ут тебе ничего, кроме горя, сынок, -- сказал Килрой. --
Ты сам назвал их кровавыми и был прав. Два человека уже погибли из-за них. А
может, и стриптизерка тоже на том свете. Через день-другой, чего доброго, не
станет и тебя.  Уж и не  знаю, как тебе удавалось столько времени ускользать
от Коппо. Должно быть, новичкам и впрямь везет.
     -- Возможно, -- ответил я и мрачно уставился на грязный  пол. -- Думаю,
мне лучше покинуть город.
     -- Не надо,  сынок. Этим их не обманешь. Они только  того и ждут. Стоит
удариться в бега, и пиши пропало: они тотчас станут хозяевами положения.
     Я понимал, что он прав.
     --  Но  что  же  тогда делать?  Мне нужно время на раздумья. Чтобы  все
взвесить и решить. Куда мне податься?
     -- До сих пор ты жил дома, правильно? Там ты и получил записку.
     -- Да, главным образом дома.
     -- Вот  почему  ты протянул так долго, -- сказал профессор.  -- Они  не
могут поверить,  что ты способен на такую глупость. Ты в бегах и знаешь, что
в  бегах. И они знают, что ты в бегах. А ты как ни  в  чем не бывало  сидишь
дома. Да  им это и в голову не  придет.  Так что  оставайся там и впредь. Не
высовывай  носа  без крайней нужды. И мой тебе совет: избавься от  денег. На
них можно купить только пулю в спину.
     -- Не знаю, -- промямлил я. -- Просто не знаю.
     --  Решай  сам, --  молвил  профессор. --  Я на твоем месте поступил бы
именно так. Об одном прошу: не отдавай  добро Коппо. Меня оторопь берет, как
подумаю, что они могут завладеть всеми этими деньгами.
     -- Они ничего не получат, -- пообещал я.
     -- Ну и  ладно, -- профессор поднялся.  -- Пора мне двигать  отсюда, --
сказал он и снова вытер губы. -- Слушай, те сведения, которые я сообщил, они
чего-нибудь стоят?
     -- Стоят, -- согласился я, опять доставая бумажник и вытаскивая из него
десятку. После короткого колебания  я присовокупил к  ней еще одну  и вручил
деньги Килрою.
     Он принял их с горькой усмешкой и сказал:
     -- Три года назад в  клубе "Повеса" я платил столько за пачку сигарет и
велел кролику  оставить сдачу себе. Никогда не знаешь, как повернется жизнь,
сынок.
     -- Похоже, что так, -- сказал я.
     Профессор заковылял  через  зал. Я  смотрел  ему вслед, а потом,  когда
Килрой удалился на почтительное расстояние, пошел за ним. Профессор и впрямь
рассказал мне  немало,  но я  подозревал, что  сведения,  которые он от меня
утаил, еще обширнее. И хотел побольше узнать о нем.
     Поначалу мне  показалось,  что  профессор почуял слежку. Он озирался  и
торопливо семенил по залу широкими  кругами, но я держался поодаль, и Килрой
наверняка не заметил меня.
     После долгих бесцельных скитаний, вволю набегавшись туда-сюда по залу и
вверх-вниз по  лестницам,  профессор, наконец, угомонился,  подошел  к  ряду
шкафчиков камеры хранения, достал  ключ, открыл  одну из дверок  и, запустив
руку  в шкафчик, извлек оттуда новенький чемоданчик  для бумаг, точно  такой
же, какие были  у половины ждущих поезда пассажиров мужеска пола. В их руках
эти  чемоданчики  выглядели  вполне обыденно, но в  лапах профессора  Килроя
такая  штуковина была совершенно неуместна. Неся  свой несуразный багаж,  он
направился к ближайшему мужскому туалету и скрылся за дверью.
     Я стоял снаружи и ждал. Прошло двадцать  минут. Люди сновали туда-сюда,
но профессор  Килрой как в воду  канул.  Неужели  там  есть еще один  выход?
Хватит ли у меня духу войти в туалет и поискать профессора там?
     Наконец я решился. Второго выхода не оказалось. Профессора Килроя тоже.
Я облазил все углы, даже заглянул в кабинки,  заслужив несколько  неприятных
прозвищ, но так и не нашел профессора Килроя. Его просто не было там.
     27

     Я  вышел из туалета в немалой тревоге, большой  растерянности и великом
раздражении. Как он это проделал и куда делся?
     Пока  я стоял с совершенно дурацкой миной, ко мне приблизился  какой-то
здоровяк  средних лет,  спортивного  вида, в  дорогом  костюме  и  с тонкими
усиками. Он сказал:
     -- Извините, приятель, не ваш ли это чемодан?
