Я  никогда  этого  не
забуду.
   -  Нет,  забудете,  -  негромко  промолвил  Солово,  более  не  скрывая
естественных ледяных и недобрых  ноток  в  голосе.  -  Это  часть  сделки.
Церковь не терпит конкурентов, даже разговоров о них.
   - Я уже забыл, - заторопился Микеланджело, - полностью. Только о чем  я
забыл?
   - Не так быстро. Придержите ненадолго свои воспоминания. У меня есть  к
вам вопрос: мне хотелось бы выяснить одну подробность,  которую  вы  могли
заметить в ходе долгих часов наблюдения... И это тоже часть сделки.


   Папа по-прежнему не желал, чтобы я завершал гробницу,  и  приказал  мне
разрисовать свод Сикстинской капеллы. Мы сошлись на 3000  дукатах.  Я  все
еще нахожусь в великом расстройстве духа... Господи, помоги мне.
   Микеланджело Буонарроти (из частной переписки, 1509 год)


   - Итак, как я и предполагал, - сказал адмирал  Солово,  -  Микеланджело
возвратился - скромно, почтительно и изображая  истинное  раскаяние.  Юлий
принял его в Болонье, точнее,  скульптору  было  позволено  участвовать  в
мессе в церкви Сан-Петронио.
   - И вознести молитвы об  избавлении,  должно  быть,  -  произнес  равви
Мегиллах, расчесывая пальцами белую патриархальную бороду.
   - Если так, они подействовали. Случившиеся на  месте  прислужники  Юлия
узнали скульптора и силой отвели к его святейшеству, как раз находившемуся
за трапезой. К счастью, закуску уже подали, и норов Святого Отца  отдыхал,
свернувшись клубком. Конечно, были и громы, и молнии, однако Микеланджело,
памятуя о моих строгих наставлениях, угомонил свой ртутный  темперамент  и
лишь молил о прощении, преклоняя колена.
   - Все равно что молить о пощаде бешеного льва, адмирал.
   - Вы правы, но  в  данном  случае  в  пользу  скульптора  говорили  два
фактора: во-первых, за него заступился кардинал Франческо Содерини...
   - И как ныне у кардинала со здоровьем? - осведомился равви.
   - Жив, хотя и облик, и достоинство его претерпели  удары  и  поношения.
"Все  эти  художники  таковы,  что,  кроме  своего  искусства,  ничего  не
понимают", - тут Юлий взорвался и  велел  слугам  выставить  кардинала  из
дворца. Это полезное предприятие притупило остроту обвинения. Во-вторых  -
и это гораздо важнее, особенно в мире, где милосердие  должно  оправдывать
собственное  существование,  -  скульптор  сумел  предложить  кое-что   за
прощение.
   Равви, кивая, глядел сквозь Солово, должно  быть,  предвидя  в  будущем
более мягкие времена.
   - Мы  обсудили  этот  вопрос  с  предельной  осторожностью,  -  пояснил
адмирал, - и решили,  что  наибольшее  искушение  представит  обращение  к
стремлению Юлия к величию и памяти среди потомков. Конкретно  Микеланджело
взялся изваять его святейшество в виде бронзового колосса и расписать свод
Сикстинской капеллы.
   - Та работа, которую ему только что предложили? - спросил Мегиллах.
   - Она самая... должно быть, высшее творение его таланта, все ради Юлия,
все ради сохранения его имени. Понтифик забывает, конечно, что почитают  и
помнят исполнителя, а не заказчика, но для нас это не существенно.
   - Мы-то к этому времени уже превратимся в  прах,  -  согласился  равви,
прикасаясь к стоявшему перед ним  блюду  венецианского  риса.  -  Но  ваше
предвидение, адмирал, уже принесло дивиденды: скульптор остался жив.
   - И может оставаться в таком состоянии, пока его не  призовут  домой  в
соответствии с естественным ходом вещей. Микеланджело  вкладывает  душу  и
сердце в свою работу, и когда роспись свода капеллы будет закончена,  Юлий
не захочет, чтобы его запомнили как убийцу ее вдохновенного творца. Таково
долгосрочное условие его безопасности, а при удаче и изобретательности,  я
думаю, он со всем справится.  [Великое  творение  Микеланджело  -  роспись
свода Сикстинской капеллы, - завершенное в октябре 1512 года после четырех
с половиной лет сверхчеловеческого труда и  свирепых  перебранок  с  папой
Юлием существует и поныне. В  свое  время  оно  позволило  уцелеть  своему
создателю, если верить адмиралу Солово. Колосс - бронзовое изваяние в  три
человеческих роста - был менее удачлив: всего через  четыре  года  он  был
низвергнут  толпой   невежественных   болонцев.   Скульптура   перешла   в
собственность Альфонсо  д'Эсте,  герцога  Феррарского,  отлившего  из  нее
огромную пушку, именовавшуюся "Ла Джулия". Однако по неизвестным  причинам
Альфонсо сохранил в целости шестисотфунтовую голову.]
