тайные
подробности истории вашей жизни. И мы искренне желаем, чтобы вы поняли все
- или почти все. Но _понравится_ ли вам то, на что я пролью  свет,  -  это
другой вопрос.
   - Вы должны учесть, что я мало ценю свою жизнь,  -  проговорил  адмирал
Солово, - и давно изгнал из нее страх и попреки. Итак,  вы  именуете  себя
иллюминатами [члены тайных религиозно-политических  обществ,  возникших  в
Европе, главным образом в Баварии, во второй половине XVIII в.], не правда
ли?
   - Это просто перевод слова "Vehmgericht"  [тайный  суд],  -  согласился
уэльсец с известной осторожностью, прибегнув  к  среднегерманскому  языку,
столь же безупречному, как итальянский.
   - Тогда просвещайте, - сказал Солово. - Теперь меня уже ничто не сможет
ранить.
   Уэльсец недоверчиво поднял брови.
   - Хорошо. Начнем с самого начала.


   Примерно в то самое время, когда турецкий империализм отхватил еще один
клок от подбрюшья Европы, открыв себе путь в Герцеговину, в тот самый год,
когда Карл Смелый сделался герцогом Бургундии [в 1467 г.],  малое  дитя  -
чистая  страничка,  которой  предстояло  сделаться  адмиралом  Солово,   -
придумало нечто прискорбно умное.
   В тот судьбоносный день все началось с вопроса, который задал  в  школе
другой юнец.
   - Достопочтенный господин, - пискнул крепенький десятилетка, разрываясь
от желания поделиться новыми познаниями, - можно ли задать вопрос?
   Учитель  оторвался  от  латинского  текста,  по  которому   следил   за
болезненными усилиями класса. Потрясающе либеральный  педагог  для  своего
времени, точнее  сказать,  до  отвращения  либеральный,  он  приветствовал
признаки интеллектуального любопытства среди сыновей богатого  купечества.
Разумный вопрос всегда удостаивался ответа и при удаче мог избавить  класс
от скучной работы. Подняв указку, учитель  жестом  велел  утихнуть  общему
речитативу.
   - Я думал о Платоне и Аристотеле, господин.
   - Я так рад слышать это, Констанций. - Ответ многого не  сулил.  -  Мне
уже казалось, что ты без  всякого  интереса  возишься  в  винограднике  их
трудов.
   Дешевый сарказм... и учитель немедленно пожалел о нем, когда весь класс
послушно расхохотался.
   - Прости меня, Констанций, - громко  проговорил  он,  тем  самым  разом
покончив  с  весельем.  -  Я  не  хотел  раздавить  нежный  росток   твоей
любознательности.
   Реабилитированный  Констанций  одарил  одноклассников   предупреждающим
взором.
   - Да, достопочтенный господин, мне просто хотелось  узнать...  куда  же
они ушли?
   - Как куда... в могилу, конечно, как положено человеку.
   - Нет, я хотел бы знать, что было с ними потом?
   Учитель погладил бороду и весьма прохладно глянул на мальчика.
   - Я понял тебя, дитя, - ответил он. - Интересный вопрос.
   Мальчишка надулся от гордости, услыхав непривычную похвалу.
   - Кто-нибудь еще испытывает подобное любопытство? - спросил учитель.
   Пока ситуация не прояснилась до конца, никто не рискнул  сделать  такое
же признание, и потому  прото-Солово  был  вынужден  нерешительно  поднять
руку.
   - Солово... - проговорил  учитель,  изображая  удивление.  -  Еще  один
поклонник классической философии восстал среди нас. Посмотрим, сумеешь  ли
ты сформулировать вопрос.
   Считаясь с жезлом указующим, семилетке оставалось лишь  изложить  часть
собственных мыслей на эту тему.
   -  Достопочтенный  господин,  меня  взволновал  следующий  парадокс,  -
медленно начал ребенок, наблюдая за реакцией учителя, - неужели  живший  в
древности человек, а именно исполненный добродетелей Аристотель, не  может
вступить в рай, поскольку  не  исповедовал  -  и  не  мог  исповедовать  -
истинную веру? Но если подобные ему осуждены по причине  такого  незнания,
как это назвать? Несправедливостью? Но этого не  может  быть  потому,  что
Господь справедлив по определению.
   - Он хочет сказать, господин, - встрял  Констанций,  -  что  Платон  со
своими дружками просто не могли стать христианами, так  ведь?  Они  умерли
еще до Рождества Христова...