     Я рассеянно взглянул на протянутый мне дорогой синий чемодан и ответил:
     -- Нет, не мой.
     -- Я нашел его там.
     -- Правда? -- я продолжал  оглядывать зал ожидания в надежде высмотреть
хромоногого профессора Килроя, когда верзила спросил:
     -- Может, там что-нибудь ценное, как вы думаете?
     Наконец-то уловив смысл его слов, я повернулся к щеголю.
     -- В чем дело?
     -- Я говорю, может, там что ценное?
     В груди у меня поднялась волна лютой злобы.
     --  Вы  что, хотите  провернуть мошенничество  с  утерянной сумкой?  --
спросил я.
     Верзила  захлопал глазами,  приняв  очень невинный и очень  растерянный
вид.
     -- Разумеется, нет. Я только что нашел этот...
     --  Ну,  все,  мое  терпение  иссякло,  -- заявил  я  и,  яростно  пнув
щеголеватого верзилу в лодыжку, зашагал прочь.











        28
     За мной следили.
     По ряду причин я решил отправиться домой пешком. Первой из этих причин,
как  обычно, было  мое  брюшко, а второй -- желание  обдумать  услышанное от
профессора Килроя  (в особенности -- поданную им идею  избавиться  от  денег
ради сохранения жизни). На ходу мне иногда думалось лучше, чем в кресле, вот
я и  пошел  пешком.  Но  должен признаться, что  существовала  еще  и третья
причина. Сколько раз я видел это на вечерних сеансах в кино. Герой садится в
такси, думая, что за рулем --  обычный  водитель, а оказывается, шоферюга-то
на  самом деле куплен мафией! Я  видел это столько раз, что и не счесть, вот
сколько! Профессор Килрой наверняка назвал бы это синдромом  пуганой вороны,
но мне  казалось,  что  от каждого попадавшегося  на  глаза  желтого огонька
исходит  зловещее  сияние.  Все  такси  были  до  отказа  набиты   коварными
помыслами. Кроме того,  я никогда  прежде не видел  такого числа похожих  на
бандитов водителей.
     Вот почему я пошел пешком.
     И поэтому за мной увязался хвост.
     Я выбрал Пятую авеню -- широкую и  хорошо  освещенную улицу. К тому же,
более живописную, чем некоторые ее западные соседки. Пройдя пару кварталов в
южном  направлении,  я вдруг увидел,  что  преследователи совсем рядом.  Они
сидели  в длинном  черном "кадиллаке", том же самом,  который  третьего  дня
маячил напротив моего  дома.  Машина  ползла вперед с включенными  янтарными
подфарниками, задние окна были прикрыты  черными  занавесками. В салоне было
темно, и я не мог разглядеть водителя, но заметил у него на голове шоферскую
фуражку.
     Они избрали  весьма странный  способ  слежки.  Сначала  машина медленно
обгоняла  меня,  потом останавливалась перед ближайшим перекрестком и ждала,
пока я не  прошагаю мимо. Как только я удалялся на полквартала, машина снова
приходила в движение, снова обгоняла  меня, после чего опять останавливалась
у перекрестка.
     В  каком-то  смысле  это  было  даже  страшнее, чем  открытое  и наглое
нападение.  Изящно и безмолвно скользящий мимо  автомобиль, легкое  шуршание
покрышек, затем  --  остановка.  "Кадиллак"  напоминал исполинскую  пантеру.
Водитель смотрел только вперед. Занавески на окнах даже не колыхались.
     Всякий  раз,  проходя мимо, я ждал шквального огня из задних окошек или
внезапного  нападения коренастых головорезов,  которые схватят меня, впихнут
на  заднее  сиденье  и  повезут  на  последнюю  в  моей жизни  автомобильную
прогулку. Но ничего подобного не  происходило. Кварталы сменяли друг дружку,
а страшная безмолвная игра в гонку за лидером все продолжалась.
     Что мне было  делать? Они явно выжидали, когда на  тротуарах поблизости
не  будет других прохожих, чтобы без  спешки застрелить меня, или  похитить,
или  уж не знаю,  что они там еще задумали. А если это не удастся, тогда они
будут следить за мной, пока я не приведу их к своему убежищу.
     Да, но ведь улицы, пересекающие Манхэттен поперек, имеют проезжую часть
с односторонним  движением.  Возможно, в этом -- мое спасение?  Впереди была
Тридцать шестая  улица,  по  которой  разрешено ездить  только  в  восточном
направлении. Если я  сверну направо и  пойду на запад, "кадиллак" не  сможет
последовать за мной.
