ом  пути автор  28 июня застал  главную квартиру императора  уже в
небольшом  городке  Свенцянах,  в  трех  переходах  от  Вильно.  Война  уже
вспыхнула, и началось отступление  армии. Главная квартира генерала Барклая
находилась на два перехода ближе к Вильно.

Автору пришлось  представить доклад императору о  том, в каком положении он
нашел  делала Дриссе.  Генерал Пфуль,  естественно, присутствовал  при этом
докладе. Задача,  как можно себе представить,  была нелегкая. То, что можно
было сказать  против Дрисского лагеря, било  непосредственно генерала Пфуля
по  самому чувствительному  месту. В  то время  автор был  адъютантом этого
генерала,  который   чрезвычайно  дружественно   принял  его  в   Вильно  и
рекомендовал его императору; кроме того, поручение, данное автору, вовсе не
заключалось  в том,  чтобы представить  критику основной  идеи укрепленного
лагеря,  а в  том, чтобы доложить,  в каком  положении он застал  работы. С
другой стороны, в этом  бесконечно важном вопросе автор так близко принимал
к сердцу  те бросавшиеся в  глаза крупные недостатки и  промахи, которые он
обнаружил  в замысле,  связанном  с этим  лагерем. Он  ощущал непреодолимую
потребность обратить  внимание императора на те  опасности, которые нависли
над армией  и начавшейся кампанией. Император,  доверие которого к генералу
Пфулю, как  мы указала  выше, было несколько  поколеблено еще в  Вильно, со
своей стороны  ощущал потребность,  чтобы его снова  убедили в правильности
первоначального  решения  безусловной, основанной  на искреннем  убеждении,
похвалой. Автор,  заранее обдумав все эти  обстоятельства, принял решение в
своем   устном   докладе,  который   он   сопровождал  памятной   запиской,
ограничиться  рамками  данного  ему  поручения, но  в  то  же время  слегка
коснуться тех  затруднений, в  которых можно было  запутаться. Последствием
этой беседы было то, что у императора углубилось подозрение, что начатое им
предприятие было недостаточно  зрело обдумано. Второй принц Ольденбургский,
супруг  будущей  королевы Виртембергской,  следовательно, зять  императора,
находившийся  в  главной  квартире  и  пользовавшийся  доверием  и  дружбой
императора, несколько дней спустя сказал автору, что императору показалось,
будто автор  не вполне откровенно высказал  свое мнение. Автор ответил, что
он хотел  лишь обратить  внимание на важнейшие  обстоятельства, которые еще
надлежит обсудить в этом  деле, и что действительно ему при этом рисовались
некоторые затруднения, которые надо во всяком случае предусмотреть заранее,
чтобы не  быть застигнутым ими врасплох.  Принц сказал, что император решил
еще раз исчерпывающим образом поговорить с глазу на глаз об этом предмете с
автором.  Этот разговор  так и  не состоялся,  так как император  уже начал
обсуждать вопрос о лагере с другими хорошо знакомыми ему офицерами, которые
высказывались     против    лагеря     более     категорическим    образом.

В это  время, т. е. когда стали приближаться  к Дрисскому лагерю, в главную
квартиру  императора прибыл  генерал-лейтенант граф  Ливен. Он  был русским
послом  в Берлине  и чрезвычайно  любезно способствовал переходу  автора на
русскую службу. Автор посетил  его. Граф Ливен разделял его мысли и чувства
по вопросам ведения войны.  Господствовавшее в Берлине мнение заключалось в
том,  что Наполеона  должны погубить  огромные размеры  Российской империи,
если  Россия их использует  надлежащим образом,  т е. будет  оберегать свои
силы до последнего мгновения  и ни при каких условиях не заключит мира. Эту
мысль, в  частности, высказал Шарнгорст. Когда  граф Ливен прибыл в главную
квартиру, он был поглощен  этой идеей и, конечно, говорил и с императором в
этом  смысле. Формулировка  его  мысли, услышанная  автором от  него  еще в
Берлине, сводилась к тому,  что первый пистолетный выстрел должен раздаться
только  под Смоленском.  Хотя  эта формулировка  заключала в  себе неверную
мысль, так как постоянное сопротивление при отходе составляет необходимую и
весьма существенную часть этого рода обороны, но все же главная идея, в ней
заключенная,   была  чрезвычайно   важна.  Она   должна  была   бы  оказать
благодетельное   влияние,  если   бы  нашла   отклик  в   руководстве;  она
подчеркивала,  что  не  следует  опасаться  очистить  всю  нашу  страну  до
Смоленска  и  что лишь  на  этом  рубеже должна  начаться серьезная  война.

