вздохом  облегчения  отвечал
Коппель-Медведь.
   -- Ну,  конечно,  они услыхали  нас,  --  продолжал Екеле.  -- Ведь  мы
говорили  довольно  громко,  -- с каждой минутой Екеле, кажется, все  больше
верил в свою выдумку и оттого веселел на глазах. -- Вот они и придумали этот
розыгрыш, чтобы сделать из нас посмешище!
   -- Как им не стыдно! -- вскричал Коппель. -- Взрослые мужчины, мастера,
а все одни дурачества в голове!
   --  Может,  позвать  их  и  сказать,  что мы  их  узнали?  Пусть  тогда
постыдятся  своих  детских  штучек!  --   спросил  Екеле,  который   уже  не
сомневался,  что голоса принадлежали  мастеру золотого шитья  и пуговичнику,
сидевшим внизу за работой.
   -- А, брось ты их, не  стоит из-за  них утруждаться! -- сказал Коппель,
которого счастливая перспектива остаться вместе со своим другом и неизменным
спутником  сделала готовым  к  всепрощению.  -- Ведь написано:  не  презирай
глупцов и не отвечай на их глупости!
   --  Так я же с самого начала говорил,  что нам нечего тут оставаться, а
надо идти домой, чтобы на покое с радостью распить нашу яблочную водочку! --
заявил Екеле-дурачок. -- Ты кусочек, я кусочек, глядь...
   --  ...Прикончим  пирожочек! -- подхватил Коппель-Медведь, чуть  только
его товарищ споткнулся, не сумев закончить строку.
   -- Какой еще пирожочек? -- удивился  Екеле. -- У нас ведь  водка, и  мы
будем ее пить, а не есть!
   -- Но это  же ты зачем-то заговорил о кусочках! -- возразил Коппель. --
Если  хочешь, будет  так: я  глотну, да ты глотнешь  -- скоро в  кружке  дно
найдешь... Ну как?
   -- Отлично!  И сердцу станет веселей, --  сказал Екеле, согласно  кивая
головой.
   --  Да,  но  где  же  кружка?   Ее  нигде   нет,  --  жалобно  произнес
Коппель-Медведь. -- Я,  должно быть, со страху выронил ее, когда гам, внизу,
назвали твое имя!
   Екеле-дурачок встал  на четвереньки и принялся  ощупывать землю. Вскоре
он натолкнулся на кружку. Она оказалась целой и невредимой, и ни капли водки
не просочилось сквозь крышку.
   -- На, держи! -- сказал он, протягивая ее Коппелю. -- Да покрепче, а то
у меня аж сердце остановилось! Слава Богу, что Он уберег нас от потери. Я-то
уж подумал, она у нас разбилась...

   (1)Самаил (Самаэль)  -- в  иудейской демонологии злой дух, демон, часто
отождествляемый с сатаной.



XII. ВЕРНЫЕ ЛЮДИ РУДОЛЬФА II

   Вечером 11 июня 1621 года,  через  девять лет  после кончины императора
Рудольфа, старый  Антон Броуза, бывший когда-то шутом, потом -- истопником в
пражском Старом  Граде, а  теперь именующий себя "доверенным слугой и другом
почившего  императора",  направлялся  привычной  дорогой,  которая  вела  по
извилистым лестницам на подъемах, через арки ворот, крытые проходы и  крутые
улочки от его квартала на Градчанах к  одной из малостранских  гостиничек, в
которой  он имел обыкновение сиживать,  рассказывая  свои истории,  отпуская
шуточки и ужиная за счет других, поскольку своих денег ему вечно не хватало.
На этот раз его выбор пал  на трактир "У серебряной щуки", расположенный  на
островке Кампа, -- здесь он не появлялся уже несколько недель, а кроме того,
хозяин "Щуки", который в шестнадцатилетнем возрасте служил  в пражском замке
кухонным мальчиком, оказывал большое уважение истопнику императора.
   Со  дня  битвы у  Белой Горы,  в которой  решилась судьба Чехии, минуло
полгода, и за  этот отрезок  времени свершилось много разного зла. Богемские
сословия  утратили  свои  древние   права  и  свободы.  Фридрих  Пфальцский,
последний чешский ставленник  на троне  Богемии, прозванный  Зимним Королем,
бежал, и в Старом Граде сидел императорский комиссар. О церковном имуществе,
отнятом у протестантов и моравских  братьев, теперь спорили ордена иезуитов,
доминиканцев  и  августинцев.  Протестантские  священники  были  изгнаны  из
страны.  Все,  кто участвовал в  национальном  восстании  1618  года или  же
подозревался  в сочувствии  и помощи мятежникам,  были брошены в  тюрьмы,  а
после  того,  как их разлучили  с жизнью,  все  их  имущество забрала  казна
императора Фердинанда. Так  погибли и обнищали многие знатные семьи, и самые
их имена исчезли из истории империи.