   - Я прекрасно понимаю, что имеет в виду Солово, - ответил преподаватель
с вселяющей трепет значительностью. - И я решу этот  вопрос,  процитировав
то, что вы и без того уже знаете: "Extra  Ecclesia  nulla  salus"  -  "Нет
спасения вне Церкви". Твой вопрос,  Констанций,  неблагочестив,  незрелому
уму не подобает интересоваться такими вещами. Однако, учитывая, что он и в
самом деле _неплох_, я не стану принимать  дополнительных  мер.  А  теперь
вернемся к  глаголу  habere  (иметь)  и  -  он  взмахнул  указкой,  словно
волшебной палочкой, - про-спря-гаем его...


   - Дело  в  том,  -  сказал  учитель,  одетый  уже  совершенно  иначе  и
окруженный еще большим уважением, чем прежде, - что вопрос  этот  придумал
Солово. В каждом классе есть свои соглядатаи, и я знаю, что это он наделил
загадкой,  вынянченной  в  собственной   голове,   абсолютного   середняка
Констанция, мечтающего тем не менее блеснуть.
   - Итак, - проговорил председатель трибунала,  поглядев  на  учителя  из
глубины черного капюшона, - он изготавливает стрелы, а поджигают другие.
   - Именно, - согласился учитель. - Невзирая на столь  удачное  рождение,
он самый недоверчивый мальчик, которого я встречал. Он окружает свои  дела
покровом обмана и тайны, никогда не открывает всего, что знает, даже  если
это не столь уж существенно. Истинное "я" погребено под толстой  скорлупой
скрытности.
   - Возможно, это трусость, - вмешался другой из сидевших за столом.
   - Мне тоже поначалу так показалось, - подхватил учитель,  -  поэтому  я
следил за ним и испытывал его. Он  стоит  на  своем  во  всех  стычках  на
школьном дворе.  Он  не  трус,  но  наделен  невероятным  самоконтролем  и
отвагой.
   - Значит, другие ребята избегают его? - Вопрос сей прозвучал из  темных
рядов, выстроившихся вдоль стен подземелья.
   Учитель из вежливости попытался было ответить тому, кто  задал  вопрос,
однако его фигура затерялась в тенях между факелами.
   - Нет. И это лишь подтверждает все остальное - его оболочка безупречна.
Остальные  дети  видят  в  нем  только  открытого  и  живого  мальчишку  и
обманываются подобной внешностью.
   Он неторопливо обвел глазами собрание и поднял руку, требуя поддержки у
сотен собравшихся.
   - Прошу доверять  мне...  Он  разумен,  расчетлив,  холоден  сердцем  и
чувствителен  к  этике.   Этот   семилетка   интересуется   теологическими
концепциями. Старшие играют в мяч, а он размышляет об Аристотеле.  Я  и  в
самом деле вижу в нем способность к службе.
   И сказав это, учитель склонил голову и, отдаваясь суждению собравшихся,
отступил на два шага, как предписывал фемический обряд. Удавка,  свисавшая
с его шеи, делала намек еще более прозрачным. Рекомендовавшего отвергнутую
кандидатуру  вешали  без  отлагательств.  Таким  образом  уравновешивались
почести, выпадавшие на долю счастливца, ибо фемисты  надеялись  собрать  в
своих рядах лишь самых многообещающих.
   Трибунал посовещался, тяжелые капюшоны наделяли приватностью  отдельные
мнения. Школьный учитель и все  его  собратья  вкупе  с  немногочисленными
сестрами терпеливо ожидали в безмолвии.
   Наконец  поднялся  председатель   трибунала.   Факел,   размещенный   в
стратегически важном месте, окружил его голову огненным  нимбом  в  глазах
наблюдавших снизу.
   - Мы склоняемся к положительному решению,  -  объявил  он.  -  Есть  ли
несогласные?
   Воспарив к демократическим идеалам, вера cum [здесь  -  в  сочетании  с
(лат.)]  организация  cum  заговор  всегда  предоставляют   право   голоса
недовольству... а иногда - при наличии достаточно твердых намерений - даже
возможность идти своим путем. Но в этом случае все промолчали.
   - Да будет так, - заключил председатель трибунала. -  Капитан  Немезиды
уладит все необходимое.


