ярким и прыгало по экрану туда-сюда. Этому находилось только одно возможное
объяснение: лодка очень близко, совсем рядом. "Вот она подходит... вот она
уходит...", - комментировал командир. Старший помощник стоял слева и изучал
навигационную прокладку на карте. В гидролокационной рубке акустики
продолжали следить за советской подлодкой. Мысленно они отсеивали мягкие
ритмичные звуки ее гребного винта от завесы океанского шума в своих
наушниках. Но ничто из того, что они слышали или видели на экране, не
показывало глубины ее погружения. Они могли только слушать и гадать. Вот
уже несколько минут расстояние между лодками находилось около отметки
"ноль". Акустик даже высказал предположение, что "Эхо" поднялась почти на
поверхность и может оказаться почти над "Тотог". Затем ему показалось, что
"Эхо" вновь погружается.

Было бы легче, если бы "Тотог" получила новое приспособление,
предназначенное определять глубину погружения другой лодки путем измерения
создаваемого ею возмущения в воде. Устройство состояло из четырех
гидрофонов, которые предполагалось установить на рубочных рулях. Но на
судоверфи это сделать не успели, и лодка в нужный момент оказалась без
ценного приспособления.

Изображение на осциллографе запрыгало снова, на сей раз лихорадочно. "Вот
она, подходит...", - начал фразу командир и не закончил. Изображение на
осциллографе исчезло. В этот момент операторы гидролокатора потеряли все
следы "Эха". Никто не знал, ушла она вправо или влево. Она просто ушла.

Но вскоре советская подлодка дала о себе знать самым страшным образом. Эта
6000-тонная субмарина ударила сначала по верху рубочных рулей "Тотог".
Затем ее гребной винт проскрежетал по металлическому корпусу "Тотог" с
таким грохотом, что гидроакустики вынуждены были отключить свои наушники.

"Тотог" резко накренилась на правый борт на 30 градусов, ее отбросило назад
и вниз. Люди едва удержались на ногах. В центральном посту повсюду валялись
чашки, карандаши, линейки и карты. В торпедном отсеке три человека, спавшие
на торпедах, скатились с матрацев на палубу.

Один из моряков бросился к водонепроницаемой переборке и задраил дверь. Он
даже не заглянул внутрь торпедного отсека, чтобы убедиться, нет ли там
кого-нибудь. В соответствии с инструкциями, он обязан был, прежде всего,
задраить именно эту дверь, ведущую в отсек, имеющий люки, ведущие за борт.
Оказалось, что он запер там молодого торпедиста, прибывшего на лодку лишь
за три месяца до ее выхода в этот поход, который перепугался не на шутку.
Прошло несколько минут, прежде чем все убедились, что прочный корпус не
пострадал, и перепуганного молодого моряка выпустили из торпедного отсека.

Офицеры, не занятые на вахте, бросились на свои боевые посты,
предусмотренные на случай столкновения. Вахтенный офицер отдал свои
последние распоряжения и передал вахту командиру. Балдерстон распорядился:
"Тревожный сигнал о столкновении не давать". Было уже слишком поздно
соблюдать тишину с целью избежать обнаружения, равно как и не было
необходимости объявлять по лодке о происшедшем столкновении. Тем не менее,
в соответствии с распределением обязанностей, экипаж спокойно передал
тревожное сообщение о столкновении друг другу, из одного отсека в другой.
Таким же образом из отсека в отсек, в обратном порядке, доложили, что в
отсеках разрушений не обнаружено.

Гидроакустики снова приступили к прослушиванию. То, что они услышали и что
было записано на пленку, казалось, подтверждает худшее. Похоже, что один из
гребных винтов советской лодки был оторван, и из-за отсутствия
сопротивления воды турбина, вращающая гребной вал, пошла вразнос. Если это
так и если ее прочный корпус пробит, то она затонет в океане, на глубине
более 600 метров. У нее произойдет направленный внутрь взрыв, и никто не
спасется.

