зал: "Если  о  тебе  еще не  слагают песен,  Фред,  то лишь  потому,  что
мошенники предпочитают насвистывать".)
     -- Вы обознались, юная леди, -- ответил я. -- Я вас впервые вижу.
     -- Если вы  не подыграете,  -- затараторила девица, --  я сорву с  себя
одежду, а потом заявлю под присягой, что вы на меня напали.
     --  Посреди парка  на Мэдисон-сквер?  Без десяти  час  пополудни?  -- Я
взмахом руки  указал ей на  толпу жующих  конторских  служащих, стаю клюющих
голубей,  ораву  овдовевших  подательниц  птичьего  корма  и горстку занятых
самогипнозом пенсионеров -- словом, на все  живое  и полуживое, заполонившее
здешние скамейки и стежки.
     Девица огляделась по сторонам и передернула плечами.
     --  Ну, ладно, -- сказала она. -- Во всяком случае, попробовать стоило.
Пошли, Фред, выпьем и поговорим о деле.
     -- Вы знаете, кто я?
     -- Разумеется, знаю. Ваш дядюшка Мэтт только о вас и болтал. Вспоминал,
как, бывало, брал вас на руки, когда вы под стол пеш...
     -- Я  в  жизни не видел дядюшку Мэтта, --  перебил я ее. --  Так что не
стоило и пробовать.
     Девица страшно рассердилась, подбоченилась и заявила:
     -- Ладно, умник, вы хотите знать, что происходит, или не хотите?
     -- Не хочу.
     Вообще-то я хотел, ибо любоптство -- суть продолжение легковерия.
     Девица снова подступила ко мне, да так близко, что ее марципановый бюст
почти коснулся моей манишки.
     --  Я на  вашей  стороне,  Фред, --  увещевающим  тоном  сообщила она и
принялась теребить мой  галстук. Глядя  на  свои пальчики,  которые имели  и
детски-невинный, и соблазнительный  вид одновременно, девица забормотала: --
Понимаете, ваша жизнь в опасности. Очень влиятельные люди в Бразилии. Те же,
что убили вашего дядюшку Мэтта.
     -- А вы-то тут каким боком?
     Она быстро огляделась и ответила:
     --  Не  тут.  Приходите нынче  вечером ко мне домой, Западная семьдесят
восьмая, сто шестьдесят, Смит. Жду вас к девяти.
     -- Но зачем?
     -- Нельзя,  чтобы  нас видели  вместе,  -- заявила  девица.  -- Слишком
опасно. Итак, в девять.
     С  этими  словами  она  резко  развернулась  и   засеменила  в  сторону
Мэдисон-авеню.  Ее юбка липла к  ногам, и даже сонные пенсионеры на лавочках
на миг стряхнули оцепенение, чтобы полюбоваться этим зрелищем.
     Промямлив: "Западная семьдесят восьмая, сто шестьдесят", я загнал адрес
в память, но потом рассердился на себя и потряс головой. Я  едва не угодил в
очередную ловушку. Заставив себя проникнуться решимостью,  я двинулся дальше
на юг,  без  приключений  добрался до дома  и обнаружил  у  себя  под дверью
блондиночку,  да такую  златовласую, о какой только  можно мечтать. Если  ее
предшественница  была вылеплена  из марципана, то нынешнюю девицу сделали из
пуховых  подушек со стальным каркасом. Она выглядела  как модель, с  которой
рисовали  мультики  про  крутых  жриц любви, рано  или  поздно попадающих  в
полицейский фургон.
     Она стояла,  привалившись  к двери,  сложив руки на  груди и, вероятно,
мурлыча песенку из оперетты, но при виде меня выпрямилась, подбоченилась (за
последние четверть часа я наблюдал такое уже дважды) и сказала:
     --  Стало  быть,  вы  и  есть племянничек,  да?  Не  шибко впечатляющее
зрелище.
     -- Лучше  не надо, -- предостерег  я ее. -- Не знаю, что вы замышляете,
но я начеку.