   - Ну а о том, что он видел... -  проговорил  равви  Мегиллах,  стараясь
сдержать любопытство.
   - Ах да, - промолвил Солово, праздно играя отражениями солнечных  лучей
на серебряном кубке, - о моем вопросе. Я тщательно расспросил  скульптора,
заставил даже составить перечень. Могу подтвердить присутствие там  Зевса,
Аполлона, Вотана, Августа и Лао-Цзы...
   Вмешался равви. Его некрасивое морщинистое лицо,  отражавшее  спокойную
уверенность, лишь слегка было искажено вполне допустимым - по человеческим
меркам - сомнением.
   - А как... - шепнул он.
   - Я все более и более убеждаюсь, что вы, может быть, по-своему правы. Я
самым настойчивым образом интересовался, видел ли скульптор там ИЕГОВУ. Не
волнуйтесь, равви, его там нет.


   В Риме папа Климент VII читал письмо от Генриха  VIII,  короля  Англии,
_требовавшего_ - ни много ни  мало  -  развода  со  своей  женой-испанкой.
Добрый и дружелюбный понтифик  полагал,  что  уже  достаточно  намаялся  с
Лютером и всей его братией. Ему даже в голову не приходило, что менее  чем
через два года Рим будет взят с жестокостью, которая посрамит визит  готов
Алариха  одиннадцать  столетий  назад.  Двадцать  две   тысячи   испанцев,
итальянцев и германских ландскнехтов из лютеран на десять  месяцев  займут
Вечный город и оставят его выпотрошенным. Этот день в 1525 году  покажется
папе Клименту золотым веком.


   Тем временем Солово, оставаясь на грани самоубийства, все еще  сражался
с уэльским фемистом в своем каприйском саду.
   - Вам следовало _донести_ нам о тюрьме богов, - укорил адмирала фемист.
   - Похоже, вы и без того о ней знали, посему никакой беды не случилось.
   -  Дело  не  в  этом,  адмирал.  Вы  должны   были   поспешить,   чтобы
проинформировать нас из чистой любви. Но вы правы, мы действительно  знали
об этом давным-давно. - Фемист позволил своему голосу  приобрести  гневные
нотки. - Мы знали это, когда ваш первый зафиксированный в  бумагах  предок
даже не был в утробе матери. В наших рядах  числились  императоры  Рима...
как можем мы _не_ знать этого?
   - Действительно, как? - поддакнул Солово, тем не  менее  решив,  что  и
знания, и агентура фемистов были не столь всеобъемлющи,  как  им  хотелось
бы.
   - И потому, что мы знали,  -  заторопился  уэльсец,  -  огонь  в  наших
сердцах разгорался все жарче. Долгое заточение наших богов только  сделает
более сладостным день их освобождения!
   - Надо лишь придумать, как это сделать, - пошутил Солово.
   - Да, мы все еще заняты этой  загадкой,  -  ответил  фемист,  тщательно
стараясь скрыть  поражение.  -  Возможно,  придется  разделаться  с  целой
религией, чтобы восстановить свою собственную. И если дойдет  до  этого  и
тысячелетней войны, пусть...
   - Но зачем же так... - вставил Солово.
   -  Совершенно  верно,  -  согласился  фемист.  -  Тот  вызов  доставлял
множество хлопот дюжине поколений, поэтому между папой и Феме не оказалось
разногласий, когда возникло новое исповедание, отвергающее и нас,  и  его.
Мы довольны, что он избрал вас для этого дела.
   - Я сделал все что мог,  чтобы  угодить  и  вам,  и  ему,  -  признался
адмирал, - однако, на мой взгляд, вы просто пытаетесь оттянуть день беды.



   Год 1508. ОТТЯГИВАЯ ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ: я изгоняю божка из его
   дома, вращаюсь в обществе особ королевской крови, выведываю
   их мрачные и позорные тайны и оказываю великую услугу всему
   миру, за что он и не думает благодарить меня.