Автор передал  генералу Пфулю  эту идею генерала Ливена  и пытался склонить
его к  более смелому замыслу, чем его  Дрисский лагерь. Однако Пфуль менее,
чем кто-либо  иной, мог уловить  и усвоить себе чужую  мысль; он утверждал,
что   это  преувеличение,   не  приводя,  однако,   никаких  доказательств.

Этот разговор  с Пфулем  снова возбудил в  авторе чувство уныния  по поводу
руководства военными действиями. Это  чувство еще более усилилось благодаря
тому, что ежедневно происходило на его глазах.

Командовавший армией генерал  Барклай, главная квартира которого находилась
на расстоянии одного перехода  позади главной квартиры императора, неохотно
подчинялся   исходившему   оттуда   нерешительному   руководству   военными
действиями. Неприятель не напирал на него слишком энергично, и это побудило
Барклая остановиться там, где по общему плану он не должен был задержаться.
Пфуль беспокоился о том,  как бы неприятель не достиг Дриссы раньше русской
армии. Автора  неоднократно посылали  в главную квартиру  генерала Барклая,
дабы побудить  его к более быстрому  отступлению. Хотя при генерале Барклае
состоял подполковник  Вольцоген, служивший посредником,  однако, всякий раз
автор встречал довольно плохой  прием. У русского арьергарда было несколько
удачных стычек  с французским  авангардом; это внушило и  войскам и старшим
начальником  известную самоуверенность,  и генерал Барклай,  человек весьма
спокойный,  опасался,  как  бы  этот  бодрый  дух войска  не  был  подорван
непрерывным отступлением.

Автор не  разделял беспокойства  генерала Пфуля, усматривая  в нем признаки
известной  слабости,  а потому  всякий  раз крайне  неохотно отправлялся  к
генералу  Барклаю,   и  хотя  спокойствие   и  кажущаяся  самостоятельность
последнего ему  и нравились, однако, непослушание  и отсутствие доброй воли
со стороны этого генерала вызывали в нем беспокойство.

Автор думал  про себя, что в таком великом  и важном деле необходимо стоять
близко к самому делу,  ясно представлять положение вещей в каждом отдельном
случае  и лишь  в соответствии  с ним  и на  основе его  принимать решения.
Правда,  путем  исторических сопоставлений  можно возбудить  представления,
связанные и более отдаленными  целями, и, если есть время, дать им созреть,
но   нельзя  посредством  их   вести  армий   в  бой.  С   другой  стороны,
противодействие  и  неповиновение  в  момент выполнения  важнейших  военных
операций являются предвестниками неизбежной гибели.

Эти  ощущения достигли  у автора  высшего напряжения  в Виздах.  Этот город
находится приблизительно на полпути  между Вильно и Дриссой. В то время как
главная квартира  императора находилась там,  внезапно поступило донесение,
что  неприятель обошел  русскую  армию с  левого фланга.  Отсюда, казалось,
следовало,  что  необходимо было  изменить  диспозицию  марша во  избежание
поражения на следующий день  отдельно следующих колонн превосходными силами
противника. Автор  в данном случае, как и вообще  об этом походе, не собрал
никаких заметок  относительно дней, численности и  населенных пунктов; тот,
кто в  этих его записках захочет  отыскать такого рода исторические данные,
будет  неудовлетворен. Автор  заботился  главным образом  о том,  чтобы при
посредстве  впечатлений,  полученных  им,  и картин,  прошедших  перед  его
глазами,  подготовить  несколько   красочных  мазков  для  будущей  картины
событий.  Генерал  Пфуль,  у  которого жил  автор,  был  внезапно вызван  к
императору,  причем ему  было сказано,  чтобы он  с собою привел  и автора.
Когда мы  пришли, император находился в  кабинете; в обширной комнате перед
этим  кабинетом находились  князь  Волконский, генерал  Аракчеев, полковник
Толь  и капитан  гвардии граф  Орлов. Полковник  Толь служил  в генеральном
штабе  и  вскоре   был  назначен  генерал-квартирмейстером  армии  генерала
Барклая, что в русской армии означает должность помощника начальника штаба.
Начальник  штаба  ведает  общим  ведением  дела,  а  генерал-квартирмейстер
специально  тактическими и  стратегическими вопросами. Хотя  полковник Толь
еще не  состоял в  должности генерал-квартирмейстера, однако,  он уже тогда
занимал приблизительно соответствующее положение.