Позже гидроакустики услышали в наушниках звуки, напоминающие запуск и шум
работающего двигателя. Послышалось громкое хлопанье дверями, похожее на то,
что на лодке задраивали водонепроницаемые переборки. Наконец, гидролокатор
уловил какие-то хлопки, которые оператор гидролокатора Линдсей
интерпретировал, как треск разрушающейся стали.

После этого океан показался притихшим. Акустики пытались услышать что-либо,
указывающее на то, что советская лодка удаляется или продувает балластные
цистерны. Но всякие звуки просто прекратились.

Кто-то в гидролокационной рубке выключил магнитофон, на котором велась
запись по принципу бесконечной петли. Если бы магнитофон оставался
включенным, то запись столкновения через некоторое время оказалась бы
стертой.

В глубоком напряжении операторы продолжали поиск, пытаясь найти хоть
какой-нибудь признак того, что советская лодка спаслась. Тишина в наушниках
могла означать лишь одно: 99 подводников беспомощно тонут в запредельную
глубину. Теперь уже не имело особого значения, что это были советские люди.

Через несколько минут Балдерстон приказал быстро уходить. Не было даже
мысли всплыть или подняться на перископную глубину. Фактически это был
трусливый подводный побег с места происшествия. Экипаж "Тотог" не собирался
предпринимать поиска оставшихся в живых людей и обломков, что обычно
делается в морской практике при столкновениях. Основное указание
Балдерстону было избегать дальнейших встреч с советскими кораблями.

"Тотог" шла на восток со скоростью 12 узлов, с креном в 10 градусов на
правый борт. Каждый раз, когда Балдерстон прибавлял скорость, его лодка
кренилась еще больше. Одна за другой стальные плиты, приваренные к рубке,
отрывались водой. Каждая из них падала на корпус лодки со страшным
грохотом.

Вода проникала в центральный пост через пробоину, сделанную гребным винтом
советской подлодки. Но пройдет много часов, прежде чем "Тотог" всплывет и
небольшая группа офицеров под покровом темноты сможет тщательно осмотреть
внешние повреждения.

Подводники в спешке пытались избавиться от свидетельств катастрофы.
Командир и старшие офицеры собрались в кают-компании, чтобы обсудить, что
произошло. Там их приветствовал Скот Лейдиг, один из "спуков",
прикомандированных к "Тотог". Он был морским пехотинцем, которого
командировала военно-морская контрразведка, поскольку он свободно владел
русским языком. Зная, что ничем не мог помочь во время столкновения, и
чтобы никому не мешать, он устроился в кают-компании и там ждал развязки
этого происшествия. Лейдиг был ветераном войны во Вьетнаме, на "Тотог" его
знали как интересного рассказчика. Показалось, что командир и Лейдиг
заранее сговорились отвлечь офицеров от тяжелых воспоминаний о
происшествии. Балдерстон спросил Лейдига, испытывал ли он когда-нибудь
настоящий страх? Лейдиг, похоже, намек понял и начал ужасный рассказ о том
времени, когда он командовал взводом во Вьетнаме. Ему пришлось вести взвод,
чтобы уничтожить снайпера, замаскировавшегося на рисовом поле. Внезапно
взвод оказался под огнем другого снайпера. Единственным укрытием, куда
бросился Лейдиг, было небольшое дерево. Как только он приземлился за
деревом, автоматная очередь срезала ему рюкзак со спины.

Офицеры внимательно слушали Лейдига, а их руки все еще подрагивали. По ходу
рассказа у них стали появляться мысли о том, что, пожалуй, Лейдигу пришлось
пережить больше, чем им.

Затем в течение двух часов командир и старшие офицеры пытались совместно
восстановить детали инцидента и пришли к единому заключению, что "Тотог"
должна была бы идти на другой глубине. Никто не говорил о том, что могло
случиться с советской подлодкой и ее экипажем.

Впервые офицеры видели Балдерстона почти застенчивым. Лишь один раз он
тряхнул головой и промолвил: "Вы должны обращать внимание на то, на что
нужно обращать внимание - безопасность корабля, безопасность экипажа, и,
конечно, избегать опознания..."

