ак следует! Мы
не знаем, когда нам завтра удастся поесть и попить...
   Кроме того, он посоветовал отдохнуть пару часов перед выходом.
   --  Вам понадобятся все ваши силы,  --  подчеркнул он. -- Завтра, когда
рассветет, мы должны быть уже за полдюжины миль отсюда!
   Ван Делле поел  с малым  аппетитом. Он печально говорил о своих  гордых
ожиданиях, с которыми он прибыл ко двору императора.
   -- В своей работе  я слишком опирался на гипотезы, --  жаловался он. --
Простые наблюдаемые факты меня не интересовали. Вот и дошло до того, что я с
бесславием  и срамом должен покидать дворец -- как вор, под покровом ночи  и
тумана!
   -- Будет  ли  туман  --  это еще вопрос, -- возразил  Броуза. -- Легкий
туман, не густой, нам бы не повредил, но в жизни все выглядит иначе,  нежели
бы нам хотелось. Но я думаю, мы хорошо проведем дело и без тумана. К тому же
сейчас новолуние.
   -- В моем сердце,  -- жаловался алхимик, -- сейчас перемешались страх и
надежда. Но это так только сейчас, а  ведь поэт Петрарка сказал, что в жизни
человека чаще сбывается страх, нежели надежды.  Что же нам еще остается, как
не подставлять ударам судьбы свой твердый лоб?
   С тяжелым сердцем решился он оставить свои  книги. Их у него была целая
высокая стопка, но в карман своего красного кафтана он  сунул  лишь  трактат
Сенеки  "De tranquillitate  vitae", то есть  "О спокойствии жизни",  который
хотел иметь при себе в столь опасном пути.
   --  Такое  дело,  как наше, -- заметил  Броуза,  -- не совершается  без
усилий и опасностей.  Но у вас есть преимущество -- я в жизни еще не помогал
бежать ни одному человеку.
   -- Разве это преимущество? -- удивился алхимик.
   --  Конечно! -- пояснил  Броуза, на  мгновение впадая в свое  привычное
дурачество. -- Потому  что, как говорят, поп никогда  не служит так  хорошо,
как  свою первую мессу. Приободритесь. Увидите,  здесь,  как  на молитве  по
четкам, вам споют в конце "Gloria"(1).
   Когда  пробило час  ночи,  Броуза  закрепил  шелковую лестницу на  двух
железных крючьях, которые  перед тем вбил меж кирпичей  под  окном эркера  и
закрепил деревянными клиньями. Потом  он  показал дрожавшему от волнения ван
Делле, как  следует  ею  пользоваться.  Он  перебрался  через  подоконник  и
спустился вниз,  а затем  вернулся в окно, взял  узелок с  вещами алхимика и
свой ранец и сказал:
   -- Это нетрудно, и никакой опасности нет. Только смотрите  вверх,  а не
вниз.  Спускайтесь  шаг за  шагом, не  спешите. Если  будут слышны шаги  или
голоса -- замрите и не двигайтесь. Когда я буду на земле, я вам свистну.
   Когда ван  Делле встал на лестницу, внизу начал рычать лев,  сидевший в
клетке посреди парка, а следом  ночную тишину прорезал меланхолический  крик
орла,  прикованного цепью к железной  штанге.  Но эти  звуки не смутили  ван
Делле.  Голоса львов и орлов  были не опасны ему.  Но когда у самых его глаз
пронеслась летучая мышь, он не удержался от легкого вскрика.
   Пока  он  спускался  по  веревочным  ступенькам,  страх  его  проходил.
Спускаться было легко,  и опасности не предвиделось.  Внизу громко шелестели
деревья.  Потревоженные  во сне птицы  вскрикивали  и хлопали крыльями.  Над
головой  сияли  дружественные созвездия: Возничий, Большая Медведица, Ворон,
Голова Быка, Венец Ариадны и Пояс Ориона.
   Уже  почти  достигнув  земли,  он  так  заспешил,  что  дело  кончилось
падением. Высота была небольшая, но, приземляясь, алхимик споткнулся и упал.
   Броуза наклонился над ним.
   -- Вставайте, пане, скорей! Все идет  хорошо, но нам нельзя  терять  ни
минуты!
   Ван Делле попробовал встать, цепляясь за Броузу, но ничего не вышло. Со
стоном он опустился на землю. Нога была явно повреждена.