   Такие не по годам зрелые мысли юного Солово привели  к  тому,  что  его
отца сразила  стрела  на  охоте.  Лучника  не  видел  никто,  хотя  его  и
разыскивали; преступника не обнаружили и не предали суду. Когда  покойника
принесли домой, тонкая черная стрела с кремневым наконечником еще  торчала
из его горла,  однако  свет  жизни  давно  оставил  глаза.  Весь  дом  был
безутешен, даже маленький Солово, невзирая на уже знаменитую выдержку,  не
мог сдержать детских слез.
   Мадам Солово попросту исчезла вскоре после похорон мужа, и в  известной
степени это было даже хуже. Только что ее видели в сыроварне за делом -  и
все. Ни записки, ни знака, даже капельки  крови,  способной  объяснить  ее
кончину.
   Ее брат умер от "хворой испарины", дядя повесился без всяких  причин...
Численность клана Солово резко пошла на убыль. До соседей  кое-что  начало
доходить, и уцелевших они избегали.
   От внешнего мира мальчика Солово последним барьером отделяла его тетка.
Поскольку Феме не знал жалости и мог позволить  себе  любую  причуду,  она
попала в эротические игрушки к  сирийскому  князьку.  Еще  более  странным
можно считать то, что, начавшись развратом, их отношения после долгих  лет
закончились  честным  браком.  Однако  для  маленького  Солово  это  могло
послужить небольшим утешением, даже если бы он знал  это  и  был  способен
понять.
   Далее  Vehmgericht  весьма  тонко  уговорил  адвоката,  отвечавшего  за
состояние семьи, отдать на разграбление все ее имущество (что  тот  и  так
намеревался сделать), и в возрасте восьми лет  мальчик  Солово  обнаружил,
что остался без семьи, дома и средств для жизни;  посему  сиротский  приют
далекой церкви простер к нему свою благотворящую руку.
   А  Древний  и  Священный  Феме  приступил  к  долгому   и   терпеливому
наблюдению.


   - Ах ты... - выдавил адмирал Солово, в самой героической борьбе в своей
жизни пытавшийся сохранить внешний покой. Пауза была долгой, из  какого-то
прочного  внутреннего   убежища   он   старался   примириться   с   прежде
отвергавшимся подозрением. - Итак, это сделали вы?
   Фемист, ныне находившийся возле него,  утром  на  всякий  случай  надел
тонкую кольчугу под мантию, не зная того, что любимый  удар  адмиральского
стилета  предназначен  для  глаза,   и   считал   себя   в   относительной
безопасности. Однако в данном случае его волнения  и  потливость  на  жаре
были напрасными. Адмирал  Солово  справился  и  с  предельным  испытанием,
подавив внутренний крик, требовавший немедленного отмщения.
   - Увы, да, - ответил уэльсец. - У вас был, конечно,  потенциал,  однако
следовало видеть, насколько мир может отточить вас. Для того, что задумали
для вас мы, спокойное детство  на  лоне  любящей  семьи  скорее  всего  не
подошло бы.
   - Безусловно, - согласился Солово, глядя в умеренную даль и выговаривая
слова, как в переводе. - Теперь я сам вижу это.
   - Конечно, это просто  позор,  что  вам  лично  пришлось  так  туго,  -
рассудительно заметил фемист, балансируя на грани насмешки.
   - Ну, это было только начало, - заверил его Солово.
   - Так. Мы это отметили  тогда  же,  -  проговорил  уэльсец,  прожевывая
сушеный абрикос. - Вы быстро проявили бесконечную  приспособляемость  -  и
это нас целиком устраивало.
   - Рад слышать, что  мое  дикарское  воспитание  кого-то  устраивало.  А
скажите, кто вам доносил обо мне?
   - О, - задумался фемист, - таких было много. Первым делом  мы  заменили
суперинтендантшу сиротского приюта своей кандидатурой.
   - И какой же свиньей она была!
   - Только по необходимости, к тому же она старалась ради  вашего  блага,
адмирал. Вообще-то в повседневной жизни она была вполне сносной  персоной.
Я хорошо знал ее в старости.
   - Надеюсь, что она встретила мучительную и долгую смерть.
   - Нет, - разуверил его фемист. - Кончина ее была тихой и скорой.
   Адмирал Солово отвернулся.
   - Сердце мое разбито.
   - По понятным причинам  были  и  другие  осведомители.  Мы  никогда  не
доверяем единственному мнению. Конечно, ваш картинный  побег  не  облегчил
нашу задачу. Мы потеряли вас из виду не на один месяц.
   - С прискорбием слышу это! - отозвался Солово. - Тогда я не думал,  что
могу причинить кому-либо неудобство.