     Он  остановился  перед  перекрестком и  заурчал,  как  довольная  сытая
пантера. Я брел мимо, чувствуя, как сводит мышцы спины. Ничего не случилось.
Дойдя до угла, я  резко свернул  направо и быстро зашагал по Тридцать шестой
улице.
     Сзади хлопнула дверца.
     Я оглянулся и успел заметить, как "кадиллак" мощным рывком преодолевает
перекресток и мчится на юг. Несомненно, они  задумали свернуть  на  Тридцать
пятую улицу и обогнать меня, чтобы перехватить у выхода на Шестую авеню. Тем
временем  из-за угла появился мощный  коренастый  человек в холщовой кепке и
размеренным шагом  двинулся следом  за мной, держа руки в  карманах  кожаной
куртки.
     Я  пошел быстрее  и немного  оторвался от коренастого  в кепке,  но все
равно мне  не  удалось  бы  достичь конца квартала  раньше,  чем  "кадиллак"
обогнет его и преградит мне путь.
     Впереди,  примерно  в половине  квартала, светились  витрины  маленькой
закусочной -- единственного  в округе  заведения, которое еще не  закрылось.
Если не считать коренастого в кепке, на улице, кроме меня, не было ни одного
пешехода. Я ощущал все более противный зуд в лопатках и, соответственно, все
поспешнее двигался в направлении закусочной. Там люди, там безопасно, там --
островок света. Ну, а  уж если дела будут совсем плохи, я смогу позвонить  в
полицию.  Быть может, мне  ответит человек,  который не получает  пособия от
братьев Коппо. Во всяком случае, такая вероятность сохранялась.
     Из-за дальнего  угла показался  нос черного  "кадиллака"; его  янтарные
подфарники  горели, будто зенки  морского чудовища.  "Кадиллак" остановился,
поджидая меня.
     Я  подходил к  закусочной.  Все ближе, ближе,  ближе. До нее оставалось
шагов пять-шесть, когда свет в витринах вдруг потух. Я чуть было не стал как
вкопанный. Точнее,  я остановился, но мгновение спустя вспомнил о коренастом
в кепке  и  снова  торопливо двинулся вперед. Лишь одинокий фонарь напоминал
теперь  о  том, что  когда-то на Земле  жил Томас  Альва Эдисон  --  великий
человек, которому надо  поставить памятники во всех проулках  и закоулках. И
облепить эти  памятники горящими лампочками.  И пусть они стоят возле дверей
круглосуточных забегаловок, где много посетителей.
     Когда я поравнялся с закусочной, из нее вышел человек в белых брюках  и
черном пальто.  Человек держал в  руках лязгающую связку ключей. Я  проворно
взял право  руля, миновал  ключника  и  вошел в открытую  дверь,  после чего
вежливо осведомился:
     -- У вас отключили ток?
     И, не дожидаясь ответа, шагнул в кромешную тьму.
     -- Эй! -- донесся сзади сердитый голос. -- Куда это вы?
     --  Кофе и  датскую  булочку с сыром! --  бодро  отчеканил  я и рухнул,
налетев на столик.
     -- Ну-ка, выходите!
     --  Тогда  -- с  черносливом! -- гаркнул я, поднялся на  ноги  и тотчас
опять упал, споткнувшись о стул.
     -- У нас закрыто, придурок!
     -- А рубленый бифштекс  из  вырезки есть?  -- вопросил я. --  С зеленым
горошком!
     Наводя  такого рода  справки,  я ползал на четвереньках и методом  тыка
искал место, где можно встать в полный рост, не ударившись головой  о крышку
столика.
     --  Ты чего  это?  --  с  испугом поинтересовался  голос за  спиной. --
Громить нас пришел? Выметайся оттуда!
     -- Ладно, ладно, понял, -- ответил я. -- Все это у вас в дневном меню.
     -- На выход, на выход!
     -- Скоро ли вы откроете шведский стол?
     Но ключник не отличался начитанностью. Он сказал:
     -- Или ты выходишь, или я зову легавых.
     Я кое-как поднялся на трясущиеся ноги и произнес голосом юродивого:
     -- Вя-вя-вяяяяяя, вя-вя-вяяяяяяя, ну, давай, поймай меняяяяя...
     --  Ну, ладно,  гад! --  воскликнул хозяин  заведения и  широким  шагом
двинулся в мою сторону, но споткнулся о стул и упал.
