ока, неуловимо похожий  взглядом  и
манерой говорить на секретаря-распорядителя  журнала, в котором я проработал
последние десять лет, одетый в зеленый офицерский китель без погон, отбросил
при нашем появлении толстый красный карандаш и метнулся на встречу.
     - Вадим Антонович,  слава тебе Господи,  нашлись. А то уж мы тут совсем
не знали, как быть, что делать... Разрешите доложить обстановку?
     - Пойдемте ко мне, Иван Ипатьевич, там и доложите. И карту захватите...
     Как  я  понял  из доклада,  состоявшегося  в  том  самом  кабинете, где
принимал меня Кириллов вчера вечером, мятеж (или, как деликатно  называл его
исполнявший роль как бы начальника штаба Центрального сектора товарищ Иванов
-  Операция Водоворот)  развивался. Вроде  бы  достаточно  успешно.  Бой  за
опорный  пункт  Шульгина  логично вписался в его  первую  фазу,  потому  что
одновременна ударные отряды мятежников начали захватывать  ключевые  об®екты
города по периметру Садового кольца с выдвижением по радиальным направлениям
к  центру  разведывательных  групп.  В  настоящий момент  под  их  контролем
накалялось пять или шесть  плацдармов  на подходах к  Бульварному  кольцу, а
также  практически  все вокзалы.  Даже  Людмила  словно бы меня не замечала,
очевидно, категорический приказ Станислава на нее подействовал. Тем хуже для
меня, в свое время она  постарается расквитаться за вынужденную сдержанность
с особой изощренностью. Видимо, подумал я, она страдает каким-то психическим
нарушением,  может  быть  -  паранойей,  ничем  другим  не  об®яснить  столь
агрессивной  и  непримиримой  ненависти к человеку,  который  не сделали  ей
ничего плохого, скорее, напротив.
     К  сожалению,  я  не  имел  возможности задавать вопросы,  хотя  многие
моменты происходящего мне оставались непонятны.
     Меня,  в частности, удивила странная позиция и  роль  войск московского
гарнизона. Он как бы оставался  принципиально  нейтральным, хотя  прошли уже
почти  сутки,  вполне определилось  и направление действий мятежников,  и их
цели.
     Еще - ни сам Троцкий, ни кто-нибудь  из членов его правительства до сих
пор  не  выступили с какими-либо заявлениями,  не  призвали народ и партию к
сопротивлению   провокаторам  и  предателям,   замахнувшимся  на  завоевания
Октября,  не дали  даже собственной оценки  происходящего. Впрочем,  все это
могло  об®ясняться  тем,  что  большинство  райкомов  РКП,  обладавших  всей
полнотой  власти   на  своей   территории,   или  уже   перешли  на  сторону
"восставших", или занимали выжидательную позицию, сохраняя при этом контроль
за местными охранными и карательными структурами
     Выходило так, что сам Троцкий заперся в Кремле, не знал, как поступить,
а  на  улицах  шли  полустихийные  стычки  между  не  слишком  значительными
формированиями  инсургентов  и  не имеющими единого командования, но верными
центральной власти отрядами ГПУ, ЧОНа и городской милиции.
     Я,  несмотря  на  полученную  подготовку  в  реалиях   советской  жизни
разбирался не  слишком глубоко, однако собственный  жизненный опыт  и звание
истории подсказывали, что здесь все не так просто.
     Вокзалы, конечно,  банки, почта  и телеграф об®екты важные,  и владение
ими  приносит  известные  выгоды,  но  при  условии,  когда  весь  город,  и
прилегающих губернии тоже находятся в твоих  руках, а иначе это лишь иллюзия
успеха. Признающие  главенство Предреввоенсовета войска  с периферии  вполне
могут обойтись  и без вокзалов,  высадиться и вагонов на  окраинах, на любом
полустанке  и  даже  прямо  в  чистом  поле  и  оттуда  наступать  к центру,
блокировав все  выходящие  из города  железнодорожные  и  шоссейные  дороги.
Телеграф  тоже имеет смысл занимать, когда у  неприятеля отсутствуют  другие
способы передачи информации, а самому  есть с  кем и для  чего  поддерживать
связь. Ну и так далее.
     Не  проще,  было бы всеми имеющимися у  мятежников  силами нанести удар
именно по  Кремлю и  Лубянке, арестовать правительство,  а уж тогда заняться
чисткой города?