   Фемист сухо улыбнулся, разглядывая  стайку  птиц,  перепархивающих  над
головой.
   - Осмелюсь заметить, что перерезанных глоток на вашем  пути  оказалось,
скажем так, излишне много...
   - О, виноват, юношеский пыл, - пояснил адмирал, -  вкупе  с  остаточным
стремлением к правосудию.
   Фемист пожал плечами, чтобы выказать свое безразличие.
   - Во всяком случае, нам  вы  этим  заметного  вреда  не  причинили.  Мы
обнаружили ваш след в Богемии по склонности к локальным увечьям.
   - Политическая жизнь в этой  стране  всегда  была  такова,  -  возразил
Солово.
   - Именно...  Однако  вы  добавили  стиль  и  мастерство.  Свежая  струя
привлекла внимание нашего агента.
   Похоже, в глубинах памяти адмирал сыскал некоторое утешение и теперь  с
обновленной благосклонностью разглядывал играющее море.
   - Вообще-то я наслаждался  жизнью  на  этой  речной  флотилии.  Быстрый
служебный рост возложил бездну ответственности на  мои  неокрепшие  плечи,
однако... Словом, я обнаружил, что работа исцеляет. Конечно, нам,  зажатым
между турками и не знающими человечности пограничными  племенами  с  нашей
стороны, приходилось вертеться.
   - Все это мы полностью одобрили, - ответил фемист, - и губернаторство в
городке, и кондотьерскую службу в Фессалии. Банк в Равенне  показался  нам
отклонением, впрочем, благотворным, самым ценным образом  расширившим  ваш
опыт. Видите  ли,  адмирал,  все  наши  суждения  выносились  с  некоторым
опозданием  и  ваше  имя  редко  исчезало  из  списка  разыскиваемых.  Вам
следовало повидать христианский мир.
   - Нечто все время подгоняло меня, - согласился Солово. - Я искал.
   - Что же?
   - А  знаете,  позабыл,  -  ответил  адмирал.  -  Прежний  Солово  исчез
навсегда. Говорить о нем сложно, как о чужом человеке.
   Фемист как будто не спорил.
   - Переход  из  банкиров  в  пираты,  признаюсь,  удивил  нас.  Подобная
радикальная - и внезапная - перемена привела к  тому,  что  мы  вас  вновь
потеряли из виду.
   - Дело в том, - сказал Солово, -  что  между  обеими  профессиями  куда
больше общего, чем можно заподозрить при поверхностном взгляде.  Пиратское
ремесло логически вытекало из моей тогдашней деятельности и казалось более
честным способом зарабатывать на жизнь.
   Уэльсец не стал опровергать точку зрения старшего собеседника.
   - Прикосновение чистой  удачи  вновь  скрестило  наши  жизненные  пути,
которые более не разделялись. Только тогда мы смогли оценить,  что  именно
сотворили... вы не бывали достойны похвалы лишь изредка!
   - А, - заметил Солово, - это вы про то, как я учился плавать?


   Год 1486

   УРОКИ ПЛАВАНИЯ: после горького и одинокого детства,
   выброшенный сиротой в хляби злобного мира, я
   обнаруживаю свое призвание и жизненную философию.
   Пиратский промысел вполне устраивает меня.

   - Нет, простите. Боюсь, что вам придется идти до дома пешком.
   Знатный  венецианец  поглядел  сверху  вниз  на   адмирала   Солово   и
вопросительно поднял бровь.
   - Да-да, я знаю, - заметил Солово, обращаясь к замершему на  ограждении
палубы собеседнику. - Зовите меня вероломным, если хотите.
   - Вы и впрямь вероломны, - исполнил его пожелание венецианец. -  Вы  же
обещали мне жизнь.
   - Не спорю, - ответствовал адмирал и, сложив руки на груди, прислонился
к поручню возле ног венецианца. - Но это было давно, а теперь...
   - Сейчас. Да, понимаю, - перебил его дворянин. - И  я  должен  сказать,
что принимаю подобное решение как личный выпад.
   - О, дорогой мой,  как  жаль,  -  попытался  урезонить  его  Солово.  -
Поставьте себя на мое место.
   Несколько  членов  экипажа,  свободных  от  иных  дел,  явились,  чтобы
понаблюдать за представлением,  и  обнаружили  при  этих  словах  признаки
животного веселья, но одним косым взглядом адмирал заставил их умолкнуть.