     Норовя совершить  обходной  маневр,  я  врезался в  стену, попятился  и
натолкнулся  на какую-то  будку, потом -- на вешалку и, наконец, на кассовый
аппарат. Я обхватил его руками и замер, будто шар в бильярдном автомате.
     По крайней мере, мне удалось обойти противника с фланга, и он больше не
преграждал мне  путь  к дверям. Я  слышал, как ключник ворочается в  глубине
зала, то и дело падая и бормоча:
     -- Ну,  где ты? Подожди,  дай  только до тебя добраться... Ну,  где ты,
где?
     Видимо,  ключник был слишком взбешен  и не догадался включить свет, что
вполне меня устраивало.
     Я на цыпочках шмыгнул  к  двери,  споткнулся о ящик  для рассады (он-то
здесь зачем?), набитый пластмассовыми розами  с  острыми шипами, и преодолел
остаток пути на  четвереньках. Оставаясь в  этом  положении, я  выглянул  за
дверь и  увидел, что  коренастый  в  кепке стоит  футах  в  двадцати  слева,
привалившись к витрине магазинчика. А  справа на углу маячили янтарные глаза
неподвижного "кадиллака".
     Но тут я  заметил стайку подростков, приближавшихся ко мне  со  стороны
Шестой авеню.  Они  болтали, не слушая  друг  дружку; некоторые  размахивали
руками.  Ватага  шла  плотной  фалангой, будто  была  заключена  в  какой-то
невидимый ящик. Я не мог сказать, мальчики это  или девочки. Вероятно, всего
хватало.  Они были  облачены  в мешковатые  брюки  и  пиджаки, и  фигуры  их
отличались эдакой бесполой стройностью. Если это были мальчишки,  то слишком
длинноволосые, если девчонки, то наоборот.  Если это были мальчишки, значит,
у них ломался  голос. Если девчонки, то, судя по голосам, они злоупотребляли
куревом.  Все  шагали  причудливой  поступью  людей,  только  что слезших  с
мотоциклов.
     Я разогнулся, отряхнулся, и, как только подростки  поравнялись со мной,
быстро вышел из закусочной, затесался в самую середку стаи и громко сказал:
     -- Эй, банда, слыхали про многоножку, у которой плоскостопие?
     Никто  не  обратил  на  меня никакого  внимания.  Подростки  перебирали
ногами, махали руками и мололи языками,  так что мне оставалось лишь хлопать
ушами  и глазами. Мое появление не внесло ни малейшей сумятицы  в их плотные
ряды. Шагавший слева от меня юный  человек  излагал  содержание  кинофильма.
Чуть  впереди кто-то описывал куртку, которую он (она) видел(а) в аэропорту.
Справа и чуть  сзади развернулось обсуждение внешней политики США, а впереди
шло  восхваление университета Мехико. На крайнем левом фланге звучали пылкие
речи в защиту противозачаточных пилюль.
     Коренастый в кепке отступил в какое-то темное парадное. Проходя мимо, я
увидел лишь его грозно горящие глаза.
     "Кадиллак" обогнал нас и остановился на углу впереди.
     На Пятой  авеню  мой взвод  повернул  напра-во.  Я  по-прежнему норовил
запутать  "кадиллак",  вынуждая  его  блукать   по  улицам  с  односторонним
движением, а на Пятой авеню  оно как раз  одностороннее, и все едут  на  юг.
Поэтому здесь я покинул своих товарищей и свернул в противоположную сторону,
бросив напоследок:
     -- До встречи, крокодилы!
     -- До свидания, мил-человек! -- крикнул мне вслед кто-то из подростков,
и я отметил про себя, что он (она) весьма любезен(на).
     Коренастый в кепке снова  шествовал  за мной, но устремившийся  вобъезд
квартала "кадиллак" застрял перед  красным светофором на  Пятой авеню.  Увы,
светофоры  имеют свойство  менять  цвет,  поэтому,  прежде чем я добрался до
Тридцать  седьмой  улицы,  за  спиной  опять  послышалось  знакомое шуршание
покрышек, и "кадиллак" снова сел мне на хвост.
     Позвольте заметить,  что  все это время  я  пребывал в состоянии дикого
ужаса. Именно он гнал меня вперед, не давая остановиться. И именно благодаря
ему я вдруг открыл в себе такое  свойство, как мнительность. Я всегда  знал,
что мне присуща робость, но теперь вдруг стал рассматривать эту черту своего
характера как балласт,  ненужный  багаж,  от которого необходимо избавиться,
чтобы удержаться на плаву в штормящем море.
