утром  я вышел из
дома на  Западной  девятнадцатой улице с  твердым  намерением прошагать  всю
дорогу  до  Восточной  тридцать восьмой, где располагалась контора человека,
назвавшегося  стряпчим по  имени Добрьяк. По пути я  сделал одну остановку и
заглянул  в  аптеку  на углу Западной двадцать  третьей и Шестой  авеню, где
приобрел кисетик трубочного табаку.
     Прошагав примерно полквартала на север по Шестой авеню, я вдруг услышал
за спиной: "Эй,  вы!"  и обернулся. Ко мне размашистой  поступью приближался
рослый и довольно мощно сложенный человек. Он знаком велел мне оставаться на
месте. Человек  был облачен в черный расстегнутый пиджак и  пузырившуюся  на
поясе  белую  рубаху,  на  шее  у  него  болтался  тисненый  бурый  галстук.
Незнакомец   напоминал   отставного   морского   пехотинца,    только-только
начинавшего обрастать жирком.
     Подойдя ко мне, он спросил:
     -- Это вы только что купили табак в лавке на углу?
     -- Да, -- ответил я. -- А что?
     Человек  извлек из заднего кармана бумажник, раскрыл  его и показал мне
бляху.
     -- Полиция, -- объявил он. -- От  вас требуются только  добрая  воля  и
готовность к сотрудничеству.
     -- Буду рад помочь, -- ответил я, испытав внезапное чувство вины, столь
хорошо знакомое всякому, кого без  причины останавливает на улице  служитель
закона.
     -- Какой купюрой вы расплатились? -- спросил он меня.
     -- Какой? Вы имеете в виду... Э... пятеркой.
     Человек извлек из кармана пиджака мятую купюру и протянул мне.
     -- Этой?
     Я  посмотрел  на  бумажку, но,  разумеется,  никому  еще  не  удавалось
отличить один денежный знак от другого того же достоинства,  так что в конце
концов я был вынужден ответить:
     -- Полагаю, что да, но точно не знаю.
     --  Посмотри-ка  хорошенько, браток, --  велел  мне  полицейский,  речь
которого тотчас сделалась заметно грубее.
     Я посмотрел,  но  откуда  мне  было знать,  что  продавец принял у меня
именно эту бумажку?
     --  Извините,  -- нервно  ответил  я, --  но  я ничего  не могу сказать
наверняка.
     --  Продавец говорит,  что  это  вы  всучили ему  такую, -- сообщил мне
полицейский.
     Я посмотрел на него, получил в ответ испепеляющий взгляд и переспросил:
     -- Всучил? Вы хотите сказать, что эта пятерка поддельная?
     -- Совершенно верно, -- ответил полицейский.
     -- Ну вот, опять, -- пробормотал я, удрученно разглядывая купюру. -- То
и дело получаю сдачу фальшивыми деньгами.
     -- Где вы взяли эту пятерку?
     -- Извините, не помню.
     Судя по его физиономии, полицейский взял меня на подозрение. Он  тотчас
подтвердил мою догадку, сказав:
     -- Не очень-то ты горишь желанием нам помочь, браток.
     -- Я стараюсь, -- ответил я. -- Просто я  не помню, где мне всучили эту
купюру.
     -- Пошли  в машину, -- велел  полицейский  и подтолкнул меня к побитому
зеленому  "плимуту", стоявшему  возле пожарного гидранта.  Он заставил  меня
сесть в пассажирское кресло впереди, потом обошел вокруг  машины и скользнул
за руль.  Радиостанция  под приборным щитком  трещала  и  кряхтела,  изредка
выплевывая какие-то ошметки человеческой речи.
     -- Давай-ка полюбуемся твоим удостоверением, -- предложил сыщик.
     Я  показал ему  читательский билет  и  страховую  карточку. Полицейский
тщательно переписал мои имя и адрес в черную  книжечку. Он уже забрал у меня
злополучную пятерку и занес на ту же страничку ее серийный номер, после чего
спросил меня:
     -- Другие дензнаки при себе имеются?
     -- Да.
     -- Предъявите.
     У  меня  было  общим счетом  тридцать  восемь долларов  бумажками:  две
десятки, три  пятерки и три "жабьих шкуры". Я вручил их  полицейскому, и тот
принялся дотошно  изучать каждую купюру, просматривая их на просвет, потирая
пальцами, прислушиваясь к тембру шуршания. Наконец он разделил деньги на две
хилые стопки и положил на приборный щиток.