   - Мы услышали здесь чудовищные вещи, - сказал  кардинал  Треверзари  из
Сиены, - и нельзя позволить, чтобы их узнал кто-то еще.
   Раздраженный   разнообразными    плотскими    хворями    и    природной
запальчивостью, папа Юлий ударил по столу своим небольшим жезлом из  стали
и золота. Будь кардинал поближе, удар этот достался бы именно ему.
   - Куда ты смотришь, черт побери! - взорвался Юлий. - Я уже  решил,  что
этот особый _консилиум_ согласится расширить  число  ознакомленных.  Итак,
почему ты против? Ты меня слышишь?
   - Трудно не расслышать, - нервозно ответил Треверзари, еще не старый  и
не настолько впавший в отчаяние или возвысившийся в добродетели, чтобы  не
чувствовать страха.
   - Тогда прочисть свои уши, - завопил Юлий, - прежде чем я сделаю это за
тебя! - Он показал, как это можно сделать острым концом жезла, и дал  знак
об окончании дискуссии.
   Впрочем,  прежде  чем   груз   ответственности,   тяжесть   убийств   и
венерическая болезнь изменили  его,  Юлий  был  рассудительным  человеком.
Духовные останки юности заставили  его  вновь  объяснить  ситуацию  кружку
избранных (но, увы, не удостоенных доверия) кардиналов.
   - Понимаете, - сказал он, жалея тратить  время  на  обсуждение  даже  в
подобной форме, - мы нуждаемся в нем. Это дело  как  раз  для  него.  Быть
может, Всемогущий и создал его именно с этой целью.
   - Надеюсь, что так, - ответил Гвиччардини,  кардинал  из  Флоренции.  -
Потому что, если это мы или наше время сотворили его, какой же приговор на
Страшном суде будет ожидать нас?
   С подобной мыслью действительно приходилось  считаться...  отбросив  ее
самым решительным образом, папа Юлий нахмурился.
   -  Но  знания,  которыми  он  будет  располагать...   -   запротестовал
Треверзари,  заходя  слишком  далеко  в  своей  удаче.  -   Как   он   ими
распорядится?
   -  Этого  никто  заранее  сказать  не  может,  -  заметил  папа  тоном,
предполагавшим для кардинала мрачное и, быть может,  недолгое  будущее.  -
Человек этот  сдержан  и  невозмутим,  как  коленка  трупа.  Учтите,  если
возникнут проблемы, мы всегда можем убить его;  но  я  не  думаю,  что  он
истолкует все превратно.
   - О... - Треверзари был в явном замешательстве.
   - Рад слышать, что _ты_ наконец доволен, - улыбнулся Юлий. - А  теперь,
с вашего доброго согласия, позвольте позвонить в  колокольчик,  чтобы  его
впустили... и другое чудовище тоже.
   Услыхав зов, из прихожей в палату  Совета  вошел  адмирал  Солово.  Его
сопровождала монахиня, женщина настолько древняя,  что,  будь  он  наделен
хотя бы начатками рыцарских чувств, непременно бы  ощутил  желание  помочь
ей.
   - Ваше святейшество, ваши преосвященства. -  С  этими  словами  адмирал
отвесил экономный поклон.
   - Солово, - проговорил Юлий столь же кратко и  выразительно,  -  у  нас
новые неприятности в той проклятой (простите, сестра) области,  о  которой
лучше помалкивать, пусть вы и являетесь в ней признанным специалистом. Вам
назначено решить эту проблему без всяких отлагательств.
   - Безусловно, ваше святейшество, - без промедления ответил Солово, дабы
понтифик не ударил лицом в грязь, проявив неоправданное доверие  к  своему
слуге. - Ожидает ли меня нечто чрезвычайно важное, а потому  выходящее  за
пределы  моего  денежного  довольствия?  Потребуется  ли  мне   привлекать
помощников?
   Подобным тревогам Юлий симпатизировал, ему и самому приходилось в  свое
время  есть  хлеб  изгнанника;  поэтому  папа  представлял  себе  истинное
счастье, которое приносит финансовая уверенность.
   - Отвечаю "да" на оба вопроса,  -  отрывисто  бросил  он.  -  А  теперь
напомните, что вам обычно необходимо для досуга?
   - Раз: свободное владение землями на Капри, - адмирал  загнул  палец  в
черной перчатке, - два: заранее прошу прощения за "грехи темперамента"...
   - Ах да,  -  проговорил  папа,  скривив  в  бороде  губы,  -  вспомнил:
склонность  к  Тосканскому  Пороку  [шутовской  персонаж  в  моралите:   в
средневековом театре - представление в аллегорической форме добродетелей и
пороков]...