     -- По-моему, вы изрядно смахиваете на молочника, --  заявила она.  -- Я
говорила Мэтту, что вы -- тот еще фрукт, но он меня не слушал.
     -- Я -- что?
     -- Фрукт, -- ответила блондинка. -- Фига, финик, банан и так далее.
     -- Послушайте-ка...
     -- Нет,  это вы послушайте, а  лучше почитайте, --  она открыла дорогую
черную кожаную сумочку и вручила мне письмо.
     На конверте  стояло  мое  имя,  выведенное  неразборчивым  и  нетвердым
мужским  почерком. Я взял  конверт, повертел в руках, но не вскрыл, а вместо
этого спросил:
     -- Полагаю,  внутри  лежит  послание, якобы  написанное  моим  дядюшкой
Мэттом?
     --  "Якобы".  Это еще  что за  выражение?  Вы  встречались с тем жалким
стряпчим?
     -- Это вы о Добрьяке?
     -- Вот именно. И никаких "якобы". В этом письме ваше счастье.
     -- Пожалуй,  окажу вам  любезность,  --  решил  я. --  И  даже не  буду
вскрывать  конверт. Забирайте  его  и  ступайте  своей  дорогой. Я  не стану
сдавать вас в полицию, и таким образом мы будем квиты.
     -- Какой  вы  лапочка, -- сообщила она мне. -- Прямо прекрасный поганец
принц. Прочтите письмо, а я пока поищу свою скрипочку.
     -- Я не намерен  его читать, -- заявил я. --  А если даже и прочту, все
равно не поверю.
     Блондинка смерила меня ледяным взглядом, но не шелохнулась и продолжала
преграждать мне доступ в собственный дом.
     -- Это ваше последнее слово? -- спросила она.
     -- Последнее, -- отрезал я,  ожидая, что она вот-вот примет  боксерскую
стойку и  начнет  доставать меня короткими  прямыми  левой. Но  вместо этого
блондинка наставила на меня палец и повела такую речь:
     -- Позволь кое-что тебе сказать, милок. Не такому хмырю  шутить шутки с
малышкой Герти, так что наберись-ка ума.
     -- Малышка Герти? Это вы, что ли?
     -- Ну, ты и штучка! -- воскликнула она. -- Хватит валять дурака.  Читай
письмо!
     -- Вы и впрямь хотите дотянуть эту бодягу до конца?
     -- Читай!
     -- Ну, ладно. Прошу прощения,  но я  хочу открыть дверь. Посторонитесь,
пожалуйста.
     Она посторонилась. Я повернул ключ и пропустил гостью в дом.
     -- О, как мило, -- молвила она, обозревая гостиную. -- Конечно, тут  не
помешала бы настоящая мужская рука...
     -- Вот вы этим и займитесь, -- буркнул я и направился к телефону.
     Секунд пять она изумленно смотрела на меня, потом вдруг  издала похожий
на лай смешок и сказала:
     -- Ага, оказывается,  под его  маленьким  хвостиком прячется остренькое
жальце, --  блондинка швырнула свою суму  из  патентованной кожи  на  диван,
который скрипнул и  попытался отпрянуть прочь,  и  спросила: -- Тут  у  тебя
выпить не найдется? Не персиковое бренди, а что-нибудь другое?
     --  Едва  ли  вы засидитесь,  -- ответил я  и начал набирать  служебный
телефон Райли.
     -- Не  выставлял  бы  ты  себя безмозглым сивым  мерином,  дорогуша, --
посоветовала блондинка, бродя по гостиной, разглядывая живописные полотна на
стенах и  морщась. -- Позвони сначала Добрьяку и  спроси, знает  ли он Герти
Божественную  Душу  и  Мирские  Телеса.  --  Она  подняла  руки, потянулась,
повернулась ко мне и опустила  пятки на  пол, произведя тем  самым  довольно
громкий хлопок. Блондинка казалась совершенно уверенной в себе. Но  разве не
таковы все мошенники на свете?  Разве не  были уверены в себе тот однорукий,
или Клиффорд, или самозванный легавый нынче утром?
