одали  лампу, так как он должен
показать  ему кое-какие письма;  а так  как генерал Йорк,  по-видимому, еще
колебался,  то автор  прибавил:  "Надеюсь, что  Ваше Превосходительство  не
поставите  меня  в  затруднительное  положение, принудив  меня  уехать,  не
выполнив данного  мне поручения". Тогда генерал  Йорк велел принести огня и
позвал  из  передней  начальника   штаба  полковника  Редера.  Письма  были
прочитаны. После  минутного раздумья генерал Йорк  сказал: "Клаузевиц, вы -
пруссак, полагаете  ли вы, что  письмо генерала д'Овре честно  и что войска
Витгеншгейна  действительно  будут находиться  31-го  в указанных  пунктах.
Можете ли  вы дать мне честное  слово, что это так  будет?". Автор отвечал:

"Я ручаюсь Вашему Превосходительству  за честность письма; руководствуюсь я
при этом  тем, что  я знаю о генерале  д'Овре и о других  лицах, входящих в
состав главной квартиры Витгенштейна; но будет ли эта диспозиция выполнена,
я поручиться не могу; ведь Ваше Превосходительство сами изволите знать, что
на войне при всей доброй воле часто приходится оставаться позади той черты,
которую  сам  себе  наметил".  Генерал помолчал  еще  несколько  мгновений,
погруженный в  серьезное размышление. Затем, протянув  автору руку, сказал:
"Я  ваш. Скажите  генералу Дибичу, что  завтра рано  утром мы должны  с ним
переговорить на Пошерунской мельнице, и что теперь я твердо решил порвать с
французами и  их делом". Условились, что встреча  состоится в 8 часов утра.
Покончив с этим, генерал Йорк сказал: "Я не намерен делать дело наполовину,
я  вам добуду  еще и Массенбаха".  Тут он  велел позвать одного  офицера из
кавалерии Массенбаха, недавно перед этим прибывшего сюда. Прохаживаясь взад
и вперед  по комнате,  он сказал приблизительно  словами Валленштейна: "Что
говорят  в ваших  полках?".  Офицер тотчас  стал изливать  свой  восторг по
поводу мысли  отделаться от  союза с французами  и заявил, что  эти чувства
разделяют решительно все в прусских частях. "Хорошо вам, молодым людям, так
говорить, а  ведь у  меня, старика, голова  шатается на плечах",  - отвечал
Йорк.

В самом  радостном настроении духа автор  поспешил вернуться в Вилкишкен, а
на следующее  утро он  сопровождал генерала Дибича  к Пошерунской мельнице,
куда прибыл  и генерал Йорк в  сопровождении полковника фон-Редера и своего
старшего  адъютанта  майора  фон-Зейдлица.  Кроме  автора  генералу  Дибичу
сопутствовал  один  лишь граф  Дона.  Таким образом,  при этих  переговорах
присутствовали одни лишь пруссаки по рождению.

Текст  конвенции  уже повсюду  опубликован,  поэтому  ограничимся тем,  что
скажем,  что  она  устанавливала  нейтральность прусского  корпуса,  и  ему
отводилась в  прусской Литве,  близ русской границы,  полоса земли, которая
тоже объявлялась  нейтральной. В  случае если бы  один из двух  монархов не
утвердил  конвенции, прусским  войскам  предоставлялся свободный  проход по
кратчайшему пути  на родину;  если неутверждение последовало  бы со стороны
прусского  короля,  то  пруссаки  обязывались  в течение  двух  месяцев  не
принимать участия в военных действиях против русских.

Уже  26-го  генерал Йорк  отправил  из  с. Шелель  находившегося при  армии
флигель-адъютанта   короля  майора   графа  фон-Генкеля  в   Берлин,  чтобы
предварительно  поставить  короля в  известность  о создавшемся  положении.
Теперь он отправил в  Берлин с текстом конвенции офицера генерального штаба
майора фон-Тиле. Генерал  Йорк закончил препроводительную бумагу следующими
словами:

"Я  охотно готов  сложить  свою голову  к стопам  ВашегоВеличества,  если я
допустил  ошибку; я  умер  бы с  радостным и  спокойным сознанием,  что, по
крайней мере, ни как  верноподданный, ни как истинный пруссак я не грешен".