   - Три: избранные  тома  из  Ватиканской  библиотеки.  Я  буду  доволен,
получив что-либо из этой тройки.
   - Учитывая важность поручения, - сказал Юлий, проявляя редкую  щедрость
исключительно для того, чтобы сорвать маску бесстрастия с лица  Солово,  -
вы можете рассчитывать на обладание всеми тремя.
   Эксперимент закончился дорогостоящей неудачей, и папа решил при  случае
отыграться, по одной выдирая страницы из какой-нибудь книги, принадлежащей
самому адмиралу.
   - Будут и помощники, - продолжил он.  -  Это  дело  интересует  королей
Франции и Арагона, императора Священной Римской империи, правителей Мантуи
и Феррары... естественно, вместе с их  армиями.  Они  окажут  всю  скудную
помощь, на которую способны. Я привлеку даже собственные силы и свяжу всех
официальным договором... Ну  как?  Более  того,  мои  люди  уже  улаживают
подробности  в   какой-то   франко-фламандской   дыре,   пока   мы   здесь
разговариваем [папа Юлий имеет в виду Камбре  в  Северной  Франции,  возле
Бургундских Нидерландов; посему союз известен истории как Камбрейская лига
и заключен 10 декабря 1508 года]. Достаточно, как по-вашему?
   - Не уверен, - сухо ответил Солово. - Все зависит от того, с чем именно
мне придется иметь дело. К тому же упомянутые важные персоны отвратительно
двуличны, пропитаны националистическим духом и безумно любят себя. Едва ли
они способны прислушаться к мнению простого римского адмирала.
   -  Все  зависит  от  того,  _что_   именно   будет   он   говорить,   -
многозначительным тоном произнес папа Юлий. - Сестра, начинайте...
   Пожилая монахиня была наготове.
   - У меня был сон... - она пошатнулась.


   - У нее был сон, - заявил адмирал Солово.
   - Ну и что? - фыркнул молодой Людовик XII, король Франции.  -  Мне  они
снятся каждую ночь.
   - И мне тоже, - согласился Максимилиан I, "король римлян", желая первым
произнести свое слово. - В особенности после  старого  огуречного  бренди.
Заметная разница усматривается лишь в том, что  мои  сны  не  побуждают  к
войне две трети Европы.
   - Но поскольку все мы уже здесь, - проговорил Альфонсо  д'Эсте,  герцог
Феррары, пожалуй, излишне поспешно с точки зрения  собственной  выгоды,  -
быть может, все-таки выслушаем всю историю.
   Фердинанд II Арагонский,  личность  весьма  уважаемая  собравшимися  за
двуличие (и презираемая историками по той же  причине),  успешно  угомонил
всех присутствующих, чего самовластные правители  своих  земель  потом  не
смогли простить испанцу.
   - Итак, - проговорил он нейтральным тоном, - мы собрались не для  того,
чтобы объявить крестовый поход против турок...
   - Нет, - подтвердил Солово, - подобное  предположение  предназначалось,
чтобы одурачить венецианцев.
   - И  не  для  того,  чтобы  объединиться  против  вековой  венецианской
экспансии, - вставил Людовик XII.
   - Нет, - согласился адмирал, - эта идея должна была одурачить всех вас.
   - Посему, - с опасным спокойствием подвел итоги Джанфранческо  Гонзага,
маркиз Мантуи, - нам становится ясно, что мы вторглись в Италию и,  рискуя
всем, ввергли в войну Европу по прихоти страдающей бессонницей монахини...
   - Это не просто  старая  монахиня,  -  вдруг  вмешался  Солово.  -  Это
знаменитая Черная Дама Палатина, та, что предсказала падение Отранто.
   - Так это было двадцать восемь лет назад! - рявкнул  Фердинанд.  -  Там
стены едва сами не падали. Я бы взял этот город с  труппой  дрессированных
медведей!
   - А потом предсказала смерть папы Александра  VI,  -  кротко  продолжил
адмирал.
   Собрание  монархов  разразилось  хохотом.  Звуки   веселья   никак   не
соответствовали их озабоченному и встревоженному виду.
   - Ему же было семьдесят три! - взревел от удовольствия Альфонсо.
   - Он хлебал бренди, как бегемот воду, - добавил король Людовик.
   - И к тому же был родственником Чезаре Борджиа!
