гиозных отношений, так  и для  гражданского  мира.  Поэтому мы должны  с
помощью  одного   лишь  бренного   рассудка   укротить   злобного  врага   и
противодеятеля  и тем самым отвести беду, которой он, злобствующий, угрожает
странам, доверенным нам от Бога.  Ибо  я не хочу  войны,  которая опустошает
страну  и  лишает  пропитания  людей,  уничтожает скот и посевы, торговлю  и
ремесла и носит под своим  плащом великий мор. Я хочу мира, всю свою жизнь я
трудился ради него, благотворящего для всех детей человеческих.
   -- Поистине так! -- воскликнул  Штернберг. -- За дождем, за снегом года
-- да будет добрая погода!
   -- Власть,  которой обладает злой  враг  и противодеятель, не столь уже
велика,  --  возразил  Ханнивальд.  --  Только  в  своей  адской  бездне  он
полновластен, но никак не на земле. Его угрозы -- тщета, дьявольский обман и
наваждение. И чтобы избежать его сетей  и  капканов, поистине  не  требуется
мирского ума -- надо лишь, чтобы люди ни на ширину  пальца не отклонялись от
учения Господа Иисуса, спасшего нас. Только это одно и необходимо.
   -- Да, одно это и необходимо, -- повторил Штернберг и снова сделал знак
Бубне, чтобы тот подал императору вина. -- Хорошо сказано, Ханнивальд, очень
хорошо сказано.
   --  Так это был  лишь дьявольский  обман  и  наваждение!  --  прошептал
император с глубоким вздохом.
   --  Ханнивальд  --  выдающийся  человек, я  всегда говорил  это  Вашему
Величеству,  -- заявил Штернберг  и  еще  раз помахал рукой  оторопевшему  с
непривычки Бубне.
   --  Чтобы люди ни  на ширину пальца  не  отклонились  от учения Господа
Иисуса,  спасшего нас... -- прошептал император.  -- Прекрасные  слова,  они
утешают душу и укрепляют тело, как безоар(3).
   Наконец его взор упал на графа Бубну. Он взял бокал вина и осушил его.
   -- Значит, все это один обман! -- сказал  он. -- Славно! Славно! Так ты
--  Войтех  Бубна?  Я  знал одного  из  Бубен.  Как-то  раз  вместе  с  моим
достохвальной  памяти отцом я  был  у  него  на  кабаньей охоте.  В каком ты
родстве с тем Бубной? И сколько ты уже задолжал еврею Мейзлу?
   В  это  время  камердинер  Червенка  неслышными  шагами  приблизился  к
императору и с застывшей на лице почтительной миной произнес:
   -- Ваше  Величество! Позвольте выразить  мое сообразное долгу желание и
всепокорнейшую просьбу, чтобы Ваше Величество изволили лечь в постель!
   "Вещи  чрезвычайные, -- писал своему  королю  испанский  посланник,  --
стали при пражском дворе повседневными и обычнейшими".
   К  таким  чрезвычайным  вещам,  которые  в  Праге  не  возбуждали   уже
удивления,  относился  и  праздничный  прием  посла  марокканского  султана,
который через два  дня после приведенного выше ночного  разговора  под  звон
литавр и пение фаготов, корнетов и свирелей шествовал через Градчаны от дома
"У резеды" вверх к Старому Граду.
   До  этого  посланник  вел  переговоры  с Венецией, целью  которых  было
приобретение корабельного снаряжения, орудий,  пороха  и горючих веществ для
марокканского  флота,  а  теперь  прибыл,  чтобы  представить  Рудольфу   II
приветственные,  исполненные  заверений  в  дружбе  и  любви  письма  своего
султана, который надеялся при содействии  римского императора улучшить  свои
отношения с Испанией, причинявшей ему немалый ущерб перекрытием марокканской
морской торговли.