Граф  Орлов  был  адъютантом   князя  Волконского,  но  так  как  последний
совершенно не вмешивался в вопросы ведения войны, то тем меньше приходилось
считаться с этим молодым офицером.

Князь Волконский  сообщил генералу Пфулю полученное  известие и сказал ему,
что император  желал бы  знать, что теперь  следует предпринять. А  так как
подполковник Клаузевиц  совершил осмотр позиции на  пути движения к Дриссе,
то он также приглашен сюда; пусть же генерал Пфуль вместе с этим офицером и
полковником  Толем  обдумают,  какие меры  в  настоящее  время лучше  всего
принять.

Генерал  Пфуль немедленно  заявил,  что создавшееся  положение вытекает  из
неповиновения,   проявленного   генералом   Барклаем.   Князь   Волконский,
по-видимому, согласился  с этим, но тут же  вполне резонно заметил, что тем
не  менее в  настоящее время  важнейший вопрос  состоит в том,  как следует
посту пить.  Тут Пфуль  показал себя со  всем присущим ему  своеобразием. С
одной  стороны,  он  был   приведен  в  явное  замешательство  неожиданными
событиями, с другой -  долго сдерживаемые огорчения толкали его к иронии, к
которой он всегда был склонен; он и теперь откровенно стал на этот путь и с
видным удовольствием  заявил, что так как его  совету не последовали, то он
не  может взять  на себя  и указание  выхода из создавшегося  положения. Он
говорил это, быстро бегая взад и вперед по комнате.

Автор готов  был провалиться  сквозь землю при  этой выходке Пфуля.  Как ни
расходился  он   с  Пфулем   во  взглядах,  однако,   другие,  естественно,
отождествляли его  с последним. Всякий полагал, что  он ученик Пфуля и, как
таковой,  проникнут его  идеями  и восхищается  его способностями.  Поэтому
автор считал себя ответственным за поведение Пфуля как за свое собственное.

Хотя та унизительная роль,  на которую без всякой войны с его стороны автор
оказался  обреченным,  имела лишь  крайне  ничтожное  значение среди  столь
важных  обстоятельств, тем  не менее  всякий найдет вполне  простительным и
свойственным человеку,  что именно то положение,  в котором оказался автор,
прежде  и больше  всего  волновало его;  в конце  концов  ведь мы  не можем
полностью  отрешиться от  чувства  собственного достоинства,  и если  нам и
приходится в  некоторых случаях поступиться им,  то все же рана, нанесенная
собственному    достоинству,    вначале    является   очень    болезненной.