   Другие имена заслуженно  сохранились  в памяти чешского народа. То были
имена двадцати семи персон владетельного, рыцарского и купеческого сословий,
которых того же  11 июня  1621 года казнили на староградской Круглой площади
как государственных изменников. Среди  них были не только чехи, но и  немец,
вождь протестантской партии  и глава моравских братьев  граф фон Шлик, и пан
Вацлав Будовиц,  вернувшийся в  Чехию  из  своего бранденбургского  убежища,
чтобы,  как он  сказал, не  покинуть свою  родину на  острие  меча, и доктор
Есениус, знаменитый врач и анатом, первым в империи начавший делать вскрытия
трупов, и президент богемской придворной палаты Кристоф Хорант, похлицевский
пан,  объездивший  в  молодости все страны  Ближнего Востока и  издавший  на
чешском  языке двухтомный  труд о своих впечатлениях от Палестины, Египта  и
Аравии. Страх, скованность и  горькое  чувство поражения  читались  на лицах
людей, которых встречал  на своем  пути Броуза. Но это скорее  умножало, чем
ослабляло  его надежду разжиться дармовым ужином.  Он знал людей и  понимал,
что в  такой  день  никому  не  хочется оставаться  наедине  с  собой. Одним
хотелось послушать мнение людей, лучше осведомленных о событиях, другим было
необходимо проверить  свои суждения,  и каждый ждал  друг от  друга  хотя бы
крупицу  сочувствия, ободрения и  поддержки. А потому в тот день многие люди
собрались в гостиницах.
   Правда,  времена настали  скверные. Война тянулась  уже три года,  и  о
близком мире никто  даже не  помышлял. Торговля  и  транспорт затормозились,
рынки пустовали, а цены росли день ото дня.  Уже за два гульдена нельзя было
купить того, что при Рудольфе II стоило полгульдена. Люди спрашивали себя, к
чему все это  приведет. Но Броузе порою доводилось  сводить концы с  концами
даже  легче,  нежели прежде:  он добывал себе суп и хлеб  с  маслом тем, что
рассказывал  подлинные  или  выдуманные  истории о Рудольфе II, его  дворе и
приближенных. Дело в том, что пражане особенно  любили  вспоминать о прошлом
теперь,  когда  время  текущее  стало  столь  мрачным,  а  будущее --  столь
пугающим.
   Когда Броуза пришел в трактир "У  серебряной  щуки", там  только и было
разговоров,  что  о  казни, свершившейся  минувшим утром.  Служитель суда Ян
Кокрда,  всю  ночь  прождавший на Круглой площади, чтобы закрепить  за собой
место в первых рядах зрителей,  переживал свой звездный  час. Не давая сбить
себя возгласами и вопросами, он по порядку излагал все, что слышал  и видел.
Ночь  напролет  при  свете  факелов  строили  эшафот, и  солнце  взошло  при
устрашающем  стуке  молотков  и  топоров.  Эшафот  насчитывал  четыре  локтя
высотой,  двадцать локтей в поперечнике и сверху донизу, включая и судейское
место,   был  затянут  черным  полотном.  Триста  алебардистов  и  четыреста
вооруженных  пиками рейтар из  полков генерала фон Вальдштейна, или же иначе
Валленштейна, поддерживали порядок на площади. Разносчики подавали всем, кто
пожелает, бутерброды с колбасой, сыр, пиво и водку. Потом под гром барабанов
вывели приговоренных  -- одного  за другим,  по рангу и  значимости в  делах
прошлых  лет. Первым, как ему  и подобало, шел граф фон  Шлик. Он был одет в
черный   траурный   бархат,   держал   в   руках    Евангелие   и   сохранял
сурово-отрешенное выражение лица. Когда его голова слетела с плеч,  какая-то
дама в  толпе крикнула:  "Святой мученик!" Она  повторяла  это выкрик до тех
пор,  пока  ее  не  услышали  на  трибунах,  и тогда  всадники  Валленштейна
бросились ловить ее.  Они  покалечили много людей, а один был  поднят из-под
копыт мертвым, но  женщину толпа уберегла. Когда  была восстановлена тишина,
на  эшафот  вступил пан  Будовиц. При нем  не  было  священника,  так  как в
утешении  и  напутствии  протестантского  пастора  ему   было   отказано,  а
напутствие  католического он  с  презрением  отверг. Прощаясь с народом,  он
приветливо помахал рукой и бросил  в толпу кошелек  с деньгами. И люди снизу
кричали  ему: "Прощай, пан Вацлав!  Пусть тебе  на небе  будет благо -- от и
до!" Это  было его  любимым присловьем,  и  люди  частенько слыхали,  как он
говаривал: "Евангелие соблюдать от и  до!", "Противостоять римскому  дьяволу
от  и  до!".  Третьим  был пан Дионис  Чернин из Худенице.  Когда  он  начал
подыматься по  ступеням эшафота,  его брат Герман, сидевший  посреди знатных
зрителей,  покинул трибуну. При этом он  зажмурился или, может  быть, только
опустил глаза  долу.  Ян  Кокрда сидел далеко  от  трибуны и мог определенно
сказать лишь то, что на брата Герман не смотрел.