   Когда посланник прибыл  в Венецию, его  еще в  Лицца  Фузина  встретили
двенадцать одетых в шелка и бархат венецианских дворян, которые передали ему
приветствие  дожа. Он  вошел  в  крытую кружевными  покрывалами  гондолу, на
скамьях  которой  были постланы  роскошные  ковры,  чтобы ему  было  удобнее
сидеть. Под мелодичный перезвон лютни скользила гондола по  воде. Небо  было
ярким  и голубым,  море -- спокойным и ласковым,  и в прозрачной  воде можно
было видеть различных  рыб. Потом  перед  его глазами вырос из моря город со
всеми своими дворцами,  монастырями и колокольнями.  Перед  церковью Святого
Андрея его  встретили еще двенадцать дворян.  Он пересел в другую, не  такую
крутобортую, но все же  весьма просторную лодку, которую венецианцы называют
"буценторо", и в ней, под сенью балдахина из карминного атласа, был провезен
по широкой водной  дороге,  именуемой  Канале Гранде. По  обе стороны канала
стояли очень просторные  и высокие дома, одни из пестрого камня, другие -- с
облицовкой из белого мрамора. В первый же день ему показали сокровища собора
Сан-Марко,  среди  которых  были  четырнадцать  драгоценных  камней весом  в
восемнадцать  карат каждый и  много золотых  сосудов, а также  аметистовых и
гиацинтовых  ваз.  Особенно  посланника  поразила  лампадка,  вырезанная  из
цельного  изумруда. Он осмотрел также арсенал, где венецианцы выставили все,
что потребно для военного флота, а  на следующее утро его  с великим почетом
ввели в синьорию, и он передал султанские письма дожу.
   Бесчисленные  дворцы и  золотые купола, тихое скольжение по каналам под
неслышные  взмахи  весел, нежная лютневая  музыка и  голубое небо  --  такой
предстала  перед  ним Венеция,  этот  великий  город,  который  управлялся с
большою мудростью и умел чествовать своих гостей.
   Но здесь, в Праге, большой чести посланнику не уделили. На квартиру его
поставили  в  доме  с  серыми, холодными стенами,  тесные  и душные  комнаты
которого были скупо  обставлены мебелью. Через некоторое время к нему явился
слуга, он же  младший  секретарь  канцлера  Богемии,  и  указал день  и  час
дозволенной   императором   аудиенции,   заодно   ознакомив   посланника   с
предписанным для подобных случаев церемониалом. И теперь его встретили всего
лишь два императорских камергера, одетых без особого шика. Только они да его
немногочисленная свита сопровождали посланника на пути к замку.
   Перед воротами замка к  ним присоединился капитан алебардистов, который
повел  маленькую  процессию  по  внутреннему  двору. Поднявшись  по  широкой
лестнице  и пройдя  несколько коридоров, гости очутились в кабинете,  где их
ожидали канцлер Богемии Зденко фон Лобковиц и обер-камергер граф фон Ностиц.
Переводчиком служил  монах  ордена  Малых  Братьев, который  знал все  языки
Северной Африки.
   Эта троица  провела  посланника и его свиту, состоявшую  из  мамелюков,
оруженосцев и музыкантов, в приемный зал.
   Посредине  зала  высилось  тронное  кресло  под  бархатным  балдахином.
Устилавшие  пол ковры  делали шаги неслышными.  Висевшие на стенах  гобелены
представляли  мифологические  и  охотничьи  сцены.  Для посла на  полу  были
уложены  подушки и  поставлен  низкий  столик. Темная борода  мавра  торчала
острым клином на белой шелковой одежде.
   Позади посла встали три  мамелюка. Самый заслуженный из них, одноглазый
старик,  держал в руках хрустальную вазу, покрытую  златотканым  покровом. В
этой вазе хранилась рукописная грамота властителя Марокко.
   Музыканты  сбились  в  кучу  позади свиты.  Постепенно  зал  наполнялся
сановниками,  дворцовыми  служащими  и  офицерами   лейб-гвардии.  Ненадолго
показался  обер-гофмаршал,  князь  Карл  фон  Лихтенштейн.  По-видимому,  он
остался доволен произведенными приготовлениями, ибо, коротко поприветствовав
и поблагодарив присутствующих, тут же исчез.
   Короткая   барабанная   трель.   Дверь   распахнулась,   и   не   успел
церемониймейстер трижды  ударить  о пол своим  жезлом,  как  в  зал быстрыми
шагами вошел император и принялся с интересом оглядываться по сторонам.
   Наконец  он  снял шляпу и  взмахнул  ею.  Сановники  и  служащие  двора
выпрямились после  низкого поклона; офицеры  лейб-гвардии застыли  недвижно,
как колонны.  По знаку церемониймейстера вперед  выступил  канцлер Богемии и
представил Его Величеству посланника султана Марокко.
   Посланник  склонил  голову, приложил правую  руку к  тюрбану  и отвесил
императору три торжественных поклона, а потом отступил на  шаг  и  вынул  из
хрустальной вазы  грамоту  своего государя.  Он приложил  свиток  к  губам и
передал его канцлеру Богемии,  а тот  -- в руки  императору.  Император снял
печать и развернул  рукопись. Затем, опять же через канцлера,  грамота  была
передана переводчику для чтения вслух.