   О дальнейшем передвижении  нельзя было и  думать, но Броуза не  потерял
головы.  Он  нес,   толкал  и  волок  алхимика  до  маленькой  хижины,  косо
прислонившейся к  наружной стене  в отдаленной  части  парка  "Олений  ров",
словно  пьяный  к  дверному косяку.  Там он  уложил стонущего  ван  Делле на
перину,  высек огонь  и  засветил масляную  лампу.  Потом  заботливо снял  с
алхимика башмаки и подал ему пару мягких турецких туфель, сильно поношенных,
но сделанных из прекрасной газельей кожи.
   -- Где мы? -- спросил алхимик.
   --  В  моем домике,  --  объяснил Броуза,  --  и все  здесь -- в  вашем
распоряжении. Здесь вас искать не станут, будьте уверены. Пусть они шарят по
всем сельским дорогам вокруг Праги! Этот домик, две яблони и огородик, где я
выращиваю зелень, мне подарил покойный государь.
   Он смахнул с глаз слезу.
   -- Видишь, -- глухо проговорил алхимик, -- каким опасностям  подвержена
наша бедная жизнь и как счастье опять выказывает мне свою неверность.
   -- Вы слишком положились на содействие  Бога, -- предположил Броуза, --
когда прыгнули с лестницы. Могло быть куда хуже...
   Алхимик показал  на висящий на гвозде кнут с  короткой ручкой и длинным
кожаным плетивом.
   -- А это зачем? Ты держишь собаку?
   -- Нет, -- отвечал Броуза, -- этой штукой покойный государь порол меня,
когда я ему не  угождал словами. Это называется реликвией. У меня есть и еще
реликвии из его рук.  Он  мне пожаловал два сундука, медный таз для  стирки,
чулки,  рубашки,  шейные  платки,  молитвенник,  кольцо  с  голубым  камнем,
кровососную  банку  и  еще много чего. И туфли, что  на вас, тоже  от  него.
Только подумайте, пане, у вас на  ногах -- священная реликвия. Да, не  будет
больше в мире такого доброго господина, как мой император.
   Казалось,  он  был  готов  опять залиться слезами  при  воспоминании  о
покойном  императоре. Но время не терпело. Он сказал, что сейчас  же побежит
уничтожить веревочную лестницу и поискать где-нибудь в пригороде хирурга или
фельдшера, который не страдал бы излишним любопытством. Потом достал ключ от
калитки  в стене  парка.  Уходя,  он  рекомендовал ван Делле не  поддаваться
боязни, а терпеливо ждать и зря не беспокоить ногу.
   Через  час  он  привел сельского  коновала,  который  одновременно  был
костоправом и  хвалился, что знает  и  умеет  вправлять шестьдесят два  вида
переломов костей,  а также лечить ожоги.  Этот  коновал нашелся на постоялом
дворе  в  деревушке  Либен --  достаточно далеко  от  замка,  чтобы туда  не
доходили дворцовые слухи.
   Лекарь, от которого слегка попахивало винцом, ощупал ногу и сказал, что
дело не очень плохо, только господину придется немного потерпеть боль.
   --  Чтобы выздороветь, --  сказал алхимик, --  нужно пройти  через море
боли, как саламандре сквозь огонь!
   Однако в следующий момент  он заорал  так пронзительно, что Броузе даже
пришлось закрыть ему рот рукой. Резким рывком лекарь выпрямил и соединил ему
кость. Дальше  дела было  немного.  Лекарь  потребовал  две  дощечки,  чтобы
наложить шины.  С  зашинированной ногой,  объяснил он, господину  надо будет
полежать дней десять-двенадцать, а потом осторожно вставать,  и только после
этого  можно  пробовать ходить.  Он  назначил  холодные компрессы,  а  потом
спросил у ван Делле, как с ним приключилось несчастье.
   Алхимик высокопарно объяснил,  что в  несчастье виноват  не  он сам,  а
особая квадратура высочайших планет.
   -- Ну, пане! -- вскричал лекарь. -- Не хотите ли вы меня убедить в том,
что это планеты устроили так, чтобы вы вывернули себе голеностопный сустав?
   -- Да, ибо они приносят нам и добро, и зло, -- поучал его алхимик. -- И
мы больше зависим от их  взаимных положений, чем вы можете себе представить.
Но  если  вы  с  этим не согласны,  --  добавил  он,  --  то  я  и  не  буду
распространяться об этом далее.
   Лекарь  был  согласен.  Опыт  научил  его,  что  не  стоит   раздражать
противоречием  людей,  когда они  лежат в жару  или  мучаются  от  боли; но,
конечно, он  остался при своем мнении. Между  тем Броуза извлек из одного из
священных сундуков оловянную фляжку водки и подал ее лекарю -- за труды и на
дорожку. Лекарь отведал водки. Его  лицо ненадолго прояснилось, но тут же на
нем появилась озабоченность.