     Сальдо оказалось плачевным: еще три бумажки -- десятка и две пятерки --
были поддельными.
     -- Эти  придется  изъять,  -- сообщил мне  сыщик,  возвращая  остальные
деньги.  --  Я выдам вам квитанцию, но едва  ли  вы сумеете получить по  ней
возмещение. Разве что нам удастся поймать и осудить этих фальшивомонетчиков.
Тогда, возможно, вы что-то и вернете, вчинив им иск. Ну, а если нет, значит,
вы погорели, как это ни прискорбно.
     -- Да ладно, ничего, -- ответил я и тускло улыбнулся. Во-первых, потому
что  уже привык быть погорельцем. А  во вторых  -- на  радостях:  ведь сыщик
больше не считал меня членом шайки, пустившей эти бумажки в обращение.
     В "бардачке" его машины отыскалась и книжечка  с квитанциями. Он достал
ее оттуда, заполнил бланк, внеся в  него, помимо прочих сведений, и серийные
номера купюр, а затем вручил мне со словами:
     -- Отныне  и впредь будьте внимательнее, проверяйте сдачу, не отходя от
кассы. Это избавит вас от столь дорогостоящих оплошностей.
     --  Непременно буду, -- пообещал я, выбираясь  из машины, и взглянул на
часы.  Если  я  хотел  попасть  в  контору  Добрьяка  к  десяти,  надо  было
поторапливаться. Я спорым шагом двинулся на север.
     Только на углу  Тридцать второй улицы я понял, что меня  опять обули. Я
застыл  посреди  тротуара,  будто  истукан,  достал  из  кармана  квитанцию,
прочитал ее и почувствовал, как кровь отливает от лица.
     Двадцать долларов. Я  только что  заплатил  двадцать  долларов  за  эту
бумажку с закорючками.
     Я развернулся  и  опрометью  бросился  к Двадцать  четвертой  улице, но
кидалы,  разумеется, уже  и след простыл. Я  принялся  озираться  в  поисках
телефонной будки, чтобы позвонить Райли в управление, но потом вспомнил, что
в начале одиннадцатого увижусь с ним в конторе мнимого стряпчего.
     В начале одиннадцатого? Я посмотрел на часы и увидел, что уже без одной
минуты десять. Мне давно пора быть там!
     Я  остановил такси,  присовокупив  еще  доллар к  общей  сумме  потерь,
понесенных в  результате встречи с  самозванным  полицейским, влез на заднее
сиденье, и шофер,  включив счетчик, погнал машину  на север, прямиком в одну
из вечных  пробок,  которыми  изобилует  эта  часть  города,  поскольку  тут
сосредоточена едва ли не вся торговля готовым платьем.
     Только в  двадцать минут одиннадцатого  я, наконец, добрался до конторы
Добрьяка. И коридор, и приемная, и кабинет кишели сотрудниками отдела борьбы
с мошенничествами. Они  захлопнули мышеловку,  так  и  не дождавшись,  когда
подвезут  сыр. Я  протиснулся  сквозь  толпу,  бормоча приветствия  при виде
знакомых лиц и представляясь  всем, кого не знал, и отыскал Райли в кабинете
Добрьяка в обществе  двоих  парней  из ОБМ.  За  письменным  столом восседал
похожий на голодного  волка  человечек  с остренькой физиономией  и глазками
цвета оникса. Наверняка это был сам Добрьяк.
     -- Где тебя черти носили? -- спросил меня Райли.
     -- Самозванный полицейский настращал меня поддельными деньгами и выудил
двадцать долларов, -- ответил я.
     -- О, боже, -- пробормотал Райли, и, похоже, силы окончательно оставили
его.
     Добрьяк с голодной  ухмылочкой посмотрел  на меня и произнес сипловатым
голосом змея, искушающего Еву:
     -- Что ж, приветик, Фред. Какая жалость, что вы -- мой клиент.
     Я вытаращил глаза.
     -- Что?
     -- Он --  настоящий стряпчий  и, к  тому же, идущий в  гору, -- пояснил
Райли. -- А ты -- балбес, который катится по наклонной.
     -- То есть...
     -- Какой чудесный иск я мог бы вам вчинить, -- злорадно молвил Добрьяк.