"Теперь или никогда настал момент, когда Ваше Величество может освободиться
от дерзких требований союзника,  темные планы которого относительно Пруссии
возбуждали бы справедливое беспокойство,  если бы счастье оставалось на его
стороне. Этот  взгляд руководил мною, и да  поможет небо, чтобы он послужил
ко благу отечества."

Генерал фон-Массенбах  находился с шестью батальонами  и одним эскадроном в
Тильзите;  два   других  эскадрона  располагались  на   дороге,  ведущей  в
Инстербург, а  семь находились  при бригаде Башелю  в окрестностях Рагнита.
Генерал  Йорк   послал  30-го   в  Тильзит  офицера   и  уведомил  генерала
фон-Массенбаха о шаге, который  он предпринял; при этом, чтобы избавить его
от ответственности,  он отдал ему определенный  приказ немедленно выступить
из Тильзита и присоединиться к корпусу. Он переслал ему и письмо, в котором
уведомлял маршала Макдональда о своем решении.

Генерал Массенбах  без малейшего колебания выполнил  приказ генерала Йорка.
Сначала обстоятельства, казалось, чрезвычайно благоприятствовали этому, так
как в  Тильзите стояли только  его 6 батальонов, а  войска дивизии Гранжана
размещались отдельно. Но в ночь с 30-го на 31-е, как раз когда он собирался
выполнить  полученный  им приказ,  в  Тильзит  случайно вступило  несколько
полков  из  дивизии Геделе,  прибывших  из Кенигсберга,  а прибытие  других
полков,   а   также   дивизии   Гранжана  ожидалось   в   скором   времени.

Генерал  Массенбах полагал,  что  эта мера,  быть может,  направлена против
него, и  при таких условиях счел за лучшее  не выступать ночью, а дождаться
дня в расчете, что к тому времени подозрения рассеются. Это заключение едва
ли являлось правильным; если  бы французы уже ночью начали подозревать его,
то  подозрение не  рассеялось  бы и  днем. Но  безусловно, днем  было легче
принять  надлежащие меры, и  единственно, чего  надо было опасаться,  - это
того, чтобы  к утру подозрения не  превратились в уверенность. Однако, дело
обстояло  совсем  не так:  войска  были  сосредоточены не  для того,  чтобы
использовать их  против Массенбаха, и последний  мог спокойно переправиться
31-го   в  8   часов   утра  через   Неман  и   пойти   навстречу  русским.

Маршал  Макдональд, уяснив  себе, наконец,  все эти происшествия  из писем,
которые  генерал Йорк  и генерал  Массенбах ему  написали и  доставили уже,
когда все  было кончено, поступил в  высшей степени благородно: он отпустил
находившегося в  прикомандировании к  его штабу лейтенанта  фон-Корфа с его
отрядом  в 30  коней,  которого Массенбаху  не удалось  захватить  с собой,
причем  он обошелся  с  ним ласково  и одарил  как  офицера, так  и солдат.

Среди  прусских  войск  известие  о  заключении конвенции  было  принято  с
величайшим восторгом.

Причины,  заставлявшие генерала  Йорка  так долго  медлить с  окончательным
решением, отчасти  уже очерчены в нашем  рассказе. Нерешительность при этом
играла, вероятно, наименьшую роль. Он надеялся, что положение его корпуса в
военном отношении  ухудшится, что  подойдут другие русские  отряды и, таким
образом, создадутся  более веские  основания для его решения.  Он и добился
этой цели, так как,  во-первых, генерал Левиз настолько приблизился, что он
уже вступил в связь  с генералом Дибичем, а во-вторых, отряды Виггенштейна,
выдвинутые против маршала  Макдональда, могли служить прекрасным аргументом
для  защиты генерала  Йорка, если  бы ему  пришлось выступить  перед судом.