Князь  Волконский  и  генерал Аракчеев  с  видимым  нетерпением ждали,  что
кончится все это дело, не проявляя ни малейшего желания в него вмешиваться;
каждую  минуту  император  мог отворить  дверь  и  спросить, чем  кончилось
совещание,  -  при  такой   обстановке  совещаться  пришлось  трем  младшим
офицерам. Полковник  Толь, граф  Орлов и автор  вместе подошли к  столу, на
котором была разложена карта,  чтобы изучить положение дела. Граф Орлов как
молодой   офицер,  еще   никогда  не  занимавшийся   крупными  оперативными
вопросами,  но  отличавшийся  живым   умом,  внес  сразу  ряд  чрезвычайных
предложений,  которые мы,  остальные двое,  не могли  признать практичными.
Полковник  Толь предложил  ряд изменений  в направлении марша  на следующий
день,  которые сами  по  себе были  целесообразны, но  легко  могли вызвать
замешательство,  так как  было уже  слишком поздно  и нельзя  было уверенно
рассчитывать  на  своевременную рассылку  приказа.  Автору  же этот  вопрос
рисовался  далеко  но  в том  угрожающем  освещении,  как воспринимали  его
другие,   даже  если  бы   все  в   действительности  было  так,   как  это
предполагалось  К  тому  же он  оценивал  полученное  донесение как  весьма
сомнительное.  Поэтому  он держался  мнения,  что следует  оставить в  силе
принятые решения  и не  предпринимать никаких изменений.  На военном совете
обычно одерживает  верх мнение  того, кто не  хочет что-либо предпринимать.
Так случилось и здесь. Полковник Толь присоединился к мнению автора, и было
решено  доложить  императору,  что  лучше  всего оставить  в  силе  прежние
распоряжения.  Император  открыл  двери.  В  них  прошли  генерал  Пфуль  и
полковник Толь; и совещание  закончилось. На следующий день выяснилось, что
донесение  было ложным;  армия  достигла Дрисского  лагеря, не  встретив ни
одного  неприятельского солдата,  за исключением  тех, которые  нажимали на
арьергард.

Этот  инцидент  самым  наглядным  образом  убедил  автора,  что  при  таком
командовании  армией дела не  могут идти  хорошо. Надо думать,  что доверию
императора  к генералу  Пфулю нанесен  был новый  тяжкий удар, так  как его
больше  не  приглашали  к  императору,  как  то ранее  часто  имело  место.

Тогда автор попытался обратить  внимание самого генерала Пфуля на потерю им
доверия императора и на  все невыгоды его положения, дабы внушить ему мысль
о необходимости  выйти из него. Он откровенно заявил  Пфулю, что, хотя он и
не считает генерала Барклая пригодным для того, чтобы с успехом командовать
большой  армией  против  Наполеона,  ему все  же  кажется,  что он  человек
спокойный и решительный и хороший солдат; что, видимо, доверие императора с
каждым  днем все более  и более склоняется  к нему  и что если  бы генералу
Пфулю удалось  убедить императора передать  верховное командование генералу
Барклаю, то этим, по  крайней мере, было бы установлено единство и увязка в
маневре армий. Автор был уверен, что он идет навстречу благородным чувствам
генерала, который  при всей своей односторонности  и обособленности не имел
ни  тени эгоизма.  У него было  самое нежное  и благородное сердце  в мире.

8  июля,  когда главная  квартира  императора вступила  в Дрисский  лагерь,
император  призвал  генерала Пфуля,  чтобы  совместно с  ним и  несколькими
другими  офицерами своей  свиты объехать  лагерь. Пфуль  пояснял императору
цель  и  назначение  отдельных  укреплений,  причем дело  не  обошлось  без
небольших недоразумений.  Император, по-видимому,  искал подтверждения слов
Пфуля, глядя  на выражение лиц, сопровождавших  его. Однако, большей частью
на  их  лицах  было  написано сомнение.  Полковник  Мишо,  флигель-адъютант
императора, перешедший с сардинской службы на русскую, начал службу военным
инженером; он,  следовательно, был специалистом и,  кроме того, пользовался
репутацией  очень образованного  и способного  офицера. По-видимому,  он со
всем планом  в целом не был согласен и именно  он вскоре после этого громко
высказался против Дрисского лагеря и тем самым вызвал окончательное решение
императора.

Впрочем, в  данное время еще не  вполне отказались от первоначальной мысли,
так  как автору  было  поручено на  следующий день  осмотреть  местность на
правом  берегу реки  и выбрать  позиции, на  которых можно было  бы оказать
сопротивление неприятелю  в случае его переправы  через реку в целях обхода
нашего фронта.

Между тем, военные события  в общем слагались отнюдь не так, как то наметил
в  своем плане  генерал Пфуль.  Когда с  открытием военных  действий настал
момент отдать приказ генералу  Багратиону перейти в наступление против тыла
неприятеля, то на это не хватило решимости; или доклады генерала Пфуля, или
сознание  недостаточности сил  привели к  тому, что Багратион  выбрал такой
путь отступления,  который дал  ему возможность впоследствии  соединиться с
первой западной армией. Таким  путем была извергнута главнейшая катастрофа,
которую мог вызвать план  Пфуля, т. е. полное уничтожение армии Багратиона.