     Да, но ведь я  уже дал маху, науськав Райли  на  Добрьяка.  Может быть,
сейчас я совершу еще одну большую ошибку? Я бросил накручивать диск, положил
трубку, отыскал телефонный справочник, а в нем -- номер Добрьяка, и позвонил
ему.
     --  Черт  побери, да  это  мой  любимый  клиент,  --  масляным голоском
проговорил  он.  --  Человек, на  которого  я  намереваюсь подать в  суд  за
нанесение ущерба моему доброму имени. Ха-ха...
     -- Вы когда-нибудь слышали о Герти Божест...
     --  Что?!  Герти  Дивайн?! --  Он  встрепенулся,  словно  я  огрел  его
пастушьим кнутом. -- Где вы слышали это имя?
     -- Она сейчас здесь.
     -- Гоните  ее вон! Не  слушайте ее речей, ни слова не слушайте! Как ваш
поверенный,  Фред,  я настоятельно...  я  страстно  призываю вас  немедленно
спровадить эту женщину восвояси!
     -- Лучше бы вы, право слово, не называли меня Фредом, -- сказал я.
     -- Выставьте ее вон, --  чуть успокоившись, проговорил  Добрьяк. -- Вон
ее, и дело с концом.
     -- Она  говорит, что принесла письмо от  дядюшки Мэтта, -- сообщил  я и
снова вывел его из себя.
     -- Не читайте! Не берите в руки! Зажмурьтесь! Заткните уши! Выпроводите
ее вон!
     -- Может, позвонить Райли?
     -- Боже мой, нет! Просто выставьте ее за дверь!
     -- Можно вопрос? Кто она такая?
     Последвало короткое  молчание,  во  время которого Добрьяк  успел взять
себя в руки. Он тихо сказал:
     -- И далась вам эта женщина, Фред. Поверьте, в ней нет ничего хорошего.
     -- Лучше не называйте меня Фредом, -- повторил я.
     -- Дешевка, невежда из низших сословий. Она вам совсем не пара.
     -- Что общего у нее с дядюшкой Мэттом?
     -- Нууууууу... она там жила.
     -- На Южной Сентрал-Парк?
     -- Швейцары терпеть ее не могли.
     -- Погодите-ка, она что, сожительствовала с дядюшкой Мэттом?
     -- Ваш  дядька был совсем не такой, как вы. Суровый, легкий на  подъем,
как первый поселенец. Ничего общего с вами. Разумеется, и вкус  у  него  был
другой, поэтому женщины, с которыми он якшался...
     -- Спасибо, -- сказал я и положил трубку.
     Блондинка сидела на диване, закинув ногу на ногу и положив длинную руку
на спинку. На женщине были черные туфли на шпильках и с тесемками на голени,
капроновые чулки, черная  юбка и белая блузка со сборками вокруг шеи.  Сбоку
блузка вылезла из-за пояса юбки, явив свету белую  кожу. Прежде на блондинке
был еще и черный пиджак, но теперь он висел на дверной ручке.
     -- Итак, он тебя просветил, верно? -- спросила она.
     -- Посоветовал  выгнать  вас.  Не велел ничего  слушать.  Вы  из низших
сословий.
     --  И это  все? -- Она  чуть задрала нос. --  Это  его не надо слушать.
Жуликоватый стряпчий по темным делишкам  -- вот кто он. Такой продаст родную
сестру за шоколадку да еще откусит добрую половину.
     Эта оценка более-менее совпадала  с моим собственным мнением о стряпчем
Добрьяке,  но  то  обстоятельство,  что  у  нас  с   блондинкой  (интересно,
действительно ли  ее  зовут Герти Дивайн?) есть общий  недруг, еще не давало
мне бесспорных оснований доверять ей.