     Долго  ли   я  смогу  ее   давить?  Меня  преследовали  и   пехота,   и
моторизованные части. Было уже почти девять, и в оживленном торговом районе,
по которому мы продвигались, начиналась бурная  деятельность по сворачиванию
кипучей деятельности. Вскоре улицы станут относительно безлюдными, закроются
последние  лавочки и  забегаловки, река машин на Пятой  авеню обмелеет. И уж
тогда, в темноте, тишине и пустоте убийцы прихлопнут меня, будто комарика.
     Я  пересек Тридцать  седьмую  улицу,  посмотрел  направо  и  не  увидел
"кадиллака".  Должно быть, его  продвижению  помешали  красные светофоры.  Я
по-прежнему держал путь на север, коренастый  в кепке отстал от меня чуть ли
не на квартал.
     Пересекая  Тридцать восьмую улицу, я  оглянулся  и заметил  "кадиллак",
который  пер  через  перекресток  в  квартале от меня,  раскачиваясь,  будто
океанский лайнер на высокой волне.
     Что  ж, по крайней  мере, я доставлял им хлопоты.  Пока я споро  шел на
север  по   Пятой,  "кадиллак"   был  вынужден  выписывать  кренделя,  будто
горнолыжник на трассе слалома:  на восток,  к Мэдисон-авеню, потом  --  один
квартал на север, затем -- два квартала на запад, к Шестой, опять квартал на
север, два -- на восток к Мэдисон, снова квартал на север и так далее.
     Прекрасно. Может, они и настигнут меня, но  это обойдется  им не в один
галлон бензина.
     На Тридцать  седьмой  улице  "кадиллак"  надолго  исчез  из поля  моего
зрения, и  лишь на подходе к Сороковой я увидел, что преследователям надоела
эта  игра.  Черный  лимузин  стоял перед  библиотекой,  неподвижно  поджидая
меня.Черта  с  два.  На Сороковой я свернул  влево,  прочь  от  "кадиллака",
торопливо  миновал библиотеку  и  увидел справа  от себя  приветливый сумрак
парка  Брайэнт. Слишком  приветливый. Я  мог войти  в  парк  в сопровождении
коренастого в  кепке, но обратно выйдет только  он один. А  утром в зарослях
плюща кто-нибудь найдет мой труп, если еще кто-нибудь не сопрет его ночью.
     Нет.  Я прошмыгнул мимо  парка,  свернул направо,  на Шестую  авеню,  и
устремился к ярким  огням оживленной Сорок второй улицы. Добравшись до угла,
я увидел еще одну сплоченную компанию  и проворно влился в нее. На сей раз я
знал,  какого  пола  мои  спутники.  Правда,  сами они  пребывали  в  полном
неведении по данному вопросу. При моем появлении все загалдели, заверещали и
принялись суетиться вокруг меня.
     --  Смотрите-ка кто к нам пожаловал! -- вскричал(а) один (одна) из них,
хлопая накладными ресницами. -- Крутой мужик!
     Полагаю,  с  учетом  всех  обстоятельств  я был  обязан  расценить  это
замечание как похвалу.
     --  Откуда  ты  такой  миленький  взялся?  --  спросил(а)  меня  другой
(другая). -- Неужто матросик с кораблика?
     Мне вдруг  подумалось, что  я  на волосок  от  участи куда худшей,  чем
какая-то там смерть. Приняв решение в пользу меньшего из зол, я не без труда
отбоярился  от верещащей  стайки  и  юркнул в  весьма кстати  подвернувшуюся
книжную лавку.
     Видать, судьбе было угодно, чтобы я бросался из крайности  в крайность.
Лавчонка   оказалась   насквозь    гетеросексуальной,   вдоль   и    поперек
гетеросексуальной.  Мужи  сурового  вида,   с  густыми  сросшимися  бровями,
перебирали журналы на полках, любовались голыми девицами, листали скабрезные
книжки в бумажных  обложках. От всего  этого  веяло  заскорузлым убожеством,
казалось,  ни  одному  из   здешних   покупателей   не   по   карману   даже
третьеразрядная шлюшка.
     Лавчонка была тесная, почти битком набитая любопытными дядями, всячески
старавшимися  не смотреть  друг другу в глаза.  Я протиснулся сквозь  толпу,
заметил небольшую зеленую дверь в дальней стене, добрался  до нее,  открыл и
переступил порог как раз в  тот миг,  когда кассир в  другом конце помещения
поднял голову и рявкнул:
     -- Эй, куда это вы пре...
     Больше я ничего не слышал, потому что уже захлопнул з