Балдерстон не закончил фразу. Но и не было нужды заканчивать ее. Офицеры
поняли, что он имел в виду. Позже он скажет то, о чем все думали в течение
нескольких часов до тех пор, пока "Тотог" не всплывет и его офицеры не
оценят повреждения, а он сам не убедится, что его лодка сможет вернуться в
Перл-Харбор. "Ну вот, так идет моя карьера, - наконец скажет он и добавит:
- Я теперь могу забыть о звездах". Он потерял все шансы стать адмиралом.

Когда они были в 150-200 милях от Советского Союза, Балдерстон приказал
всплыть. Несколько офицеров выбрались через носовой люк в темноту ночи. Они
не могли выйти обычным путем, через центральный пост и ходовую рубку. Люк,
ведущий в ходовую рубку, был проломан, а ходовая рубка залита водой.

Когда офицеры вышли на палубу, то увидели, что рубочный руль выгнут назад,
возможно на одну треть или больше. Как будто это массивное сооружение было
сделано из картона. Кусок гребного винта советской лодки врезался в крышку
верхнего люка ходовой рубки. Один из перископов оказался безнадежно погнут.
Большинство антенн электронных мачт загнулись внутрь и были бесполезны.
Послать сообщение домой представляло большие трудности, но было необходимо
доложить командованию ВМС на Тихом океане о происшествии.

Экипаж соорудил временную антенну из провода, натянутого над верхней
палубой лодки. Через некоторое время удалось передать короткое сообщение о
том, что имело место серьезное столкновение с советской подлодкой и "Тотог"
прекращает операцию за два месяца до срока.

В ответ последовало указание: "Тотог" идти вдали от ближайших портов прямо
в Перл-Харбор". Чуть позже последовало уточнение: "Лодке не входить в
Перл-Харбор до наступления полной темноты, заходить в порт с выключенными
ходовыми огнями, при полном затемнении".

По пути домой Балдерстон собирал экипаж посменно и предупреждал всех, что
ведение разговоров о столкновении запрещено где бы то ни было, кроме
официальной комиссии по расследованию.

Прибытие "Тотог" в Перл-Харбор датировано в вахтенном журнале 1 июля. Ее
завели в сухой док судоверфи, и рубочные рули были задрапированы огромным
покрывалом. Никто без специального разрешения не имел права осматривать
повреждения, даже экипаж. Экипаж задержали на борту еще на 24 часа, до тех
пор, пока повреждения не были надежно закрыты и каждый член экипажа не
подписал обещание о сохранении происшествия в тайне. Один из моряков
намеревался сохранить осколок корпуса советской лодки в качестве сувенира,
запрятав его в свой рундучок на борту "Тотог". Через несколько месяцев это
вскрылось, и контрразведчики настояли на том, чтобы он передал им этот
осколок.

Контр-адмирал В. Смолл, командующий подводными силами на Тихом океане,
встретил "Тотог" на пирсе и был одним из первых, узнавших детали
происшествия. Кроме него о случившемся было доложено адмиралу Муреру,
бывшему командующему ВМС на северной Атлантике, впоследствии назначенному
председателем объединенного комитета начальников штабов. Либо Мурер, либо
кто-то другой из верхнего эшелона разведки в Пентагоне доложил эту
печальную весть министру обороны М. Лэйрду. Все докладывалось только устно.
Никто не хотел оставлять следов на бумаге.

Лэйрд лично доложил президенту Никсону о том, что произошло столкновение и
советская подводная лодка, похоже, затонула. Лэйрд сейчас припоминает, что
реакция Никсона была не совсем понятной.

Было ясно, что США не намерены сообщать Советскому Союзу о том, что, как
полагали официальные лица, в 50 милях от полуострова Камчатка существует
безвестная подводная могила. Учитывая особую секретность, которая окружала
все операции подводных лодок, само собой разумелось, что Белый дом не
собирался сообщать о столкновении двух атомных подлодок с ядерным
вооружением, причем в один из самых напряженных моментов в отношениях между
США и Советским Союзом. Кроме того, у Советского Союза за последнее время
было так много происшествий на море, что Никсон и его советники решили, что
Советский Союз, по-видимому, возложит вину за гибель очередной лодки на
свою несчастную отсталую технологию.