     -- Пожалуй, взгляну на это письмо, -- решил я.
     --  Да  уж, пожалуй, взгляни, -- ответила она,  взяв конверт с колен  и
вручая его  мне.  -- Но  не  увлекайся  чтением настолько,  чтобы  забыть  о
гостеприимстве.
     Я не хотел угощать ее выпивкой, поскольку это дало бы блондинке предлог
задержаться здесь дольше, чем нужно.  Посему я  притворился  тугим  на  ухо,
повернулся к женщине спиной и вскрыл конверт.
     Письмо  было  кратким,  едким  и  неудобочитаемым  из-за  все  того  же
нетвердого почерка. Оно гласило: "Пляменник Фред, сим придстовляю табе Герти
Дивайн, каторая блестала в  "Канонирском  клубе" Сан-Антонио. Она была  моим
верным  таварищем и сиделкою,  и она --  лучшая  вещь, каторую я  могу  табе
перидать.  Радуй  ее,  и я ручяюся, что  она табе будет радовать  взад. Твой
долго пропащий дядя Мэтт".
     Я  поднял  глаза и обнаружил, что  остался  в  гостиной один,  но потом
услышал  звяканье льда в  стакане и отправился на  кухню,  где Герти  Дивайн
сооружала  коктейль, употребив  для  этой  цели  припасенный  мною  на  утро
апельсиновый сок.
     --   Если  любезному   хозяину   угодно  отведать   чего-нибудь,  пусть
позаботится о себе сам, -- заявила она.
     Я поднял листок повыше и спросил:
     -- Что означает эта писанина?
     --  Что теперь я твоя, милый, -- был ответ. Герти  взяла свой стакан  и
направилась ко второму выходу из кухни. -- Там у тебя спальня, да?











        6
     Герти Дивайн отправилась в магазин, и спустя несколько минут послышался
робкий  стук в дверь. Я  открыл. За  порогом стоял Уилкинс, жилец со второго
этажа, с древним потертым черным  чемоданом, перехваченным  вдоль  и поперек
широкими  кожаными  ремнями.  Он поставил  свой баул на  пол,  перевел  дух,
покачал головой и сказал:
     -- Старость -- не радость.
     Похоже, ответа  не требовалось, да  и не существовало.  Кроме  того,  в
голове  у  меня  до сих пор царила Герти  Дивайн,  и я  раздумывал, что  мне
делать,  когда она  вернется.  Если  вернется.  В  общем,  я  просто  стоял,
таращился на Уилкинса с его чемоданом и размышлял о мисс Дивайн.
     Уилкинс, по  обыкновению,  был  весь в  синем: старая синяя  рубаха  от
интенданта  ВВС,   застарелые  синие  чернильные  пятна  на   правой   руке.
Поотдувавшись еще немного и еще малость покачав головой, сосед мой, наконец,
проговорил:
     -- Приятно снова видеть вас, мой мальчик. Уделите мне минутку?
     --  Разумеется,  сэр,  -- ответил я, хотя  это  вовсе не разумелось. --
Входите же. Позвольте-ка мне взять ваш...
     Но я не  сумел добраться до чемодана: Уилкинс сам вцепился в  старинную
ручку и подхватил его, чтобы уберечь от моих поползновений.
     --  Ничего,  ничего, --  поспешно  сказал  он, будто  герой  фильма  об
интенданте-расхитителе,  которому  полицейский предлагает помощь в переноске
чемодана с награбленным добром. -- Я сам справлюсь.
     Чтобы  справиться,  ему  пришлось  отклониться  в   противоположную  от
чемодана сторону, причем довольно далеко. Он  сделался похожим на цифру  7 и
двинулся  вперед, выставляя одну ногу,  а  затем  подтягивая  другую.  После
каждого шага туловище его скручивалось  в  штопор. Таким манером Уилкинс  не
без  труда  проник в мое жилище -- кривой,  хромой, кособокий и смешной, как
персонаж Бекетта.