     Но я промолчал.  Какое мне, и по легенде, да и в действительности, дело
до их военно-политических забав? Пусть Шульгин  с Новиковым сами разбираются
в беспорядках на подведомственной им территории.
     Я  же, исходя из исторического опыта, чисто  теоретически  предполагал,
что  подобная тактика,  мятежа оправдана лишь в  единственном  случае,  если
достижение  решительного  результата  не   планируется,  а  имеется  в  виду
обозначит успех, взять центральную власть за горло  и пред®явить ей какие-то
условия. При  этом нужно  быть заведомо уверенным,  что армия  сохраняет  и,
главное,   сохранит   полный  нейтралитет,  а  полицейские  силы  неприятеля
небоеспособны.
     Мои догадки тут же и подтвердились. Кириллов указал  карандашом в центр
карты города. С  моего  места не видно  было,  куда  именно, но явно  внутри
Бульварного кольца. - Когда вы рассчитываете занять Лубянку? - спросил он.
     - С наступлением темноты. Подготовлено  восемь штурмовых групп, которые
атакуют здание  и  одновременно  блокируют  все  радиальные улицы.  К  этому
времени будет проведена подготовительная работа изнутри. После ареста членов
коллегии и, возможно,  самого Агранова мы сможем по спецсвязи дать команду о
прекращении вооруженного сопротивления "восставшему народу".
     А с  крыши здания  можно  будет организовать прямой обстрел  внутренней
территории кремля и корректировку артиллерийского огня, если потребуется.
     -  Благодарю,  продолжайте  работу. Возможно,  я сам поприсутствую  при
штурме.
     Иванов не слишком отчетливо щелкнул  каблуками  и удалился, зажав карту
под мышкой. - Все слышали? - неожиданно обратился ко мне Кириллов.
     - В основном, но я не особенно прислушивался...
     - Хм! Трудно поверить...
     -  И тем не менее. Не  имею привычки вникать  в то, что меня не слишком
касается.
     - А разве происходящее в Москве вас не касается?
     - Я  сказал  -  не  слишком.  Я  ведь не генштабист,  даже не  строевой
командир.  Задача  брать штурмом  Кремль  или оборонять  его передо мной  не
стоит.  Так зачем  я  буду забивать  себе  голову?  Она  потребуется,  когда
придется решать непосредственно ко мне относящиеся вопросы.
     -  Странный  вы  человек, - включился в разговор Станислав.  - Какие же
вопросы вы считаете непосредственно для себя касающимися?
     - Пока  - личное выживание и благополучие. Других передо  мною никто не
ставил, и цели моего "похищения" по-прежнему остаются для меня загадкой.
     - Совершенной загадкой?
     - Ну конечно не совсем так... Используя дарованный мне Богом и природой
мыслительный   аппарат,  я   могу  предположить,   что  вы  надеетесь   меня
использовать в целях скорее внешне политических, поскольку моя личная боевая
ценность  практически  равна  нулю,  и ни с Троцким,  ни  с  Аграновым, ни с
Мураловым я связей не имею. Те же люди, которых знаю я и которые знают меня,
находятся не в Москве. - Так вы себе это приблизительно представляете?
     - Приблизительно  так. Поскольку ничего  более разумного и  логичного в
голову не приходит. Кое-что подобное мы и хотели вам предложить. Пока же вас
ждет   другая,  хотя   тоже  весьма  ответственная   миссия.  После  захвата
штаб-квартиры ГПУ вы пойдете парламентером лично к Троцкому...
     Вот это предложение меня по настоящему  поразило.  Прежде  всего  своей
видимой бессмысленностью. Захватить  в плен представителя вражеской стороны,
тем более простого  курьера (откуда они могли  знать, что  курьером окажется
человек,  мягко  говоря, не  совсем обычный?),  убедиться,  что  этот курьер
располагает  довольно  обширной  информацией и готов к  сотрудничеству, и не
придумать  ничего  лучшего,  как  посылать  его  для  переговоров  с  главой
государства, против которого поднят мятеж.
     Бред, если я хоть что-то понимаю в политике. Или игра, настолько тонкая
и  сложная, что мне, чужаку, незнакомому  с местными традициями, постичь  ее
правила  самостоятельно не под силу.  Примерно так,  хотя и  в гораздо более
сдержанных выражениях, я и ответил.