   Последнее замечание, вырвавшееся из  уст  Гонзаги,  внезапно  успокоило
всех. Знаменитый сын римского папы - облаченное в черные одежды  "чудовище
Романьи" - еще мог выйти "на ловлю" [его уже не было в живых  -  разрубили
на девять кусков в нелепой стычке в Наварре в 1507 году; очевидно,  добрая
весть не успела дойти вовремя]. Даже изгнанный из Италии и  лишенный  всей
власти, Чезаре сохранил способность пугать одним своим именем.
   Владея ситуацией, Солово снисходительно улыбался.
   - Мы предусмотрели возможность известного скептицизма с вашей  стороны,
-  сказал  он.  -  Попросили  Черную  Даму  увидеть  сны   с   конкретными
подробностями. Вам будет интересно узнать, что так и случилось.
   Правители глядели на Солово с подозрением.
   - В самом деле? - кислым тоном осведомился Людовик.
   - Безусловно, ваше величество. Его святейшество  даже  зашел  настолько
далеко в своем оптимизме,  что  увидел  в  этом  свидетельство  того,  что
Господь осенил своим благословением наше крохотное предприятие. А  теперь,
господа, посмотрите сами и подумайте.
   С  этими  словами  адмирал  раздал  запечатанные  воском  свитки   всем
присутствующим важным персонам.  Они  поглядывали  на  бумажные  трубки  с
опаской, словно на заряженные пушки.
   Известный  отвагой  Фердинанд  Арагонский  первым  нарушил  оцепенение,
развернул свиток и пробежал глазами  открывшийся  пергамент.  Невзирая  на
приобретенное с молодых лет умение скрывать свои чувства, король  невольно
округлил глаза, и кровь не отступила - сбежала - с его лица.
   - Откуда ей было знать? - прошипел он. - Все мои предосторожности...
   - Ничто для всевидящего ока, - ответил Солово, стараясь,  чтобы  в  его
голосе не было слышно осуждения. Ему не  было  дела  до  того,  как  будет
приходить в себя воитель, получивший тяжелый удар.
   Тем временем король Людовик развернул свой свиток и охнул.
   - Это же неправда! - простонал он.
   Адмирал Солово обратил на молодого человека невозмутимый взгляд.
   - Ну ладно, - мрачно буркнул король. - Сколько же людей знает об этом?
   - Папа, монахиня и я, - ответил адмирал. - Персона, наделенная  властью
прощать, и двое заурядных личностей.
   -  Это...  опасная  информация,  -  проговорил  Максимилиан,   медленно
прочитав и ослабив свой воротник.
   Гонзага и  Альфонсо  неприметно  спрятали  письма...  на  будущее,  для
памяти.
   -  Быть  может,  и  опасная,  -  ободрил  властелина   Солово,   -   но
предназначенная для самого ограниченного применения. - Он  сделал  широкий
жест, на котором особенно настаивал папа  Юлий.  -  К  тому  же  эти  ваши
наклонности, а также  оборудование  и  части  тела,  используемые  для  их
удовлетворения,  касаются  лишь  вас  самих   и,   возможно,   еще   ваших
исповедников. С той же снисходительностью мы относимся к тем из  вас,  кто
выгоды ради убил близкого родственника. Его святейшество не ищет над  вами
бесчестной власти. Мы добиваемся от вас лишь веры - веры в содержание сна.
   Максимилиан смущенно закашлялся.
   - Веруем! - заверил он  адмирала,  -  веруем,  яко  святые  во  Христа.
Господа, мы все превратились в уши?
   В глухом ропоте слышалось согласие.
   Солово чуть наклонился.
   - Как я уже говорил, - продолжил адмирал, - она видела сон...


   - Это и в _самом деле_ жутко, - промолвил  король  Людовик,  как  самый
большой привереда среди присутствующих.
   Солово не разделял его  мнения  в  обоих  аспектах,  но  тем  не  менее
умудренно кивал головой.
   - Я не могу жить в подобном мире, - свирепо согласился Альфонсо. -  Где
честь? Где слава?
   - Навсегда заперты в сейфе  какого-нибудь  буржуа,  -  ответил  Гонзага
Мантуанский. - Припрятаны серыми человечками для попрания и осмеяния.
   Короли и принцы были согласны. Видение  монахини  о  годе  1750,  каким
огласил его Солово, потрясло внутреннюю суть каждого. Вид на  промышленную
имперскую Венецию с ее металлическими военными  кораблями,  ощетинившимися
зенитными орудиями, ужасал всякого. Скверно было уже то,  что  по  времени
рождения  им  было  дано  переживать  водораздел  между