   Всего этого Броуза не слушал -- не затем он пришел сюда. Он жадно тянул
носом  запахи еды.  Его взгляд упал  на блюда  с кровяной колбасой,  тушеной
капустой, зеленью и кнедликами, которые как раз поставили на стол  одному из
посетителей. Привлеченный дразнящими запахами, он подошел к столу  и узнал в
посетителе седельщика  Вотрубу,  своего старого  приятеля  и  компаньона  по
гостинице.
   -- О, так это вы! Приятного вам аппетита! -- приветствовал он Вотрубу с
некоторой  снисходительностью,  которую, как  бывший  придворный  служитель,
почитал своим долгом выказывать простолюдинам.  -- Не каждому в наши времена
живется  славно,  а  нам  так  и  подавно,  как  говаривал  Адам  Штернберг,
обер-штальмейстер покойного величества.
   Вотруба только  что  набил  рот  колбасой и не мог  говорить,  а потому
сделал Броузе рукою знак помолчать и указал  на Кокрду, приглашая послушать,
что  тот  говорит. А  Кокрда как раз  живописал, как  один  из осужденных, а
именно пан Петр Заруба из Здара, пытался молить о  жизни, которую  ему ранее
обещали сохранить,  и как  сразу вслед за этим принял  такую же мученическую
смерть, как и все остальные.
   --  Смотрите не подавитесь!  -- сказал между  тем Броуза  Вотру-6е.  --
Кровяной колбасой с капустой  и кнедликом, случалось, давились, и я не  могу
сказать, хорошая ли это  была смерть. Когда  этот кусок выйдет обратно у вас
из горла,  скажите-ка мне, кто в нашей стране раньше  всех  замечает  дождь?
Этот  вопрос я однажды  задал Его  Величеству  покойному  императору, и  мой
добрый господин не  смог на него ответить.  Пришлось  ему мне заплатить  два
талера.  Напрягите-ка  свой  рассудок  --  может,  у  вас  получится.  А  не
получится, так я с вас возьму дешевле. Поставите мне кувшинчик пива. Ну как,
идет?
   Вотруба напряженно раздумывал над тем,  какая ему была выгода от такого
пари. Он нашел ее в той щекочущей самолюбие  мысли, что ему поставлен тот же
самый  вопрос-загадка,  что  и Его  Императорскому  Величеству. Тем временем
Кокрда  закончил  свой рассказ. Пообещав вскоре заглянуть  сюда еще раз,  он
попрощался и отправился  в другую гостиницу, чтобы и там собрать вокруг себя
слушателей.
   --  Ну как? -- напомнил  Броуза Вотрубе.  -- Пойдет  сделка? Жду вашего
ответа и резолюции,  как  обычно  говорил  покойный  государь своему тайному
советнику пану Хегельмюллеру.
   -- Хегельмюллер? Кто это тут говорит о Хегельмюллере? -- раздался голос
за  соседним  столиком. --  А, клянусь  моей душой, да  это же  Броуза!  Дай
глянуть  на  тебя,  человече!  Сколько уж лет  я  не  видал  твою  воровскую
плосконосую рожу!
   -- Пане! --  с  достоинством обратился  Броуза  к человеку за  соседним
столом. -- Выбирайте слова поосторожнее! Я вас не знаю.
   -- Как это? -- удивленно  и весело  вскричал  сосед.  --  Ты не помнишь
Сватека? Да ты меня бог весть сколько раз видел, когда я отворял  кровь  Его
Величеству,  завивал  ему волосы и  стриг  бороду.  И ты, глотатель угольной
пыли, говоришь, что не знаешь Сватека?