     - Необходимый инструктаж вы получите, - успокоил меня Станислав. - А на
досуге  можете  поупражнять  воображение.  Я  вас заверяю,  что  смысл здесь
кроется  глубокий.  Догадаетесь - хорошо. Нет - в свое время все раз®яснится
само собой.
     Возможно, так оно  и есть, но я пока не видел  ни  малейших зацепок для
дедукции или индукции. Разве что...
     - А  чтобы вам  было  не слишком скучно ждать,  пока придет время вашей
миссии, предлагаю вам нетрудную, но интересную работу... Не против?
     - Отчего же мне быть против? А справлюсь ли?
     -  Вне всяких сомнений.  Людей,  у нас видите ли, не слишком много, все
загружены делами выше головы.  Так  я вас  попрошу -  поработайте  несколько
часов  фронтовым  разведчиком.  На  верхнем  этаже  дома, где  мы  находимся
оборудовано нечто среднее между запасным командным и наблюдательным пунктом.
Будете смотреть в стереотрубу, наносить  обстановку на план города и  каждый
час докладывать ее непосредственно  мне по  телефону. И все.  Чтобы  не было
скучно,  товарищ  Бутусова составит вам  компанию.  Вдвоем  вы будете  иметь
постоянный круговой обзор. Заодно она удержит вас от опрометчивых поступков.
А затем, исходя из складывающейся  обстановки, мы с вами подробно побеседуем
о предстоящей миссии.
     ... Интересно  у них  тут  все устроено,  думал я, обходя  помещение, в
котором оказался.
     Насколько я успел узнать, это десятиэтажное, почти пятидесяти  метровой
высоты здание, "первый Московский небоскреб", как его гордо тогда величали в
газетах, было сооружено незадолго до  мировой  войны на  Тверской, несколько
ниже ее  пересечения с  бульварами, в  глубине узкого,  изогнутого подковкой
переулка.  Относясь  к   категории  "доходных  домов",  здание  состояло  из
нескольких десятков роскошных квартир в шесть, семь и более комнат, а нижние
три  этажа  предназначались  для  всякого рода  частных контор, адвокатских,
финансовых и прочих... Сейчас, в частности, там помещалось представительство
богатой    и   влиятельной    газеты   "Накануне",   совместно    издаваемой
московско-харьковско-берлинскими  сторонниками  консолидации   всех  русских
людей  на  платформе  "Евразийского  союза  истинных национал-патриотов".  И
совершенно непонятно было мне, для каких целей еще в благополучное довоенное
время хозяин заказал, а архитектор спроектировал и встроил внутрь дома  этот
потайной бетонный ствол, догадаться  о существовании которого, из-за сложной
внутренней планировки, ни жильцам, ни обслуге было практически невозможно.
     Ствол этот шел из подвала до крыши,  внутри находилась лифтовая шахта и
обвивающая  ее  чугунная лестница.  Из-за какой-то давней поломки, устранить
которую, по понятным  причинам, теперь  оказалось некому, лифт не работал, и
нам с  Людмилой пришлось  подниматься  пешком  четырнадцать  маршей,  вдыхая
затхлый воздух, пахнущий ржавчиной и  машинным  маслом, которым были некогда
смазаны тросы лифта.
     Через каждые  два этажа  в глухую  стену  были врезаны неизвестно  куда
ведущие железные двери. Судя по покрывавшей  их пыли и паутине, они тоже  не
открывались очень и очень давно.
     Над  десятым,  последним  этажом  располагался   обширный  чердак,  где
размещались  огромные, оснащенные  чугунными  колесами машины, поднимающие и
опускающие восемь "легальных"  лифтов, водонапорные  баки и связанное с ними
хозяйство,  электрощитовые и траснсформаторные  залы,  многочисленные выводы
дымовых и вентиляционных труб - одним словом, все, потребное для автономного
жизнеобеспечения  громадного  дома.  В  то  время  в  Москве  общегородского
коммунального  хозяйства,  можно  сказать  и  не  было, всякий  домовладелец
полагался на собственные возможности и предусмотрительность.
     Вдобавок   чердак   разделялся    на   секции    несколькими    глухими
противопожарными перегородками.
     Так что в этот лабиринт великолепно вписалось крестообразное помещение.