   --  Большое спасибо,  --  сказал он. -- Я к вашим услугам, если  только
понадоблюсь. Не забывайте,  если у  кого случится ожог! Но  вот как  бы  мне
сделать, чтобы хитрый черт не воровал у меня водку?
   -- У вас черт ворует водку? -- улыбнулся ван Делле.
   -- Да, и вино тоже,  и медовуху, и пиво -- короче говоря, все хмельное!
-- объявил лекарь.
   -- И он вам показывается на глаза? -- осведомился ван Делле.
   -- Конечно, не только ночью, но и днем! -- ответил лекарь.
   -- Так он зарится на вашу водку? -- спросил алхимик.
   -- Ну, нет, --  засмеялся лекарь. -- У  каждого человека свой черт, мой
же такого сорта, что ложится со мною в постель!
   Он  сделал  еще  один  добрый глоток  из фляги, а потом позволил Броузе
вывести себя из парка через калитку в стене.
   Когда  солнце поднялось высоко, Броуза  поднялся с пола и  стер сон  со
своих  глаз.  Ван Делле  не  спал. Боль в  ноге,  непривычная обстановка,  а
главное  --  страх перед наступившим  Вацлавовым  днем не давали ему  покоя.
Истопник притащил в медном тазу воды и дал алхимику умыться. Потом он принес
хлеба с сыром и подал его ван Делле, приговаривая совсем как в прежние дни:
   -- Ешьте,  пане! Хлеба у вас будет  сколько захотите, а сыра -- сколько
пожелаете!
   Он  заменил  компресс  и  попросил  у ван  Делле  разрешения уйти:  ему
хотелось зайти в замок и поглядеть, как там складываются дела.
   --  Поднимется  адский  шум,  когда они  заметят, что  вы улизнули!  --
предсказывал  он.  --  Те,  кто сообщат об  этом императору, будут ходить  в
шишках и кровавых рубцах, а  может, и похуже будет. Он впадает в бешенство и
бросает  людям  в  голову  чем  попало: подсвечниками,  блюдами,  тарелками,
ножами,  коробками, статуями из дерева, камня и тяжелого металла; они у него
и понаставлены-то везде только для того, чтобы он швырял их  людям в голову;
а  то  может шпагу  выхватить...  Мне  он раз саданул книгой  с картинками о
страстях Христовых. Потом, правда, покаялся и лил горькие слезы, но не из-за
меня, а из-за оскорбления Спасителя.
   -- Да, но  что будет дальше? -- с тревогой  спросил  ван Делле. -- Ведь
подсвечниками и блюдами дело не кончится.
   -- Конечно,  нет, -- подтвердил Броуза. -- Император  вызовет господина
обер-гофмаршала и господина обер-бургграфа и  обрушится на них, будет топать
ногами,  кричать, что они  помогли  вам  бежать,  а  значит, оба состоят  на
содержании  у  герцога  Матиаса.  У господина обер-гофмаршала  шея  и голова
нальются кровью, но обер-бургграф будет успокаивать императора. Он пообещает
разыскать  вас  и  привезти  обратно,  и недели две  вас действительно будут
искать, а  потом  все это вылетит у императора из  головы, потому что у него
все  человеческие  чувства --  гнев, раскаяние, досада, надежда и доверие --
быстро оборачиваются в свои противоположности.
   -- А здесь меня искать не станут? -- спросил ван Делле.
   -- Только не здесь.  Можете  быть спокойны, -- утешил  его  Броуза.  --
Вероятно, даже в том, что вы так неловко  прыгнули  с  лестницы и  не можете
идти дальше, проявилась Божья к вам  милость. Я теперь закрою вас и пойду. К
вечеру вернусь. Вы уж как-нибудь скоротайте тут время.
   -- Я употреблю  его на то, чтобы  поразмыслить  о  многих превратностях
моей жизни, -- сказал  алхимик. -- И еще я почитаю мою книгу -- она послужит
мне утешением в сегодняшней печали.
   И он достал томик Сенеки  из кармана. Но он не  нашел покоя после ухода
Броузы  и  не  мог   сосредоточиться  на  какой-либо  мысли.  Приключения  и
превратности  его  жизни,  из  череды  и  разрешения  которых  он  хотел  бы
почерпнуть  смысл сегодняшней ситуации,  беспорядочно  теснились  у  него  в
сознании и  растекались  в  ничто. Он попытался отвлечься чтением Сенеки, но
слова мелькали у него перед глазами. Он читал и тут  же забывал прочитанное.