Далее,  генералу  Йорку  хотелось  дождаться возвращения  своего  адъютанта
майора фон-Зейдлица, который с часу на час мог прибыть из Берлина. Генералу
удалось  добиться и  этой  последней цели,  так  как этот  офицер прибыл  в
Тауроген  29-го утром.  Указания, привезенные  им по  политическим вопросам
своей миссии, опубликованы не  были. Надо полагать, что в Берлине почли еще
несвоевременным  порвать  союз с  Францией  и предполагали  это сделать  не
иначе, как  по предварительному  соглашению с Австрией.  Поэтому, вероятно,
ответ был  отрицательный, т. е. молчание. Если  бы в Берлине допускали, что
генерал  Йорк   способен  на   сделанный  им  смелый   шаг,  то,  вероятно,
застраховали бы  себя от него путем  определенно отрицательного ответа, и в
таком случае генерал Йорк не отважился бы на этот шаг. По счастью, этого не
случилось, а майор Зейдлиц, к которому генерал Йорк питал большое доверие и
от личных  заключений которого многое в  данном случае зависело, сам твердо
держался того взгляда, что  Пруссия в данный момент может и должна сбросить
с  себя  французское  иго;  с  этой  предвзятой установкой  он  оценивал  и
положение  дел в  Берлине  и в  этом  смысле оказал  прекрасное влияние  на
генерала Йорка. Последний сознавал, что сильно рискует, но по крайней мере,
руки у него не были окончательно связаны.

С другой  стороны, если  судить по-человечески, то  приходится сказать, что
решение,  подобное  тому,  которое принял  в  данном  случае генерал  Йорк,
требует известного времени для того, чтобы оно окончательно созрело, и если
этот период  созревания назвать нерешительностью, то  таковая была пожалуй,
побеждена у генерала Йорка последним поручением, которое имел к нему автор.

Так как виновность его  изо дня в день, пока тянулись переговоры, все более
и  более нарастала, то  под конец  потребовался, лишь небольшой  толчок для
того, чтобы удалить всякую мысль о возвращении назад.

Поведение  генерала  Дибича  в  течение  всего  этого  времени  заслуживает
величайшей похвалы. Он проявил по отношению к генералу Йорку такое доверие,
какое  только допускала  лежавшая на  нем ответственность; в  течение всего
времени переговоров он держался непринужденно, открыто и благородно и в эти
минуты заботился исключительно об  общем благе и притом, казалось, учитывал
интересы Пруссии  не менее,  чем интересы России; прежде  всего он устранял
всякую мысль  о превосходстве  русского оружия, всякое  проявление гордости
победителя, тщеславия и грубости; всем этим он в значительной мере облегчил
для генерала  Йорка принятие трудного самого  по себе решения, которое, при
менее   благоприятных   условиях,   вероятно,   так  и   не   созрело   бы.

Автор с  удовольствием вспоминает небольшой инцидент,  который имел место в
Вилькишкене. В  ночь с  28-го на 29-е,  когда автор только  что вернулся от
генерала Йорка, в его  комнату вошел генерал Дибич, крайне взволнованный, и
сказал, что  он только что  получил известие, что разъезд  в составе одного
урядника и шести казаков, посланный в Рагнит с письмом для генерала д'Овре,
захвачен неприятелем.  Это письмо или вернее  записка, к тому же написанная
на французском языке, содержала краткий отчет о том, насколько продвинулось
дело с генералом Йорком;  эта записка, попав в руки французов, окончательно
изобличила бы генерала Йорка. Генерал Дибич был в полном отчаянии от мысли,
что он стал виновником несчастья, которое должно постигнуть этого генерала.
Он обратился  к автору в тоне просьбы, чтобы  тот немедленно снова поехал к
генералу Йорку  и честно сознался ему в  случившемся. Поручение это было не
из приятных,  однако, автор охотно взял его на  себя: уже поданы были сани,
когда  вошел казачий урядник  и доложил  генералу Дибичу, что  его внезапно
атаковал  неприятель;  бывшие  с  ним  казаки  рассеялись.  "А  письмо!"  -
воскликнул   поспешно   генерал.  -   "Вот   оно",   -  спокойно,   отвечал
красавец-казак,  возвращая письмо  генералу.  Последний бросился  автору на
шею, проливая слезы радости.

Как  только  маршал  Макдональд узнал  об  отпадении  пруссаков, он  тотчас
выступил из Тильзита в Мелаукен, расположенный при входе в лесной питомник.
На  своем  пути он  не  встретил  ни Витгенштейна,  ни  Шепелева, а  только
несколько казачьих полков, принадлежавших к отряду генерал-майора Кутузова.
Конечно,  они  дали  ему  дорогу, и  он  благополучно,  прибыл в  Мелаукен,
несмотря  на  энергичное  преследование   со  стороны  Кутузова  и  Дибича.