   - Я _хочу сказать_, - продолжал он,  -  что,  несмотря  на  несомненные
причины для недовольства, вы отказываетесь видеть проблему  в  целом.  Его
святейшество  и  ваша  Serena  Repubblica   [здесь   -   благоденствующая,
идиллическая  республика   (итал);   официальное   название   Венецианской
республики] сейчас номинально находятся в мире, и поэтому мне  не  хочется
возвращаться в  Остию  с  единственным  уцелевшим  свидетелем  запрещенной
пиратской авантюры.
   Оба они  обернулись  к  останкам  еще  недавно  величественной  галеры,
которая, пылая, медленно погружалась в воду;  ее  экипаж,  за  исключением
одного человека, пал в бою или в последовавшем кровопролитии.
   - Подумайте сами, - предложил адмирал,  -  его  святейшество  запрещает
нападать на  собратьев-христиан.  Хотя  вы  и  венецианец,  но,  очевидно,
подпадаете под эту категорию... - Когда  дворянин  пожал  плечами,  Солово
добавил: - Теперь вы понимаете то  затруднительное  положение,  в  которое
ставит меня инспирированная жадностью клятва.
   Дилемма, стоявшая перед адмиралом, ничуть не волновала венецианца.
   - Вы просто хотите получить мою библиотеку, - невозмутимо заметил он. -
Я видел, с каким вожделением вы перелистывали книги. Вы хотите нераздельно
владеть ею.
   Солово признал подобную возможность движением плеч.
   - Быть может, вы в чем-то и правы, но я буду вам признателен,  если  вы
будете говорить потише. Библиомания не относится к числу  профессиональных
достоинств пирата. У экипажа  могут  возникнуть  ошибочные  представления,
требующие кровавого подавления.
   - Эту библиотеку собирало не одно поколение, - твердым голосом возразил
венецианец. - Я не отдам ее.
   Адмирал Солово распрямился и потянулся.
   - Увы, боюсь, что вам предстоит готовиться к раю, где ваша душа забудет
о книгах. Ну, ступайте же, будьте хорошим мальчиком.
   Венецианец окинул  яростным  взглядом  обступивший  его  ноги  полукруг
морских разбойников и понял, что сопротивление бесполезно.
   - Я не считаю наш разговор законченным, - проговорил он ровным голосом.
Пираты  заулыбались.  И  сохраняя  все   возможное   в   таком   положении
достоинство, венецианец повернулся и сошел с поручней в воды  Средиземного
моря.


   - Суши весла!
   Рев надсмотрщика растворился в  молчании.  Весь  экипаж,  оставаясь  на
местах, тянул шеи, чтобы получше видеть.
   - Прошу всех по местам, - сказал адмирал Солово своему боцману.  Как  и
предполагалось, тот повторил команду для всего экипажа - громче и в  более
понятных выражениях. Лихорадочное любопытство сделалось менее пылким.
   - Ну-ка, смотрите! - выкрикнул дозорный с кормы. - Вон там!
   Солово подошел к нему и уставился в далекую синеву.
   - Возможно, - согласился он невозмутимо. - Как интересно.
   Боцман, другого  имени  не  имевший,  из  карьеристических  соображений
старался подчеркивать в себе  чисто  животные  качества,  однако  на  деле
обладал  недюжинным  интеллектом,  а  потому  был  приглашен  в   компанию
адмирала.
   - Отсюда не видать, - рявкнул он. - Должно быть, какой-то мусор.
   - Едва ли, - авторитетным тоном возразил адмирал. - Никогда  не  видел,
чтобы мусор плыл против ветра. А этот - смотри - и руками двигает.
   - В море хватает всяких, кто оказался за бортом, - ответил невозмутимый
боцман. - Это не обязательно наш.
   Солово кивнул, выражая относительное согласие.
   - Я тоже не думаю, что это наш венецианец. Как он мог протянуть два дня
в воде? Но, с другой стороны, похож. Если бы только  он  подплыл  поближе,
чтобы лицо его стало не таким... расплывчатым.
   Боцман без особой охоты выслушал подобное пожелание.
   - Давайте-ка, адмирал, я схожу за своим арбалетом, -  предложил  он.  -
Стрела его угомонит.
   - Не надо, - неторопливо ответил Солово. - Если  это  упавший  за  борт
матрос, море скоро уладит все дело. Но если  это  венецианец,  боюсь,  что
наше оружие окажется  бесполезным.  Если  нам  суждено,  чтобы  за  кормой
болтался выходец с того света, я был предпочел, чтобы у  него  не  торчала
стрела изо