Он устал,  но не мог уснуть.  Время не хотело  двигаться,  и  тогда он нашел
средство перехитрить его. Он стал напрягать ногу и двигать ею, отчего по ней
разливалась  боль. Когда она  становилась невыносимой, он  оставлял сустав в
покое. Боль утихала,  и  так  понемногу утекало  время. Его взор застрял  на
низком  подоконнике:  ему казалось, что это -- часы проклятого дня,  которые
так и застыли в оцепенении.
   После полудня он все-таки заснул. Это был недолгий и неспокойный сон, и
все же он почувствовал себя  лучше --  ему даже  казалось,  будто он проспал
много часов.  Еще раз он  попытался читать Сенеку, но скоро  отложил  книгу,
решив, что  день уже близок к вечеру, скоро стемнеет, и читать будет трудно.
А было еще далеко до сумерек...
   И все-таки остаток дня  прошел  немного  скорее,  потому что в  ближнем
монастыре капуцины начали службу с хоровым пением, органом и колокольчиками.
Когда около  девяти  часов  вернулся  Броуза, он  нашел  своего  гостя более
спокойным, чем ожидал.  Ван Делле  попробовал  привстать  и  хотел сразу  же
пуститься в расспросы, но Броуза прижал палец к губам.
   --  Тихо, пане, тихо! -- сказал  он.  -- Там, снаружи, двое  помощников
садовника. Они совсем близко, могут услышать!
   Ван  Делле шепотом спросил, что делается наверху, большой  ли  там шум,
ищут ли его на дорогах и по гостиницам.
   Броуза поставил  свою корзину на пол, вытер пот  со лба, высек огонь  и
зажег свечу.
   -- Шума не было вовсе! -- сообщил он. -- Они даже еще не знают, что  вы
исчезли.
   -- Так, значит, император не требовал  меня к себе?  --  воскликнул ван
Делле.
   Броуза  выглянул  в дверь: оба  парня исчезли из виду.  Чуть  погодя их
голоса послышались откуда-то издалека.
   -- Ушли, -- сказал он. -- Нет, император о вас, видимо, и не спрашивал.
   -- И не посылал ко мне Пальфи или Маласпина?
   -- Нет, никто из камергеров сегодня не ходил в мастерскую, --
   заверил Броуза.
   -- Не  могу  понять  этого! Разве сегодня не Вацлавов день? -- вскричал
ван Делле.
   --  Может  быть,  именно поэтому император  сегодня  не  нашел  времени
заняться вами, -- предположил Броуза. --  Ведь день святого Вацлава для него
очень  тягостен.  Он должен  со свечой в руке пройти в процессии, показаться
народу, а он этого не любит. А потом приемы, аудиенции. Господин архиепископ
и епископ из Ольмуца оба являются к нему и убеждают его в том, что зрелища и
церковные  церемонии  просто необходимы  в  такое время, когда  ультраквисты
повсюду  подымают свои мятежные головы, и что его  отец,  блаженнопамятный и
почивающий в бозе император Максимилиан  II, никогда не пренебрегал участием
в процессии в день святого Венцеля, как они его именуют...
   Он  привычно провел рукой по глазам. Потом из корзины появилась жареная
рыба, вареные яйца, хлеб, фрукты, сыр и кувшин вина.
   --  Завтра,  --  сказал  он,  словно утешая  этим  ван  Делле,  --  Его
Величество наверняка вспомнит, что вы проспорили ему свою голову.
   Но  семнадцать  дней скрывался  ван  Делле в домике  Броузы, а в  замке
ничего  не  происходило; казалось,  император  начисто  забыл  про алхимика.
Вначале  ему  было  тяжело  проводить  дни  в  напряженной  неподвижности  и
мечтаниях, но  потом  он  нашел средство  коротать  время.  Он  наблюдал  за
муравьями,  среди которых различались два вида или народца:  рыжие и темные.
Они очень походили на  людей тем,  что не хотели мирно  жить  между собой, а
постоянно  обменивались разбойными нападениями. Он наблюдал за работой паука
и  за тем,  как мелкие  мошки  застревали в  паутине,  а  крупные  осы легко
пробивали ее, и это тоже было образом и подобием времени и дел человеческих.
Он  установил,  что пока он трижды прочитывал  по  четкам "Верую", проходило
розно  восемь минут.  Он стал упражняться в ходьбе,  а ночью даже выходил из
хижины и рассматривал звездное небо.