Четыре  комнаты, выходящие окнами на  все стороны  света,  соединенные двумя
узкими    перпендикулярными    коридорами,   а    на   их   пересечении    -
лестнично-лифтовая площадка.  На  стенах мраморные щиты  с десятком  больших
медных рубильников. Очевидно,  для независимого и тайного управления домовой
электросетью.  Имелись  здесь и туалет и ванная комната, достаточно  большая
кухня, несколько кладовых с холодильными шкафами.
     Установить  существование  этого   убежища  можно  было  только   путем
тщательных  обмеров дома снаружи и изнутри.  Что скорее  всего никому до сих
пор сделать в голову не приходило.
     Я  сразу  представил  себе  сумасшедшего  домохозяина,  решившего  жить
инкогнито в  собственном  доме,  незаметно его покидать  и так  же незаметно
возвращаться. И, судя по  дверям  на этажах,  обеспечившего себе возможность
тайно проникать внутрь чужих офисов и частных квартир.
     Все это я выяснил и рассмотрел примерно за час. Насколько можно судить,
сейчас постоянных жильцов  здесь не имелось, в скудно меблированных комнатах
везде лежала пыль, только в выходящей двумя окнами на запад - было прибрано,
и низкая деревянная  кровать  аккуратно  застелена чистым  бельем.  Однако в
примыкающей  к  кухне  кладовке  обнаружились  солидные  запасы консервов  в
ящиках, мешки с крупами,  сухим картофелем, яичным  порошком  и сухарями, на
полках - не меньше сотни бутылок  с  еще дореволюционной водкой, шустовскими
коньяками, головы сахара, обернутые в синюю плотную бумагу, и десятифунтовые
ящички с чаем. В  случае  необходимости  здесь можно было отсидеться не одну
неделю.
     И все  же  вопрос,  для чего солидному  домовладельцу  в  благополучные
царские  времена  потребовалось  оборудовать  подобное  убежище,  оставался.
Версия с сумасшествием, конечно,  отпадала.  Навскидку я нашел  сразу четыре
об®яснения.
     Хозяин мог быть очень  предусмотрительным  человеком,  может быть  даже
ясновидцем, и готовился к грядущим революционным беспорядкам. Не к  тем, что
произошли здесь на самом деле, а  гораздо  более скромным,  того  типа,  что
случились в моем мире в 1919-1920 годах.
     И  рассчитывал  эти беспорядки пережить  здесь,  исчезнув  бесследно на
время и наблюдая за происходящим из невидимых снаружи окон.
     Другой вариант - домовладелец, носивший, кстати, немецкую фамилию, знал
о грядущей войне и приготовил в самом центре Москвы тайную штыб-квартиру для
разведчиков любезного фатерланда. Почему в Москве, а не в тогдашней столице?
А откуда мы знаем, может,  и там имеется  нечто подобное? Москва  же в любом
случае не может не представлять интереса.
     А отсюда  весь город  как  на  ладони. До  самых  дальних,  пригородных
деревень и теряющихся в туманной дымке глухих подмосковных лесов.
     Третий  -  уголовный. Здесь  могла  размещаться, к примеру, лаборатория
фальшивомонетчиков.
     И четвертый - данное помещение предназначалось не  для самого господина
Нирензее,   а,  с  равной  вероятностью,  для  жандармского  управления  или
каких-нибудь  эсеров  и  социал-демократов. И  построено  вообще  без ведома
хозяина.  По сговору  с архитектором и  подрядчиком. Менее вероятно,  но  не
исключено.
     В комнате, выходящей в сторону Кремля, я нашел военный  полевой телефон
в футляре  из  толстой кожи, красный  лакированный  проводи  которого уходил
вниз, в лестничный  колодец, и артиллерийскую стереотрубу на треноге. Рядом,
на столе лежала  карта  города, на которую  я должен был  наносить визуально
наблюдаемую обстановку. Не хватало только поблизости артиллерийской батареи,
которой  я мог  бы  давать корректировку огня. А может быть, и есть  где-то,
только я об этом еще не знаю.
     Вид   отсюда   открывался,   с   точки  зрения  туриста,  великолепный.
Бесконечное  пространство крыш, то  красных,  то  ржаво-желтых,  то зеленых,
двух-, трех-, пятиэтажные дома с квадратными  и треугольными глухими дворами
внутри, о существовании которых я и не догадывался, проезжая по улицам мимо,
полоски и пятна покрытых осенним золотом и багрянцем бульваров и скверов...