Генерал Шепелев, по ошибке  перепутав названия селений, прибыл 31-го вместо
Шилунишкена в Шиллен, находящийся на дороге из Тильзита в Инстербург. А так
как Макдональд  не двигался по этой  дороге, то Шепелев оказался совершенно
бесполезным. Генерал  Витгенштейн страшно  рассердился на этого  генерала и
устранил его от командования авангардом. Впрочем, сам Витгенштейн, находясь
29-го  в  Лебегаллене,  всего   в  5  милях  от  Шилунишкена,  имел  полную
возможность  прибыть 31-го  еще  вовремя в  это селение.  Однако,  он дошел
только до  Зоммерау; крайне  плохие дороги, утомление  войск, необходимость
занимать под ночлег отдаленные  селения могут, конечно, служить оправданием
его  коротких переходов;  но  главная причина  заключалась в  том,  что его
энергия  начала  ослабевать,  и  после  стольких  огромных  успехов  начала
возникать  мысль,  что  теперь   уже  нет  настоятельной  нужды  в  крайнем
напряжении сил, и что лучше поберечь собственных людей.

Однако,  граф  Витгенштейн, следуя  за  маршалом Макдональдом  по пятам  до
самого  Кенигсберга, помешал  ему  сосредоточить там  свои силы  и устранил
всякую   мысль  о   возможности   обороны  французами   восточной  Пруссии.

Таким образом, вопрос, служивший  предметом горячих прений в штабе русского
главнокомандующего, следует ли  переходить границу, фактически уже оказался
разрешенным. Если  Витгенштейн уже  дошел до Кенигсберга,  то его следовало
поддержать, и Чичагов получил приказание двинуться за ним через Гумбинен. В
результате   оба    корпуса   проследовали   за    французами   до   Вислы.

При этом Чичагову как  старшему в чине генерал-аншефа было поручено главное
командование войсками,  вторгнувшимися в  Пруссию. Витгенштейн почувствовал
себя настолько  обиженным этим  назначением, что остался  в Кенигсберге под
предлогом  болезни.  Впрочем,  этот  инцидент вскоре  был  улажен.  Чичагов
остался  под Торном, а  Витгенштейн, оставив  10 000 человек  под Данцигом,
переправился  с  остальными войсками  через  Вислу, дошел  до Косница,  где
отдыхал несколько недель, а затем двинулся на Берлин, куда вступил в начале
марта.

Хотя  действия   Витгенштейна,  конечно,  основывались  на  соответственных
приказах Кутузова и императора,  но все же именно он всякий раз давал новый
импульс  этому наступлению,  докатившемуся до  берегов Эльбы, и  увлекал за
собою все остальное.

Хотя  генерал  Йорк, как  мы  видели, и  проявил известную  дальновидность,
подготовив прусского короля посредством двух отдельных сообщений к решению,
которое он  намеревался принять, тем не  менее заключенная Йорком конвенция
явилась   для   короля   в   высшей  степени   неприятной   неожиданностью.
Самоуправство  этого  генерала поставило  короля  в крайне  затруднительное
положение.  Момент,  подходящий  для  изменения политической  ориентировки,
казалось, еще не наступил;  но если бы даже действительно настало время, то
представлялось  ненужным и  неправильным  самовольное решение  Йорком этого
вопроса. Такие  рассуждения были вполне естественны  в Берлине, так как там
еще  не могли  полностью  осознать все  значение гибели  французской армии.
Также недостаточно  в Берлине  учитывали и все  последствия, вытекавшие для
войны в целом вследствие выхода генерала Йорка из рядов сражающихся. В этих
условиях  заключенная  Йорком  конвенция  рассматривалась  как  бесполезное
самоуправство.

Однако, спокойный анализ всех обстоятельств и советы барона Гарденберга уже
тогда  заронили в  голову  короля мысль,  что  союз с  Францией среди  бури
несчастий,  которые последняя  сама  навлекла на  себя, не  является долгом
Пруссии и не отвечает ее интересам.

Итак, в  этот трудный  момент было решено избегать  обязывающих заявлений и
возможно искусно лавировать между враждующими сторонами.

Формально было  выражено неодобрение поступку генерала  Йорка, конвенция не
получила утверждения, командование корпусом  должно было перейти к генералу
Клейсту, над действиями генерала Йорка назначалось следствие, Наполеону был
предложен другой  вспомогательный корпус; со всеми  этими решениями в Париж
был  послан князь  Гацфельд.  Все это  были мероприятия,  которые  не могли
оказать большого влияния на  чашу политических весов, но все же должны были
на первое время удовлетворить французов.