   --  Сватек?  Цирюльник?  --  переспросил  Броуза, и  невыразимая  нотка
презрения прозвучала в его голосе, так как в своих воспоминаниях, которые он
предлагал  вниманию кабацкой публики, он имел дело исключительно с  высокими
персонами   пражского   замка    вроде   обер-гофмейстера,   обер-камергера,
обер-егермейстера и тайных советников.
   --  Бритый поп, вот кто первым  замечает дождь! --  сказал Вотруба, все
это  время напряженно перебиравший  в уме возможные ответы. Но на него никто
не обратил внимания.
   --  Так  ты забыл  Сватека, ты, старая кочерга?  --  крикнул  цирюльник
покойного императора. -- Того Сватека, который частенько растирал мазью твою
спину,  когда Его Величество,  наш всемилостивый  государь,  находил  нужным
выпороть тебя тростью?
   -- Что?! Его Величество  покойный государь император собственноручно...
вот этого... -- послышался замирающий от удивления голос Вотрубы.
   -- Это клевета! -- в  благородном негодовании запротестовал  Броуза. --
Его Величество, мой всемилостивый господин, во всякое время относился ко мне
с  уважением,  часто выказывал  мне свою благосклонность  и умел ценить  мои
заслуги.
   -- С уважением -- к тебе? Твои -- как ты сказал -- заслуги?! -- хохотал
цирюльник. -- Держите меня, а то упаду со смеху!
   -- У меня есть на то свидетельства! -- заявил Броуза.
   -- Конечно. На горбине! -- заверил цирюльник.
   Тут Броуза решил, что пора  кончать  этот диалог, который вряд ли пошел
на  пользу его  репутации  у малостранских бюргеров, а  лучше позаботиться о
кувшине пива, которое он еще надеялся выспорить у седельного мастера.
   -- Двое  всегда  стоят вместе, но  друг другу  --  враги  насмерть,  --
обратился он к Вотрубе, словно  перестав замечать Сватека. -- Кто  эти двое,
можете мне сказать?
   -- Это  палка и твоя спина! Чего уж тут  непонятного!  -- бросил  ему в
ответ цирюльник, не давая Вотрубе рта открыть.
   -- Убирайтесь прочь!  -- в бешенстве напустился на него  Броуза. -- Я с
вами ничего  общего не имею. Якшайтесь  с подобными  вам, а меня  оставьте в
покое!
   --  Ну,  ну,  Броуза, не  злись так сразу!  -- примирительно  засмеялся
цирюльник. -- Сегодня вечером тебе  еще покажется приятным мое общество. Или
ты не затем пришел, чтобы повидать старого Червенку?
   -- Я? Червенку? Какого Червенку? -- удивился Броуза.
   -- Нашего Червенку, -- отвечал цирюльник. -- Разве он не известил тебя,
что  сегодня  вечером  приедет в  "Серебряную  щуку"?  Он,  видимо,  немного
запоздал. АН нет, вот и он!
   В столовую  вошли двое мужчин,  и, несмотря на  то, что  с  момента  их
последней  встречи  минуло  девять  лет, Броуза  сразу узнал обоих.  Первый,
опирающийся на трость и немного сгорбленный старый господин со спадающими на
лоб седыми прядями,  был Червенка,  второй камердинер покойного Рудольфа II.
Другой  же, с  крючковатым  носом, немного старомодно одетый,  был  музыкант
Каспарек, много лет прослуживший у императора лютнистом. Броуза встал, чтобы
поприветствовать их. Но он не забыл и о желанном кувшинчике пива.
   -- Так подумайте быстро, -- не спеша отойти, обратился он к  седельному
мастеру. -- Двое стоят рядом, но друг другу -- враги насмерть. Кем они могут
быть?
   -- Клянусь душой, не знаю, -- заверил его Вотруба,  которому больше  не
хотелось играть в загадки. -- Здесь, в "Щуке", я таких не видал. Но спросите
у хозяина  --  может  быть, он их знает.  Недаром же он танцует на  цыпочках
вокруг всякого люда!
   --  Ну  вот я и с вами!  --  сказал  старый Червенка, прихлебывая  суп,
который поставил перед  ним хозяин. -- Но, скажу вам откровенно, мне нелегко
было сюда добраться. Моя дочка,  у которой я живу, и ее  муж Франта вовсе не
хотели меня  отпускать  -- вбили себе в  голову,  что  со  мной может что-то
случиться в пути. "Оставайся, старый, где ты есть! -- говорят. -- Разъезжать
по свету в наше время -- занятие  не для тебя. Не думай больше о  прошлом --
что было,  то было! Лучше подумай о том, что  ты нам нужен  в саду. Прочтешь
здешним  хозяевам доклад о сортах капусты  --  или,  может  быть,  тебе  его
напечатать?" Ну, дал я им поговорить вволю, назначил день для доклада, и вот
я здесь.  Правда, поездка от Бенешова до  Праги получилась утомительная, тем
более  что  его  сиятельство  граф  Ностиц,  к   которому  я  почтительнейше
обратился, не  предоставил мне местечка в верхней части  трибуны,  а ведь он
должен был это сделать хотя бы в память о временах, когда мы с ним ежедневно
встречались  наверху,  в замке, -- я  ему: "Целую руки вашей милости", а  он
мне: "Доброе утро, герр  Червенка". Короче говоря, место на трибуне я все же
достал и своими собственными  глазами увидел голову доктора Есениуса в руках
палача,  как  то и предсказывал  в свои  последние  часы  мой  всемилостивый
государь Рудольф.