-- При ваших-то деньгах!
     -- Все честно,  --  сказал  мне Райли. -- Ты действительно  унаследовал
триста семнадцать тысяч долларов, и да поможет нам всем бог.
     -- Впрочем, -- подхватил  Добрьяк, потирая руки, --  может, с иском еще
что-нибудь и получится...
     Я распластался на полу и лишился чувств.

        4
     Джек  Райли  -- громадный, похожий  на  медведя дядя,  сплошь усыпанный
крошками  трубочного табака. С тех  пор, как  я  упал  в обморок  в кабинете
стряпчего Добрьяка,  минуло два часа. Мы с Райли  вошли в  бар  на Восточной
тридцать четвертой улице, и Джек сказал:
     -- Фред, если  ты  хочешь,  чтобы я по  твоей милости  пристрастился  к
бутылке, то хотя бы заплати за выпивку.
     -- Думаю, это мне по карману, -- ответил я. -- Теперь-то уж точно.
     Я опять  почувствовал  слабость в  коленях,  и Райли повел  меня вглубь
зала,  к  отдельным кабинкам. Он громогласно бранил  меня, пока  не  подошла
официантка, а потом заказал два "джека дэниэлса" со льдом и сказал:
     -- Если позволишь, Фред, вот тебе мой совет: найди другого поверенного.
     --  Но  ведь это не совсем справедливо,  не  правда ли?  -- с сомнением
ответил я. -- В конце концов, Добрьяк уже взялся за дело.
     -- Так же, как я ухаживаю за своей девицей, -- возразил Райли и, подняв
руку, погладил воздух. -- Слишком  уж рьяно  этот Добрьяк приударил за твоей
мошной. Избавься от него.
     -- Ладно,  -- пообещал я, хотя втайне сомневался,  достанет  ли у  меня
духу войти в контору Добрьяка и  объявить ему об  отставке.  Впрочем, я  мог
нанять другого поверенного и поручить ему уволить Добрьяка.
     -- А  еще,  --  продолжал Джек,  -- тебе следует  подумать  о  надежном
вложении этих денег.
     -- Об этом я как раз предпочел бы не думать, -- ответил я.
     -- Хочешь,  не хочешь, а придется,  -- заявил он.  --  Не хватало  еще,
чтобы ты трезвонил мне по поводу потери очередной  сотни  долларов, пока все
твое состояние не улетучится без следа.
     -- Давай обсудим это потом, -- предложил я. -- Когда я выпью и  малость
приду в себя.
     -- Деньги чертовски большие, Фред, -- напомнил мне Райли.
     Но я уже и сам это осознал. Триста семнадцать тысяч долларов плюс-минус
пять центов. Более того, триста семнадцать тысяч долларов
     чистыми,  после  уплаты налога  на наследство,  издержек по передаче  и
прочих сборов  и поборов.  А первоначальная сумма  составляла почти  пятьсот
тысяч. Полмиллиона долларов. Пять миллионов десятицентовиков. Похоже, у меня
и впрямь  был какой-то  дядюшка Мэтт. То есть,  не  дядюшка,  а  брат бабки,
которого  так  звали  и  которому  я  приходился внучатым  племянником.  Моя
прабабка по бабкиной линии  со стороны матери была  замужем дважды  и родила
сына во  втором браке, а у него, в свою очередь, было три жены, но ни одного
отпрыска.  (Эти сведения мы получили, второпях позвонив из  конторы Добрьяка
моей матушке в Монтану.) Дядя Мэтт,  или Мэтью Грирсон, почти всю свою жизнь
был  неудачником и,  как  полагали,  пропойцей.  Вся родня поносила  его, не
желала с ним  общаться и отказывала ему  от двора. Кроме меня, разумеется. Я
не сделал дяде Мэтту ни единой гадости,  главным образом потому, что сроду о
нем  не  слыхал:  мои родители  были  людьми  добропорядочными  и никогда не
упоминали об этой неприятной личности в присутствии детей.