К  корпусу Йорка  с  этими поручениями  был послан  флигель-адъютант короля
подполковник  фон-Пацмер. Но  сущность дела  заключалась в том,  что корпус
Йорка находился позади войск Витгенштейна, и подполковник фон-Нацмер должен
был,  следовательно,  проследовать через  линию  русских войск.  Он не  мог
сделать этого  тайно, да и не имел такого  поручения; он отправился к графу
Витгенштейну  и  просил  его разрешения  проехать  к  генералу Йорку.  Граф
Витгенштейн  спросил  его,  в   чем;  заключается  его  поручение,  на  что
подполковник фон-Нацмер  отвечал, что ему поручено  отрешить генерала Йорка
от  командования  и передать  таковое  генералу Клейсту.  "В таком  случае,
подполковник, вы  не пройдете через мои  посты", - сказал граф Витгенштейн.
"Поручено ли вам еще что-нибудь?". Подполковник фон-Нацмер признался, что у
него есть письмо к русскому императору.

"Ах,  его  передать  я  вам  разрешу с  величайшим  удовольствием".  Подали
небольшие сани;  в них сел с  подполковником фон-Нацмером русский офицер, и
они вместо поехали в  Вильно к императору. Это произошло в середине января.
Таким  образом, генерал  Йорк  сохранил свое  сомнительное командование.  В
Берлине  каждый  день получались  все  новые  и новые  сведения о  разгроме
французов. Мысль о возможности сопротивления крепла с часу на час, и четыре
недели спустя после отправки подполковника фон-Нацмера уже не было сомнений
в  том,  на какую  сторону  следует  стать. Король  покинул Потсдам,  чтобы
отправиться в  Бреславль. 7  марта Витгенштейн вступил в  Берлин. Следом за
ним  шел генерал  Йорк,  и 17  марта он  вошел в  Берлин; в  тот же  день в
Бреславле  было опубликовано  сообщение,  что в  результате ознакомления  с
данными  следствия  генерал Йорк  признается  невиновным,  а поэтому  снова
восстанавливается  на своем  командном посту;  тем же числом  было помечено
воззвание короля к прусской армии и народу.

Этот беглый обзор следствий  похода в Россию и истоков движения, вовлекшего
в себя массы, являются необходимым для полного уяснения значения конвенции,
заключенной Йорком.

Если бы  Йорк соединился с Макдональдом, то  у последнего вместе с дивизией
Геделя, подходившей  из Кенигсберга,  оказалась бы армия в  30 800 человек,
сосредоточенная за Неманом. А  так как главная русская армия остановилась в
Вильно, Чичагов получил приказание  не переходить границу, а у Витгенштейна
вместе с войсками, подошедшими  из Риги, было всего лишь 25 000 человек, то
трудно  предположить, чтобы  последний решился  двинуться за Неман  на свой
страх,  дать сражение  маршалу  Макдональду и,  продолжая войну,  развивать
операции  до  самого сердца  Пруссии.  Правда,  в истории  похода в  Россию
полковника Бутурлина сказано, что граф Витгеншейн еще в окрестностях Вильно
получил направление на Гумбинен, но оказался вынужденным из-за плохих дорог
у  Немана  свернуть на  север;  однако, этому  неосновательному или  скорее
непонятному месту  в этой  книге едва ли можно  придавать большое значение.
Направление на Гумбинен и направление на Вилькомир чересчур различны, чтобы
служить одной  и той же цели. В окрестностях Вильно  едва ли могло придти в
голову  двинуть корпус  в  25 000  человек на  расстояние  30 миль  в глубь
Пруссии.  Насколько автор  припоминает происходившее  в то время  в главной
квартире  Витгенштейна,  последнему  приходилось  просто с  боя  добиваться
разрешения на  последовательное продвижение  к Кенигсбергу с  целью захвата
пути  отступления Макдональда,  а затем  на преследование этого  маршала до
самой Вислы.  Сам же Витгенштейн  был постепенно, шаг за  шагом, вовлечен в
эту операцию сперва запоздалым  отходом Макдональда, затем отделением Йорка
и переговорами с ним и, наконец, заключенной с ним конвенцией и тем опасным
положением,  в   каком  оказался   Макдональ