Итак,  император увидел,  что тот  план кампании, который  он первоначально
поддерживал, являлся уже наполовину развалившимся; он увидел, что его армия
в Дриссе на одну шестую слабее, чем он надеялся; со всех сторон раздавались
сомнительные  отзывы  о  Дрисском  лагере;  он  потерял  доверие  к  своему
первоначальному  плану и  к  его инициатору  и начинал  сознавать трудность
подобного руководства военными действиями; генерал Барклай в своих докладах
самым энергичным  образом возражал  против сражения под  Дриссой и требовал
прежде  всего соединения  обеих армий,  в чем  он был совершенно  прав. При
таких обстоятельствах  император принял решение  отказаться от командования
армией,  временно поставить  во главе  всех войск генерала  Барклая, сперва
отправиться в  Москву, а оттуда в  Петербург, чтобы повсюду ускорить работу
по усилению  армии, позаботиться  о снабжении ее  продовольствием и другими
запасами  и  организовать  ополчение,   в  котором  взялась  бы  за  оружие
значительная  часть  населения  страны.  Несомненно,  что  лучшего  решения
император принять не мог.

Генерал Пфуль  оказался в  чрезвычайно стесненном положении;  император уже
несколько дней  не говорил  с ним ни  слова, а свита  начала его совершенно
избегать.  Тут  автор  вновь еще  раз  настаивал,  чтобы Пфуль  предупредил
разрыв,  сам отправился  бы  к императору  и высказался  бы  за безусловную
передачу  командования  армией в  руки  генерала Барклая.  Не без  горького
чувства  решился генерал  на  этот шаг;  тем большую  честь это  делает его
благородному сердцу.  Он немедленно пошел к  императору, который принял его
очень  ласково и  сделал  вид, что  решение он  принимает  исключительно по
совету генерала,  что едва  ли соответствовало действительности,  так как в
таком  случае это  произошло  бы не  без сопротивления  и лишь  после более
длительного обсуждения.

Так как  теперь было  окончательно решено не принимать  сражения в Дрисском
лагере, да и невозможно было для генерала Багратиона присоединиться здесь к
первой армии, то  генерал-от-кавалерии принц Александр Виртембергский, дядя
императора, который  в качестве витебского губернатора  находился в главной
квартире  императора  со времени  прибытия  ее в  Дриссу, предложил  занять
намеченную  им  позицию  под   Витебском,  которая  по  его  описанию  была
неприступна. Итак, было решено двинуться на Витебск.

Французы еще  не миновали Дрисской позиции.  Дороги через Полоцк на Витебск
была  еще свободна,  и  так как  неприятель до  сих  пор не  слишком сильно
напирал  на наш  тыл,  то можно  было надеяться  выполнять,  не подвергаясь
особой опасности, это передвижение,  по существу являвшееся ввиду положения
Витебска фланговым маршем, прикрытым Двиной. В Витебске рассчитывали уже во
всяком  случае   соединиться  с  Багратионом,  притом   дорога  на  Витебск
продолжалась дальше на Смоленск,  где выходила на большой московский тракт;
она представляла вполне естественную линию отступления для соединения как с
Багратионом, так и с  подкреплениями, двигавшимися из центральных областей.
Это  направление было  признано  генералом Барклаем  единственным по  своей
целесообразности,  вероятно,   скорее  по  этим   соображениям,  чем  из-за
обещанной   герцогом   Александром  Виртембергским   сильной  позиции   под
Витебском.  Очевидно,  дело  обстояло  именно  так,  и  автор  почувствовал
огромное  облегчение и  радость,  когда он  увидел, что  оно  приняло такой
оборот.

Правда, положение русской армии  было еще весьма опасным, и общее положение
на  театре войны  складывалось для  нее еще далеко  неблагоприятно; однако,
таково   уже   свойство   человеческого   мышления,   что   избавление   от
непосредственно грозившей крайней беды представляется уже великим счастьем;
при  малейшем  улучшени