   В  это  мгновение фаготы  и свирели  грянули короткую мелодию. Один  из
мамелюков   произвел  некие  танцевальные  движения   и  гортанные  выкрики,
церемониалом не  предусмотренные. Затем наступила  тишина,  и  ученый  монах
принялся читать:
   -- Я,  Мулей  Мохаммед,  милостью  Аллаха владетель и  султан  Западной
Африки по обе стороны  Атласских  гор, царь Феца, Загора и Тремиссы, владыка
Мавритании и Берберии,  посылаю моему  брату, римскому императору  и  королю
Богемии, мое приветствие и желаю ему...
   -- Это  Генрих! -- вдруг  сказал император, недружелюбно вглядываясь  в
посланника.
   -- ...И желаю ему, -- продолжал  толмач, --  долгих лет жизни и полного
познания Бога, который один...
   -- Спроси-ка его, -- перебил толмача император, указывая на посланника,
--  верует ли он  и признает ли, что  Иисус  Христос  приходил во плоти  для
нашего спасения?
   --  ...Который  один  отворяет ворота рая, дабы  брат мой  пребывал там
вечно...
   -- Ты должен спросить его, --  повторил император, теперь уже  возвысив
голос, -- признает ли он, что Иисус Христос приходил во плоти!
   Среди присутствующих прокатился шепот.  Обер-камергер и канцлер Богемии
придвинулись к императору, чтобы успокоить его. Ученый монах опустил грамоту
и перевел посланнику вопрос императора.
   Одно  мгновение посланник молча смотрел  перед собою. Потом  он  сделал
движение рукою, как бы отметая от себя то, что его не касается.
   -- Он не  хочет  признать!  -- выдохнул  император.  --  Что  ж,  пусть
расскажет Символ веры!
   Толмач  передал  посланнику пожелание императора.  Тот  сделал движение
головой, свидетельствующее, что он не в состоянии исполнить его.
   -- Это Генрих! -- прохрипел император. -- О горе превыше всех горестей!
Это Генрих, и он пришел из ада!
   Тут  до богемского  канцлера, обер-камергера и церемониймейстера дошло,
что император принял посланника за одно известное им лицо -- некоего Генриха
Твароха,  который  много  лет  тому  назад обслуживал  кормушки в  дворцовых
конюшнях. Все трое одновременно решили, что аудиенцию необходимо кончить как
можно скорее. Ибо ошибка, в которую впал император, была  тем более досадна,
что этот самый Генрих  Тварох был не только человеком низкого происхождения,
но к тому же уличенным вором,  которого арестовали вскоре после того, как он
вытащил из кармана императора  серебряную медаль и три золотые древнеримские
монеты.  Рудольф II был большим любителем античных монет  и медалей  и очень
гордился  своей прекрасной коллекцией. Генрих был  бы  непременно повешен за
кражу, если бы за  час до казни ему не удалось перепилить решетку  на окне и
ускользнуть из тюрьмы. Однако от императора, который был чрезвычайно взбешен
дерзкой  кражей,  скрыли  исчезновение преступника,  и  он  до сих  пор  был
абсолютно уверен, что Генрих Тварох повешен и находится в аду. Но прежде чем
канцлер  и оба  других господина  успели  предпринять что-либо, что могло бы
воспрепятствовать ужасающему скандалу, император поднялся с тронного  кресла
и приблизился к посланнику.
   -- Послушай, Генрих! -- сказал он, и в его голосе были явственно слышны
печаль, затаенный  страх и мистический трепет. --  Я знаю, из какого царства
ты пришел и что ты желаешь услышать от меня!
   Богемский  канцлер,  обер-камергер  и  церемониймейстер  с  облегчением
вздохнули, а все  остальные, присутствующие в зале, сделали удивленные лица.
Император обратился к посланнику не по-немецки, а по-чешски.
   -- Вот тебе мой ответ! -- продолжал  император,  возвысив голос. -- Иди
обратно к тому, кто  тебя послал, и скажи  ему, что я ни на ширину пальца не
отступлю от Господа Иисуса, нашего Спасителя. Таково мое решение, и на нем я
буду настаивать, хотя бы погибла моя корона, а с нею и вся моя держава.
   Казалось, он находился в полнейшем экстазе: руки  его  дрожали, по  лбу
катились капли пота,  но  голос  звенел, став твердым,  как сталь. Посланник
неподвижно  стоял  перед ним, слегка склонившись  вперед и  скрестив руки на
груди.