     Посреди  гостиной он, наконец, вновь  опустил  свой  чемодан на  пол  и
возобновил тяжкие усилия по переведению духа. Одновременно он отирал пот  со
лба  заляпанной   чернилами   рукой,  отчего   над   глазами  появились  три
штриховидные  полосы, какие  в мультиках служат для изображения  скоростного
перемещения в  пространстве. Так что теперь он напоминал мне  постаревшего и
изрядно потрепанного Меркурия.
     Похоже, мне следовало выказать гостеприимство, но я  понятия не имел, с
какой стати. Однако все же спросил:
     -- Э... выпьете чего-нибудь?
     -- Спиртное? Нет, нет, я его в рот не беру. Покойница жена еще тридцать
семь  лет  назад отвадила  меня  от этого  дела. В  сентябре  будет тридцать
восемь. Дивная была женщина.
     -- Может быть, кофе?
     Он вскинул брови и уставился на меня.
     -- Чайку бы...
     -- Разумеется, -- ответил  я. --  Это проще простого.  Вы тут  посидите
пока, я мигом.
     Я  отправился на  кухню  заваривать чай,  и  это дало  мне  возможность
возобновить  мой внутренний монолог,  посвященный Герти Дивайн. Похоже,  она
вселилась  ко  мне, правда, пока без скарба, но,  насколько  я мог судить, с
твердым намерением остаться. Мне приходилось  лишь гадать, что было у нее на
уме,  но  гадать с достаточно высокой степенью  вероятности, и  эти  догадки
сулили мне одни огорчения.
     Но  что  я  мог  сделать? Она  попросту  присвоила  все  мое достояние,
попросту  восприняла  изменившееся положение  дел как  должное  и  принялась
бодренько разгуливать по  дому.  И ей даже в голову не пришло, что я могу не
согласиться с ее намерениями. Герти обшарила кухню, объявила, что у меня нет
никакой человеческой  пищи,  а потом  щелкнула  пальцами перед моим  носом и
потребовала: "Гони десять долларов, я пошла в магазин".
     И  что же? Я  спорил?  Я  отказал  ей?  Может,  спросил, что она о себе
возомнила? Нет. Я просто достал бумажник, выдал  Герти десятку, возвращенную
мне  легавым  самозванцем,  и  услужливо  распахнул  дверь.  Герти вышла  из
квартиры, помахивая своей дорогой кожаной сумочкой, и была такова.
     Вообще-то в  голове  у меня свербила храбрая мысль  не пустить  Герти в
дом, когда она  вернется с покупками. Со сладострастной горечью думал я  и о
том, что, возможно, блондинка сбежит с моей десяткой и не вернется вовсе. Но
в глубине души я знал, что произойдет.  Герти притащит два бумажных мешка со
снедью, велит мне положить их куданибудь, а сама тем временем  снимет с окон
гостиной  шторы и займется стиркой. И ведь я действительно возьму эту жуткую
снедь и куда-нибудь положу.
     Ну, ладно, пока займемся Уилкинсом. Я  приготовил две чашки чая и отнес
в гостиную, где мой сосед по-прежнему стоял возле чемодана.
     -- Почему бы вам не присесть, сэр? -- спросил я.
     -- О, чай! -- воскликнул Уилкинс, выхватывая у меня чашку. Он улыбнулся
мне лучезарной лживой  улыбкой  и  сказал:  --  Наслышан, что  вам привалило
счастье. Вот, зашел поздравить.
     -- Наслышаны? Каким образом?
     --  Позвонил  властям.  Как  вы   это  назвали?  Мошенническая  управа?
Полюбопытствовал, как у вас все прошло нынче утром.
     -- И вам сказали?
     -- Я представился соседом, другом. Вежливый  молодой человек. Очень мне
помог.
     -- Понятно, -- я покосился на чемодан. -- А... э... что там?
     Он опустил глаза и улыбнулся как никогда широко.