Была создана комиссия по расследованию, хотя все, связанные с инцидентом,
были уверены, что советская лодка погибла. Действительно, Смолл, Мурер и
Лэйрд теперь говорят, что они точно помнят, что им докладывали о гибели
советской подлодки типа "Эхо". Другие бывшие старшие офицеры ВМС, включая и
того, кто слышал магнитофонную запись гидролокатора, говорят, что
заключения о гибели советской лодки основывались главным образом на
устрашающих звуках, записанных на пленку. Но должностные лица из ВМС
заявляют, что без убедительных доказательств официальное заявление о том,
что советская подлодка затонула, не может быть занесено в документы ВМС
США.

Вскоре после столкновения Дж. Бредли срочно прибыл в Перл-Харбор, чтобы
попытаться точно установить причину этого происшествия. В лучшем случае
можно было предположить, что командир советской подлодки совершил
неожиданный, неосторожный и гибельный маневр. Но такое предположение сразу
же породило встречный вопрос, и Бредли стало ясно, что командирам
американских подлодок необходимо видоизменять свою тактику. Из случившегося
можно было сделать четкий вывод о том, что слишком велика опасность удара в
борт на большой скорости. Если такое случится, то обе лодки неминуемо могут
погибнуть.

Поэтому Бредли ввел новые правила ведения слежки, в которых официально
закреплялись приемы, разработанные и проверенные на практике "Белесым
Маком". Подлодки должны вести слежку, держась либо немного правее, либо
немного левее преследуемой лодки. Это даст американским лодкам более
широкие возможности для маневрирования в экстренных случаях и, кроме того,
позволит по-прежнему прятаться в шумах кильватерной струи преследуемой
лодки. Было добавлено еще одно правило, противоречившее приемам Мака, -
лодки должны вести слежку с более безопасных дистанций.

Бредли не винил Балдерстона в инциденте. И Балдерстон, которому был
запланирован перевод с "Тотог", вступил в командование дивизионом из
четырех подлодок, в число которых входила и "Тотог". Но он оказался прав в
отношении получения им адмиральского звания. Этого так и не произошло. Он
ушел в отставку через семь лет и стал баптистским священником. Его сердце,
ослабленное еще в детстве ревматизмом, не выдержало, и он умер в 1984 году.
Он никогда не говорил ни своей жене, ни детям о том столкновении.

Молчание Балдерстона было типичным. Связанные обязательствами соблюдения
секретности, подводники не могли искать эмоционального утешения, которое
получают в большинстве случаев мужчины от своих жен и детей в случаях
неприятностей по работе. Его вдова Ирен Балдерстон говорит:

"Не в его натуре было что-либо рассказывать. А я даже и не мечтала
спрашивать его или совать нос в его дела".

Пожалуй, единственные разговоры об инциденте велись среди членов экипажа
"Тотог". Рассказывали о нем вновь прибывающим на лодку. Подводники шепотом
говорили друг другу о том, почему у лодки изогнутый рубочный руль, и одна
группа акустиков передавала другой припрятанную запрещенную магнитофонную
ленту с записью звуков с гидролокатора во время столкновения. За пределами
же лодки эта пленка прокручивалась в школе гидроакустиков, в качестве
анонимного примера шумов тонущей советской подводной лодки. Затем через
двадцать лет судьба советской подлодки типа "Эхо II" неожиданно стала
предметом обсуждения.

Уже после распада Советского Союза Борис Багдасарян, бывший командир
советской подлодки, выступил с заявлением, что именно он командовал той
подлодкой, которая столкнулась с "Тотог", и что он жив и здоров. А
поскольку и в Советском Союзе, и в США было очень мало людей, которые
знали, что их правительства длительное время скрывали ужасный инцидент, его
сообщение привлекло мало внимания. Но рассказанная Багдасаряном история
подтверждается высокопоставленными представителями советских ВМС, и его
повествование совпадает со многими подробностями, предоставленными членами
экипажа "Тотог". Хотя имеются и несколько расхождений. Сидя в своей
московской квартире с сигаретой в руке, Багдасарян, с поседевшими волосами,
худощавого телосложения, производил впечатление скорее стареющего
профессора, чем командира подлодки. Но он был командиром подлодки более
десяти лет до того, как вывел подводную лодку (бортовой номер К-108) в
трехсуточный учебный поход в июне 1970 года.