   -- Однажды, -- приглушив голос, продолжал император, -- когда я вошел в
конюшню  посмотреть моих фламандских  жеребцов, ты вытащил у меня из кармана
три золотые языческие головки. Как  самый распоследний вор -- каким, кстати,
ты всю жизнь и был -- ты продал их, а выручку пропил в кабаке, и за это тебе
пришлось умереть жалкой смертью. Я простил тебя и хочу молить Бога, чтобы Он
был к тебе милостив. А теперь приими мир, Генрих! Приими  мир и ступай прочь
отсюда. Ступай в то место, какое уготовил тебе Господь!
   Император  отступил на  два  шага,  остановился,  еще раз  взглянул  на
посланника  дьявола  и двумя  перстами  правой  руки осенил  его на прощание
крестным знамением. Затем он повернулся  и вышел  из  залы. Церемониймейстер
трижды  стукнул  жезлом   о  пол,  барабаны  загремели,  двери  затворились,
аудиенция закончилась,  и  господин Зденко фон  Лобковиц,  канцлер  Богемии,
вознес  к небу  благодарственную  молитву  за  то,  что  дело  обошлось  без
скандала...
   Вечером  того  же   дня,  вскоре   по  наступлении  сумерек,  посланник
марокканского султана  покинул дом "У резеды" через боковую  калитку. Теперь
он  был одет как  чешский ремесленник, отправившийся погулять в кабачок:  на
нем была куртка из грубой холстины, серые шерстяные гетры, грубые  башмаки и
широкополая фетровая шляпа.
   Он  прошагал  по улицам Нового града к винограднику, расположенному  за
городской чертой. Оттуда он отправился по  сельской дороге -- а где и  прямо
через поля  -- вдоль ручья Ботич.  Он шел  и  шел, пока не достиг гречишного
поля и фруктового сада, окружавших деревушку Нусле.
   Здесь, посреди огорода, засаженного кольраби, луком и круглой  свеклой,
стоял маленький домик. На каменном бордюре старого колодца с воротом дремала
кошка. Пахло коровьим навозом и сырым черноземом.
   В этот-то домик и вошел посланник султана Марокко.
   У плиты  сидел  лысый  старик-огородник и следил  за  кипевшим  в котле
молочным  супом.  Он  даже не  пошевелился,  чтобы  встать  навстречу  столь
высокому гостю, а только провел рукой по массивному подбородку и кивнул.
   -- Это опять ты, -- сказал он.  -- Всегда являешься к ночи, как Никодим
ко гробу Христову(4).
   -- Я сегодня был в замке, -- сообщил гость и оглянулся, ища стул.
   -- Вот уж это  с твоей стороны было совсем глупо! -- заметил огородник.
-- Такие шутки обычно очень скверно кончаются.
   -- Ну,  кто верно  служит, тот должен еще и не так рисковать, коли  ему
повелевает хозяин, -- заявил гость.
   -- Впрочем, я  не удивляюсь, что ты  уцелел, --  сказал старик. -- Тебе
никогда не изменяет  счастье.  Если  тебя  швырнут в  реку,  то и  тогда  ты
вернешься с золотою рыбкой во рту!
   Он  поставил молочный суп на стол и  достал из ящика полбуханки  хлеба.
Они начали есть.
   --  Только  не  плети  мне,  что там, в Африке, ты  стал  очень  важным
господином  и  что  твой  маврский  император  сам  приходит  просить у тебя
совета... -- сказал старик и, окунув в суп кусочек хлеба, положил его в рот.
   -- Но это на самом деле так, -- возразил посланник. -- Я близок к моему
повелителю, как апостол Петр -- к Иисусу.
   --  ...И  что тебя  в  Венеции  сам  тамошний  герцог одиннадцать  дней
содержал и угощал за свой счет. Этому я тоже ни за что не поверю.
   -- Но и это правда, -- настаивал гость. -- На одно то, что я раздал там
трубачам и барабанщикам, лакеям, курьерам и гондольерам, у нас в Праге можно
безбедно прожить полгода.
   -- А твоя сотня рабов и слуг, твои уж не знаю  сколько жен -- прикажешь
и этому поверить? -- задиристо продолжал старик. -- Правда, несколько женщин
было и у меня, но  я с ними только развлекался, благо здесь,  в окрестностях
Ботича, все бабы на это падки.  Если мне захочется снова завести жену, так я
привезу ее откуда-нибудь издалека -- из Михли или Есениц. Но вот  то, что ты
бросил  истинную  веру  и стал турком, это  неправильно,  это мне  вовсе  не
нравится. Вместо вечного спасения выйдет тебе уксус!