     Но  именно моя нечаянная доброта и принесла мне удачу. Дядюшка Мэтт  не
хотел  завещать  деньги  ветеринарной лечебнице или  учреждать стипендии для
студентов-паралитиков,  а родню  свою презирал не меньше,  чем  она его.  Но
только не меня. Похоже, он интересовался мной, издалека наблюдал мою жизнь и
понял, что я --  такая же одинокая душа, как  он сам, отторгнутая от поганой
семейки и живущая  в соответствии с собственными  желаниями. Не знаю, почему
он так и не  познакомился со  мной.  Возможно, из боязни, что при  ближайшем
рассмотрении я окажусь ничем не лучше любого  другого родственничка. Но, как
бы  там  ни  было, он наблюдал за  мной и,  вероятно, считал, что между нами
существует некая общность. А в итоге взял да и оставил мне все свои деньги.
     Происхождение этих денег было весьма туманным. Восемь лет назад дядюшка
Мэтт подался в Бразилию, увезя туда кое-какой капиталец, о размерах которого
никто ничего не знал. По-видимому, он долго копил эти деньги. Так или иначе,
спустя три года дядька воротился домой с  полумиллионом долларов в  наличных
деньгах, самоцветах и ценных бумагах. Похоже, никто понятия не имел, как ему
удалось  сколотить  такое  состояние.  Более  того,  мать  сообщила  мне  по
телефону, что родня даже не подозревала  о  богатстве  дядюшки Мэтта. "Очень
многие люди относились бы к Мэтту совсем иначе, знай они о его состоянии, уж
ты мне поверь", -- сказала мать.
     И я ей поверил.
     Последние несколько лет дядюшка Мэтт жил здесь, в Нью-Йорке, в квартире
гостиничного типа на Южной Сентрал-Парк-авеню. Двенадцать дней назад он умер
и  был скромно предан  земле, после  чего поверенный Маркус  Добрьяк  вскрыл
завещание.  В числе  прочих  указаний было и  такое: не  уведомлять  меня  о
кончине дядьки и завещательном отказе имущества, пока не  будет покончено со
всей  правовой  путаницей. "Мой  племянник  Фредерик  --  человек ранимый  и
чувствительный, -- говорилось в завещании. -- Присутствие на похоронах может
взволновать его, а от канцелярской волокиты у него начнется зуд".
     Вот  так-то. На  все  про все Добрьяку  понадобилось  двенадцать  дней.
Впрочем,  в  моем  нынешнем состоянии я бы предпочел, чтобы волокита длилась
двенадцать  лет.  Или  двенадцать  веков.  Я  был  обладателем  сотен  тысяч
долларов,  я сидел в  баре в обществе  Райли  и  ждал, когда принесут  "джек
дэниэлс" со льдом, но при этом испытывал лишь тошнотворный страх.
     Ну, да  худшее было еще впереди. Когда нам принесли виски,  и  я единым
духом ополовинил свой бокал, Райли сказал:
     -- Фред, давай-ка  внесем ясность в вопрос о деньгах, а потом поговорим
и о другом.
     -- О чем, например?
     -- Сначала разберемся с деньгами.
     Я подался вперед.
     -- Хочешь знать, откуда они взялись?
     Похоже, Райли удивился.
     -- Разве ты еще не догадался?
     -- Как это? Что-то я тебя не пойму.
     -- Фред,  ты  когда-нибудь слышал  о  Мэтте  Грее по  кличке  "Короткая
Простыня"?
     Имя показалось мне знакомым, но очень и очень смутно.
     -- О нем писал Маурер? -- спросил я.
     -- Не знаю, возможно.  Это  мошенник  со Среднего Запада, которому было
уже  за сорок,  когда он выстелил треть  страны  пустыми  расписками,  будто
октябрьский листопад.
     -- Моего дядьку звали Мэтью Грирсон, -- напомнил я.
     --  "Короткую Простыню"  тоже, -- ответил Джек. --  Мэтт Грей  -- нечто
вроде рабочего псевдонима.
     Я нетвердой рукой потянулся за бокалом. Хоть он  и был наполовину пуст,
тем  не менее,  я ухитрился  облить  виски большой  палец. Проглотив остатки
питья, я облизал палец, посмотрел на Райли, похлопал глазами и сказал:
     -- Стало быть, я унаследовал триста тысяч долларов от мошенника?
     -- И теперь надо подумать, где безопаснее всего их хранить.
     -- От мошенника, -- повторил я. -- Райли, неужели ты не понимаешь?
     -- Понимаю, понимаю,  -- раздраженно  ответил он. -- Фред,  мне  не  до
шуток.