Багдасарян участвовал в экспериментах на советских дизельных подлодках, в
том числе на той, которую американцы называли типа "Виски". Он вел ее в
подводном положении в течение 30 суток, несмотря на дефекты в ее
конструкции, в результате чего часть выхлопных газов засасывалась обратно в
лодку через шнорхель. К концу месяца экипаж был настолько отравлен, что
руки и ноги у моряков распухали. В Советском Союзе, по словам Багдасаряна,
после этого похода в воспитательных целях говорили о высоких моральных
качествах советских моряков. Но так высказывались политработники, с
которыми офицер-подводник не раз конфликтовал.

Не боялся Багдасарян и американцев. По его словам, однажды он "атаковал"
американский линкор "Нью Джерси", открыто преследуя его на пути в
Тонкинский залив, и если бы у него был приказ, то утопил бы линкор. Он
также заходил в американские воды, чтобы попытаться проследить за
американской подлодкой с баллистическими ракетами, когда она покидала Гуам,
затем составил фальшивый доклад о патрулировании, как это делали некоторые
американские командиры подлодок. Ему не удавалось следить за американской
лодкой более 18 часов (просто мелочь по сравнению с подвигом "Белесого
Мака"), но этого было достаточно, чтобы заслужить репутацию одного из самых
смелых командиров на советском флоте.

При этом он всегда оставался суеверным и боялся катастрофы. Однажды он
предпочел задержаться с выходом, чем выйти в море без счастливого для
экипажа талисмана, крысы Машки. Чтобы выиграть необходимое время, он сказал
адмиралу, что в холодильнике лодки слишком много мяса, датированного 1939
годом. "Побег крысы с корабля - хорошо известный признак беды, - говорит
Багдасарян. - Вот почему нужно было задержать наш выход в море". Однако на
борту "К-108" так и не оказалось счастливого талисмана в тот зловещий день.
Возможно, ей нужно было бы иметь его.

Багдасарян говорит, что "К-108" совершала учебный поход, маневрировала,
выполняя циркуляции с изменением глубины погружения. Очень похоже на то,
что и предполагал экипаж "Тотог". Рано утром 24 июня его лодка совершала
циркуляцию на глубине 40 метров с постоянной скоростью 5 узлов.

Подлодка поднялась на перископную глубину, чтобы принять сообщение с
берега. Затем снова ушла на глубину 40 метров и начала поворот на 90
градусов вправо. Идея заключалась в том, чтобы провести тренировку на
проверку звуков в районе, который экранировался шумами, создаваемыми
собственными винтами. (Американцы так и предполагали.)

Как рассказывает Багдасарян, его акустики вскоре услышали звук, который они
приняли не за американскую подлодку, а за имитатор шумов
подлодки-приспособления, похожей на торпеду и создающей такие же звуки, как
и подлодка, ведущая слежку. Через четыре минуты акустики потеряли контакт.
А через две минуты раздался грохот...

Что происходило затем в советской лодке, было похоже на то, что, по словам
американских подводников, они вообразили себе. Палуба "К-108" стала
наклоняться вперед сначала на 20 градусов, затем на 30 градусов. Лодка
стала выходить из-под контроля.

"Под нами была глубина 2500 метров, - уточняет Багдасарян, - я объявил
аварийную тревогу, приказал продуть носовую часть главной балластной
цистерны. Никаких изменений. Стали продувать всю главную балластную
цистерну. Снова бесполезно, лодка продолжала тонуть. Дал команду задраить
водонепроницаемые переборки. В ответ - тишина. Экипаж, по-видимому, был в
шоке".

"Сказать по правде, я начал сомневаться в тот момент в возможности
успешного всплытия", - говорит Багдасарян. Он закричал на своих опешивших
подчиненных. Наконец, стали поступать доклады: "Я слышу, шум воздуха
стихает", - доложил гидроакустик.

К тому моменту командир понял, что произошло сто