   --  У кого истина,  у ваших попов  или  у наших, знает только  Бог,  --
ответил гость.
   -- Эх, совсем пропащим ты стал у меня парнем, Индра, -- сердито  бросил
старик.
   Минуту они хлебали молча. Потом огородник спросил:
   -- Кого ты видел в замке?
   -- Пана Зденко Лобковица, -- отвечал гость. -- Совсем старый стал...
   -- Ну, это от образа жизни, -- заявил огородник. -- Вот если бы он, как
я, изо дня в день ел кольраби, репу и красную капусту, а утром  и вечером --
молочный  суп с ломтем ячменного  хлеба,  так износу  бы ему  не было. А Его
Величество императора ты тоже видел?
   -- Его Величество принимал меня, -- сообщил гость. Старик бросил взгляд
на входную дверь, чтобы убедиться, что она заперта.
   -- Люди говорят, что он стал совсем  слаб головой, -- осторожно заметил
он.
   --  Он-то? Слаб головой?! -- вскричал гость.  -- Да из них из  всех  он
самый  умный. Он  один  узнал  меня, несмотря  на  шелковый  халат,  тюрбан,
сафьяновые сапоги,  бороду и кольцо  с изумрудом. Уж кто-кто сумасшедший, да
только не он!
   Старый огородник перестал есть  и  испуганно-вопросительно посмотрел на
сына.
   -- Да, отец, он узнал меня.  Прошло уже столько лет, а он меня так и не
забыл, -- сказал Генрих, а по-чешски Индржих Тварох,  одновременно горделиво
и печально.

   (1)Benedictus est  nomen Dei  (лат.)  --  "Благословенно имя Господне",
начало католической молитвы.
   (2)--  Боюсь, как бы император  не  склонился к вероотступничеству.  --
Превосходно! Превосходно! (лат.).
   (3)Безоар   --   камень,   образующийся   в   желудке   горного  козла.
Средневековое лекарственное и магическое средство.
   (4)В  Евангелии  от Иоанна  (in,  1  --21)  Никодим  --  фарисей,  член
синедриона, тайный друг и последователь Иисуса.  После казни Христа он отдал
последний долг его телу вместе с Иосифом Аримафейским.



VI. ПОХИЩЕННЫЙ ТАЛЕР

   Молодой сын императора Максимилиана II  и  будущий император Рудольф II
тогда только что вернулся  из Испании,  где получил воспитание и прошел курс
наук при дворе короля Филиппа II. Однажды  он ехал верхом -- один, без свиты
и слуг -- из Праги в свой маленький замок Бенатек, намереваясь отдохнуть там
несколько дней. Случилось так, что с наступлением темноты он сбился с дороги
и заплутал в чаще  леса, которому, казалось, не было конца. Когда  его  конь
окончательно  выбился из  сил и уже  с трудом  переставлял ноги, принц решил
устроиться на ночлег прямо под елями,  на влажном  моховом  покрове, но  тут
вдруг увидел  неподалеку  отсвет  костра. Он  обрадовался,  решив,  что это,
вероятно,  готовят себе ужин  дровосеки  или  углежоги, которые легко смогут
указать  ему дорогу  в  Бенатек. Он привязал коня  к  толстому  суку старого
дерева и направился к огню.
   Вскоре  он  добрался  до  освещенной   костром  поляны.  Навстречу  ему
поднялись  двое мужчин огромного роста с огненно-рыжими волосами и  тяжелыми
дубинами  в руках. То, что  он  посчитал за костер или  угольный кучонок(1),
оказалось  тремя светящимися грудами денег: в  одной  были золотые монеты, в
другой -- серебряные талеры, а в третьей -- большие медные  пфенниги. И было
этих денег столько, что  ими можно  было доверху наполнить три больших мешка
для муки...
   В первую минуту молодому эрцгерцогу пришло в голову, что перед ним  два
разбойника, которые не иначе как ограбили денежный транспорт казны, а теперь
собрались зарыть свои сокровища в лесной  чаще. Но он не испугался, ибо  при
нем был меч, а у них он не видел никакого оружия,  кроме дубинок, которые не
помешали бы ему  поразить их клинком. Поэтому  он спокойно  спросил  их,  не
могли ли бы они указать ему дорогу на Бенатек.
   Один из верзил молча указал дубиной на восток. Но молодой эрцгерцог уже
почувство