   Тут  он  повернулся к  хозяину,  который стоял за  его стулом  и  жадно
вслушивался в каждое слово.
   -- Запомни: после супа  подашь оломоуцский сыр, соленую редьку,  ломтик
поджаренного хлеба и полкувшина согретого пива!
   -- Это правда, что Его Величество покойный государь император, -- начал
хозяин,  слегка задыхаясь от  волнения, -- предсказывал вам будущее по руке,
как это делают цыгане на ярмарках?
   --  Ломтик хлеба, сказал  я, к нему  редьки, сыру  и полкувшина теплого
пива! Это все, а теперь иди! -- одернул его бывший камердинер императора.
   -- Пан Червенка не узнает  меня?  --  обиженно спросил хозяин. -- Я  же
Вондра!
   -- Какой еще такой Вондра? -- спросил экс-камердинер.
   -- Тот самый Вондра, что толок на кухне перец, -- объяснил хозяин, -- и
крутил вертел, когда туши  зажаривали целиком. Я  часто видел пана Червенку,
когда вы приходили к поварам проверить, точно ли по рецепту приготовлены суп
и жаркое для  государя  императора, --  он с трудом перевел дыхание. -- Чаще
всего это был куриный бульон.
   -- Ага. Значит, ты и есть тот самый Вондра, -- согласился Червенка.  --
Хорошо, что и ты с нами. А здесь тебе тоже полагается толочь перец и крутить
вертел?
   Хозяин отступил  на шаг  и  описал рукой  широкую дугу,  показывая, что
теперь его владения велики и что  он распоряжается  большим и малым  залами,
садом,  кухней,  кладовой,  амбарами,  винными  погребами  и  комнатами  для
приезжих.
   -- Здесь, -- заявил он гордо  и взволнованно, -- я делаю все. В прошлом
году я унаследовал "Щуку" от моего отца.
   -- Ну, раз  ты здесь  делаешь все, так  принеси  то,  что я заказал, --
отрезал  Червенка, который по-прежнему видел в  малостранском  бюргере юного
кухонного слугу. -- Да поживее, а то тебе враз приделают ноги!
   -- Беги, беги! -- послал вдогонку спешившему хозяину Броуза. -- Уж я-то
его знаю. Он не терпит, чтобы его заставляли ждать!
   --  Дара  пророчества я  за  Его  Величеством  никогда  не замечал,  --
высказался цирюльник  Сватек, который тем  временем  прокручивал  эту тему в
голове, -- а вот погадать да помечтать  он  любил.  Когда  же это он  сказал
тебе, что случится с головой  доктора Есениуса? Это  было до или после того,
как  нам  троим,  здесь  сидящим,   довелось  заниматься  секретными  делами
королевства?
   Люди за  соседними столами, услышав эти слова, зашептались, поворачивая
головы к  говорившему  и обмениваясь многозначительными  взглядами.  Лютнист
Каспарек насупился.
   -- Ты бы лучше держал язык за зубами, --  хмуро  оборвал он цирюльника.
-- Знаешь ведь, что я не люблю слышать такие вещи. Тем более сейчас, когда у
тех, кто когда-то имел значение и власть, головы плохо держатся на плечах.
   -- Точно! Я так всегда и говорил, --  встрял в разговор Броуза и провел
ладонью вокруг шеи, словно не был уверен в том, что его голова все еще сидит
на месте.
   --  Он  сказал  это,  когда  все  уже  было  позади,  --  погружаясь  в
воспоминания, медленно заговорил Червенка. --  Ты, Каспарек, тогда уже был в
немилости.   Это  случилось,   когда   мой  всемилостивый  государь  потерял
королевство и тайное сокровище и утратил все свое величие и власть. Он лежал
тогда  в  своей последней болезни. Силы его совсем иссякли, ибо  этот доктор
Есениус,  о  котором  болтали,  будто  он  владеет  всеми  тайными