     Я хихикнул.
     --  А еще говорят: пусти  свой хлеб по водам, -- я расхохотался вголос.
-- От мошенника! -- Теперь я буквально покатывался со смеху. --  Я получил в
наследство  свои  собственные   деньги!  --   Вскричал   я  и  аж  захрюкал,
поперхнувшись воздухом.
     Райли подался вперед и влепил мне оплеуху, после чего сообщил:
     -- У тебя начинается истерика, Фред.
     Да, верно.  Я  извлек из  бокала два кусочка льда,  сунул один в рот, а
другой прижал к щеке, которая горела огнем после полученной оплеухи: у Райли
была тяжелая рука, ирландская.
     -- Полагаю, это пошло мне на пользу,-- рассудил я.
     -- Вот именно.
     -- Тогда спасибо.
     -- Что-нибудь не так? -- подозрительно спросила подбежавшая официантка.
     -- Да, -- ответил Райли. -- В стаканах ничего нет.
     Официантка   взяла   со   столика   бокалы,  смерила  нас   еще   одним
подозрительным взглядом и удалилась.
     -- Вопрос в том, что ты намерен делать с деньгами, -- продолжал Райли.
     -- Наверное, куплю слиток золота.
     -- Или Бруклинский мост, -- угрюмо буркнул Джек.
     --  Лучше мост  через пролив  Веразано,  --  поправил  я  его. --  Хочу
получить за свои кровные все самое лучшее и современное.
     -- Где эти деньги сейчас? -- спросил Райли.
     --  Ценные бумаги  --  в  депозитных ящиках, камни --  в сейфе компании
"Уинстон", а  остальное  --  на семи дядькиных сберкнижках  в разных  банках
города. Да еще чековая книжка есть. И, впридачу,  у  дядюшки  была кое-какая
недвижимость.
     Официантка принесла полные бокалы, окинула нас очередным подозрительным
взглядом и опять удалилась.
     --  Камни и ценные бумаги -- в надежном месте, --  рассудил  Райли.  --
Оставь  их  там, только пусть поверенный перепишет это добро  на  твое  имя.
Придется подумать, как быть с наличными. Мы должны найти способ не дать тебе
притронуться к деньгам.
     -- Ты хотел поговорить еще о чем-то, -- напомнил я ему.
     -- Ты еще недостаточно нагрузился выпивкой, -- ответил Джек.
     -- Слушай, не томи, -- взмолился я.
     --  Хотя  бы отпей глоток,  -- посоветовал Райли. -- Не то обольешься с
головы до ног.
     -- Говори же! -- потребовал я.
     Он передернул плечами.
     --  Ну что  ж, приятель, слушай. Нынче в  четыре  часа пополудни к тебе
домой заглянут двое парней из отдела по расследованию убийств.
     -- Кто? Зачем?
     --  Твоего  дядюшку  Мэтта замочили, Фред. Удар по голове. Как водится,
тупым предметом.
     Я пролил ледяное виски себе на брюки.














        5
     Спустя  полчаса,  когда  я шагал  домой  через  парк  на Мэдисон-сквер,
какая-то  девица  с  пышным  бюстом  вдруг  бросилась  мне  на  шею,  смачно
поцеловала меня и страстно прошептала на ухо:
     -- Сделайте вид, будто мы знакомы!
     --  Ой, да ладно вам, -- раздраженно буркнул я и  грубо отпихнул ее. --
Неужто вы думаете, что я уж совсем дурак?
     -- Милый! -- храбро  гаркнула девица,  простирая  ко мне руки. -- Какое
счастье снова увидеть тебя! -- Ее полные ужаса глаза пылали, прекрасное лицо
от волнения покрылось складками.
     А может быть, это все взаправду? В конце концов, странные вещи и впрямь
случаются. Ведь тут -- Нью-Йорк,  и до зданий ООН всего несколько кварталов.
Откуда мне знать, возможно, какая-нибудь шпионская сеть...
     Нет! Хоть раз в жизни я просто обязан не поверить ближнему. Если это --
не первый акт драмы  под  названием "Как выманить что-нибудь у кого-нибудь",
стало быть, я не старый добрый Фред Фитч, любимец всего жулья, промышляющего
на просторах страны от  побережья до побережья. (Как-то раз Райли, помнится,
ска