     --  Труд всей  жизни,  мой  мальчик. Все хотел вам  показать, да только
сейчас собрался.
     -- Труд всей жизни? Это  имеет  какое-то  отношение к  военно-воздушным
силам?
     Уилкинс    ухмыльнулся,    подмигнул,   состроил    несколько    весьма
примечательных мин и лукаво ответил:
     -- Можно сказать и так, мой мальчик, можно сказать и так.
     Я и  не понимал,  что происходит, и, честно говоря, не хотел  понимать,
поскольку  мысли  мои  занимала  Герти Дивайн.  Подойдя к своему  креслу для
чтения, я уселся в него с чашкой  в руках. Уилкинс мог либо понять и принять
намек и сесть, либо продолжать стоять на часах,  а то  и на столетиях, возле
своего чемодана. Пусть решает сам.
     Уилкинс смотрел на  меня  алчным  взглядом  и явно ждал, когда я выкажу
пылкое  любопытство по поводу его проклятущего чемодана, но, когда  до него,
наконец, дошло, что пылкости не  предвидится,  он метнулся к креслу-качалке,
поставил чашку на мраморный столик слева от себя и сказал:
     -- А у вас и впрямь уютное жилище. Обставлено по высшему разряду.
     -- Большое спасибо.
     -- Нынче поди достань добротное убранство.
     -- Воистину так, -- согласился я.
     --  Особенно,  когда  живешь на пенсию. В стесненных обстоятельствах не
больно размахнешься, правда? -- он то ли гавкнул, то ли хихикнул, взял чашку
и отпил большой глоток.
     -- Просто надо делать покупки  с оглядкой, -- сказал я, гадая, о чем мы
ведем речь  и почему вообще ее ведем. И тут стоявший посреди комнаты чемодан
начал расти. Не в буквальном смысле,  конечно, а лишь  в моем сознании. Пока
Уилкинс суетился вокруг  чемодана, мне  было ровным счетом наплевать  на эту
штуковину, но  теперь,  когда  мы,  вроде  бы,  завели  разговор  о  мебели,
покупках, недоедании и еще бог знает о чем,  а о чемодане напрочь забыли,  я
вдруг начал задумываться о его загадочном появлении посреди гостиной, да еще
со  всеми  этими  кожаными  ремнями  и  почерневшими  от  времени  пряжками.
Интересно,  что там,  внутри?  Каково содержимое этого баула? Может,  модель
самолета? Чертежи космического корабля? Боеголовка водородной бомбы?
     --  Что  по  нынешним  временам  нужно  человеку,  так  это  деньги, да
побольше,  -- продолжал тем  временем Уилкинс,  не  замечая  моего растущего
любопытства. -- И  притом наличными. Конечно, лучше  всего разбогатеть  так,
как это сделали вы:  взять  да и получить  наследство,  не ударив  пальцем о
палец. Зачем суетиться,  когда  все само идет в руки? Но людям менее везучим
приходится  тащить, что плохо  лежит,  стараться свести  концы с  концами  и
надеяться,  что  удастся  отложить  малость, а  если повезет,  то  и  зажить
припеваючи.
     Хотя эта  речь  была  произнесена дружелюбным  тоном,  бодренько и  без
задней мысли, я испытал чувство  вины оттого, что на меня вдруг свалилось не
нажитое тяжким трудом богатство. И сказал:
     -- Полагаю, при четко определенном доходе порой нелегко...
     -- Недолго ему таким оставаться, -- бодрее прежнего возвестил Уилкинс и
кивнул на свой чемоданище. -- Вот в чем все дело. Там лежит изрядный куш.
     -- Да,  вы,  кажется,  хотели  что-то  мне показать,  -- проговорил  я,
стараясь, чтобы голос  мой звучал  как можно беспечнее, и в меру сил скрывая
любопытство.
     -- Разумеется, -- отвечал он, дружелюбно улыбаясь  мне, но не  торопясь