     Ни одного здания, сравнимого по высоте  с этим, в поле зрения  не было,
разве  только торчащий  чуть  левее  модерный серый замок универмага  Мюра и
Мерилиза, семиэтажная коробка Лубянки,  стена  Китай-города, а сразу  за ней
кремлевские  башни  и  колокольня  Ивана  Великого.  Если бы  на  ней  сидел
грамотный наблюдатель с дальнобойной крупнокалиберной винтовкой или ракетным
станком, он бы сумел меня достать, а больше некому.
     Я  подстроил цейсовскую трубу по своим глазам, потом выглянул в коридор
и прислушался. Полная, глухая тишина. Только вдалеке -  легкое металлическое
погромыхивание.  Людмила, все  время, пока я  изучал помещение, ходившая  за
мной по пятам  и злобно молчавшая, решила, наконец, заняться  приготовлением
обеда. Неистребимая женская  сущность или просто ей  есть захотелось гораздо
быстрее, чем мне.
     Стараясь  ступать бесшумно,  но и не  так, чтобы это выглядело будто  я
подкрадываюсь, я  пошел по направлению звука. На  пороге  кухни остановился.
Людмила уже успела разжечь высокую и длинную, обитую черным железом печь, за
приоткрытой  дверцей полыхало алое пламя,  рядом с топкой  громоздилась куча
поленьев  и торчала ручка совка из помятого ведра с синевато поблескивающими
кусками угля.
     Сама она стояла у стола  и, тихо  ругаясь сквозь зубы, неумело ковыряла
плоским ножевым штыком консервную банку.
     Сапоги Людмила сняла,  переобувшись в стоптанные войлочные шлепанцы, но
револьвер оставила. Странные они здесь  люди. Воображают, что наличие кобуры
на  поясе  уже  повергает  в  страх  возможного  противника.  Расхаживает  с
отстегнутой крышкой, из-под которой торчит изогнутая  деревянная рукоятка, и
считает, что  это  я  ее должен  бояться,  а  не  она  меня.  Не  может себе
представить, что человек с  расстегнутой  кобурой  привлекает к  себе лишнее
внимание  и  провоцирует  желание у него  этот пистолет отнять,  пока  он не
совершил какой-то глупости...
     Ощутив спиной  мой взгляд, Людмила обернулась. И, как  я и предполагал,
рука у нее дернулась, возможно, и непроизвольно, к правому бедру.
     Широкой улыбкой  и  протянутыми  вперед пустыми руками  я остановил  ее
порыв.
     -  Нервы,  да?  Понимаю.  Проще  всего  приковать  меня  наручниками  к
водопроводной трубе в дальнем коридоре  и ни о чем  не  беспокоиться. Я даже
сам сопротивляться не  буду.  А  со своими  начальниками сама разберешься...
Только пушку не трогай, слишком часто последствия бывают необратимыми.
     Она снова шепотом выругалась.
     - Кончай валять дурака. Я  просто от  неожиданности.  Не  выношу, когда
тихо подходят со спины. А о том,  что  я говорила и как себя  вела - забудь.
Так было надо. Есть хочешь?
     - И пить тоже, - ответил я. Что ж, если  она снова меняет стиль  игры -
пожалуйста. Я не догматик. - Чем угощать собираешься?
     -  Разносолов  не  обещаю. Вот  бобы с  свининой.  Можно найти  говяжью
тушенку. Что-то овощное есть. Или омлет из яичного порошка. Не ресторан, сам
понимаешь.
     - Что подашь, то и будем. Чем могу помочь?
     - Банку открой, а я сковородку прогрею. Потом хлеб нарежешь...
     Идиллия, можно сказать. Мы с ней выпили  граммов по сто водки, причем в
ее стакане я заблаговременно растворил шульгинскую обезволивающую таблетку.
     Местные  консервы,  на  мой  вкус,  оказались  гораздо  лучше тех,  что
изготавливались у нас. Отчего-то  на  войнах и  в космических перелетах я ел
совершенно  неудобоваримые продукты.  Хотя,  правда, тогда они  мне казались
почти нормальными.
     Время, пока препарат подействует,  мы провели в каком-то необязательном
разговоре. Я  не хотел задавать вопросов по существу происходящего, она, как
мне казалось, просто не определила для себя, о чем со мной стоит говорить, а
о чем нет. Но вот, кажется, контрольное время вы