   С Броузой, который  и днем часто прибегал  в хижину, поскольку  большой
осторожности ему не требовалось, ван  Делле вел долгие беседы о человеческой
природе  и  о том, как скудно  счастье даже богатых  и  могущественных, если
измерять  его  по ненасытности их желаний.  О великих  силах, заключенных  в
благородных  камнях  и металлах, в  крови  некоторых зверей  и в  растениях,
которые  собирают  в полнолуние.  Рассказал ему  о морской  рыбе,  именуемой
учеными ураноскопом, у которой всего один глаз, но она  постоянно смотрит им
на  небо, тогда  как люди, одаренные двумя  глазами,  делают  это  редко. Он
указал Броузе два созвездия,  движущиеся на восточной стороне неба, одно  из
которых, казалось, преследовало другое. Это знамение, утверждал он, означает
смерть  государей,  предательство служащих, изменения  в  религии  и  образе
правления многих стран. Одним словом, большие бедствия. Астролог легко может
предвидеть такие события, но не  предотвратить их. Ибо высочайшая  мудрость,
какая еще  достижима,  заключается в  словах:  да будет  воля Твоя,  яко  на
небеси, и на земли.
   Броуза  со своей  стороны  сообщал  ван  Делле,  что  император  весьма
раздражался на архиепископа Праги, епископа  Ольмюцского  и даже  на святого
Вацлава, потому что на процессии подпалил себе бороду пламенем свечи. Еще он
отпустил  дворцовой кухне  два  дуката, чтобы золотить  клыки диких  свиней,
которых подают на пиршественный стол императора. И что мясники из еврейского
города, которые  поставляют мясо  для  кормления содержащихся в парке  диких
зверей,  направили обер-гофмейстеру письмо, открывающееся благопожеланиями и
призыванием имени Бога, написанными еврейским  шрифтом,  и буквы там подобны
крючьям, кочергам, печным трубам и совкам для муки.
   На восемнадцатый  день Броуза  прибежал необычно  рано, еще до обеда, и
запыхавшись.
   -- Пане! -- крикнул он, едва затворив  за собою дверь. -- Я чуть  дышу,
так я спешил к вам!
   -- И что за весть ты принес? -- спросил алхимик.
   -- Наилучшую из тех, что вы только могли бы пожелать! -- ответил Броуза
и сообщил, что два арбалетчика, охранявшие вход в мастерскую, сняты  с поста
после того, как доложили своему лейтенанту, что ван Делле уже две недели  не
появлялся  в мастерской и  даже не ходил  в  воскресенье к мессе.  Лейтенант
рапортовал коменданту замка и добавил, что двери заперты, а на стук никто не
отвечал.  Комендант передал сообщение обер-гофмаршалу, и  тот велел взломать
двери.
   -- Но это  значит,  -- перебил его ван Делле, -- что уже сейчас начался
розыск...
   -- Да нет  же!  -- сказал  Броуза. --  Слушайте  дальше. Когда передали
императору, что  вы  исчезли, он едва  взглянул на  докладчика.  Он приложил
ладонь ко лбу,  потом к уху,  словно желая  показать,  что  не желает ничего
видеть и слышать. Потом он продолжил возиться с часовым механизмом,  которым
занимался все утро. Но  Филипп Ланг, который был рядом, заявил,  что не надо
беспокоить  Его  Величество мелочами.  Его  Величеству  вы больше  не нужны,
потому что у него на службе теперь другой делатель золота, который знает это
искусство лучше вас и всех остальных философов,  алхимиков, чернокнижников и
цыган...
   -- Другой делатель золота? --  вскрикнул глубоко  пораженный ван Делле.
-- Как его зовут? Откуда он? Где он теперь находится?
   -- Этого я не знаю, -- объяснил Броуза. -- Филипп Ланг этого не захотел
говорить,  и я думаю,  он делает из этого  большой  секрет. Но  он,  похоже,
сказал  правду, потому  что за  последние недели у  императора карманы полны
золота и он раздает его так, что, видно, ожидает иметь еще больше. Во всяком
случае, он больше не прячет его во все щели и трещины. Только вчера он выдал
пятнадцать дукатов за образ Христа во славе, а у него  их уже дюжина, но ему
все мало. Я говорю, дураку  не надо покупать, как  слепому -- бегать. Если я
ему завтра  принесу грубый булыжник и скажу, что  это тот  самый  камень, на
котором  сидел  патриарх Иаков, когда увидел лестницу до неба, -- я  готов с
вами поспорить, он купит.
   Ван Делле  молчал и тупо глядел перед собой.  Через некоторое время  он
словно пробудился  от сна. Он просил Броузу оставить его одного --  ему н