е правилам даже в незначительной  степени.
Плоть моя колышется, а глаза напрягаются, словно от дуновения  чудовищного
ветра. Я страдаю ничуть не меньше, чем твои бесценные папы и императоры...
ты это узнаешь. Что ж... даже  чтобы  состарить  тебя  на  три  года,  мне
пришлось израсходовать столько энергии.
   - _Пардон_? - переспросил невозмутимый Солово.
   - Как я уже говорил, - продолжил Диббук в резком  тоне,  -  я  не  могу
двигать твоими ногами, а могу лишь ускорить их  шаг.  Мы  не  можем  ждать
целых три года, пока ты  будешь  бесплодно  слоняться  по  всему  Востоку,
выспрашивая туземцев и копая свои ямы. Нет, я прокрутил вперед  эти  годы,
чтобы сократить тщетные поиски и _направить тебя прямо к своим друзьям_!
   Теперь адмирал  понял,  откуда  взялась  излишняя  тяжесть  лет,  когда
впервые вошел в комнату. На три года ближе к холодной тихой могиле, но  ни
единого воспоминания о них. Он и не знал, радоваться или протестовать.  Во
всяком случае, смысла в возражениях не было: прошлого не воротишь.  Однако
Солово попросил ввести его в курс событий.
   - Папа Лев отвел мне один год и обещал  жуткие  неприятности  в  случае
неудачи. Поскольку лишь вы,  похоже,  знаете  эту  часть  моей  биографии,
нельзя ли любезно поведать, что со мной было?
   - Он умер, - отрезал Диббук.  -  В  страшных  муках,  бедняга.  Хирурги
обнаружили, что его мозг высох, как слива. Как и у его наследника  Адриана
VI; под моим безжалостным давлением  этот  протянул  только  два  года.  А
сейчас я уделяю... как его зовут?
   К уху  Диббука  подлетело  эфирное  прозрачное  создание  -  наполовину
прекрасная дева, наполовину стрекоза.
   - Климент VII! - сладко пропело оно. - Климент VII!
   - Правильно, спасибо, - согласился Диббук и, протянув лапу,  с  хрустом
стиснул создание в огромном кулаке. Зеленовато-алый  ихор  выступил  между
пальцами. - Так вот, сейчас все  свое  внимание  я  уделяю  Клименту  VII.
Поэтому, уверяю, возвращения  в  Рим  тебе  нечего  опасаться.  Ты  будешь
необходим, как и прежде!
   - Ну, спасибо хотя бы за эту малость, - сухо проговорил Солово.
   - Не стоит упоминания,  -  приветливо  отозвался  Диббук.  -  Последние
несколько лет ты изрядно потешил меня.  И  я  весьма  надеюсь  на  тебя  в
будущем. Действительно, экий тип!
   Адмирал ответил одним из привычных жестов, означавшим: "Я делаю то, что
приходится".
   - Я жертва своего времени, - промолвил он в свое оправдание.
   - Гм, гм! - усомнился Диббук. - А знаешь, ты попусту тратишь  время  на
все  эти  "природные  добродетели";  ваш  брат,  стоик,  в  конце   концов
оказывается внизу у меня.
   Солово улыбнулся.
   - Но ведь не следует забывать, что вы еще и князь Лжи.
   Диббук не стал спорить, а только пожал плечами.
   - Тебе от этого никакой радости не будет!  -  И  он  ткнул  в  адмирала
чудовищным пальцем, заставляя тронный зал извергнуть его.
   Двигаясь наружу, Солово услыхал последние слова Диббука:
   - СТУПАЙ К СВОИМ ДРУЗЬЯМ!


   В  заочном  путешествии  по  опасному  миру  XVI  века  были  известные
преимущества; пробудившись в своих апартаментах, адмирал Солово нашел себя
исхудавшим, покрывшимся здоровым загаром и украшенным  несколькими  новыми
шрамами, невесть где и когда приобретенными.
   В  его  матросском  сундучке  обнаружились  пара   золотых   носков   с
крылышками, прежде  принадлежавших  императору  Константину  XI  Палеологу
[Константина XI в последний раз видели живым 29 мая 1453 года  с  мечом  в
руке;  он  шел  навстречу  туркам,   ворвавшимся   в   его   город   после
восьминедельной осады; полагают, что именно  носки  явились  приметой,  по
которой опознали его тело], непристойная статуэтка из Баальбека,  изрядное
количество золотых монет (Солово так и не избавился до конца от  пиратских
наклонностей), камень из Стены Плача [стена, оставшаяся от  Иерусалимского
храма] для Мегиллаха. Выходило, что путешествие было забавным, невзирая на
вопиющее отсутствие меноры.
   Как подобает доброй забитой каприйке, экономка адмирала поддерживала  в
доме необходимый достаток,  рассчитывая  на  его  внезапное  появление,  -
словом, поступала, как мудрая дева из  притчи,  поведанной  миру  Христом.
Быть водворенным в дом демоном - возвращение из самых скорых, однако перед
рассветом адмирала ожидал вполне сносный завтрак.
   Усевшись перед бутылкой сека [вино наподобие хереса], хлебом  и  луком,
Солово  смотрел,  как   безотказное   солнце   поднимается   над   куполом
Санта-Кроче, и думал о временах прошедших. Потом  в  своей  библиотеке  он
листал огромный  том  переплетенных  кожей  "Размышлений"  Марка  Аврелия,
положив его на подставку в виде бронзового орла.
   Наконец адмирал решил, что ничего другого не остается. Поскольку менора
так и не обнаружилась,  ему  придется  посетить  друзей.  Он  извлек  свое
любимое точило и примерил к нему самый лучший стилет.


   - Прости за беспокойство,  Гарольд,  -  проговорил  адмирал  Солово,  -
только скажи мне, считаешь ли ты меня своим другом?
   - О да, - ответил сидевший напротив крепкий краснолицый мужчина. -  Так
мне кажется.
   Солово подавил вздох облегчения. Совершив короткую  прогулку  по  Риму,
адмирал уже начал опасаться,  что  исчерпал  перечень  лиц,  способных  на
подобное признание.
   - В конце концов,  -  продолжал  мужчина,  -  это  вы  выхлопотали  мне
разрешение осесть в Риме. Вы были  в  старой  доброй  Англии,  мы  распили
несколько бутылок... и потом нам вдруг пришлось  подраться,  защищая  друг
друга. Если это не дружба, так что же тогда?
   - Действительно, что? - улыбнулся в ответ адмирал,  мысленно  благодаря
простоту северных нравов. - А знаете,  Гарольд  Годвин,  вы  -  интересный
человек: с каждой нашей новой встречей итальянские  слова  в  ваших  устах
звучат все менее и менее  варварски.  Не  так  уж  много  англичан  сумели
настолько хорошо прижиться у нас.
   - Это здорово, - ответил Годвин,  тем  самым  подтверждая,  что  принял
сказанное адмиралом за  комплимент.  -  У  меня  для  этого  настоятельная
необходимость. Как вы прекрасно знаете, я прибыл в Рим, чтобы спасти душу,
а не наслаждаться собой!
   Солово проявил легкое беспокойство.
   - Я не священник и не теолог, - произнес от мягко, - однако посоветовал
бы вам, Гарольд,  осторожно  отнестись  к  своей  теории  _приблизительной
святости_.
   -  Я  это  понимаю,  адмирал.  Находясь  среди  столь   многих   людей,
стремящихся к святости, стучась в дверь  избранного  Богом  представителя,
приходится очищаться. К тому же здесь это мне удается легче - рядом нет ни
скоттов, ни уэльсцев!
   - Ах да... - промолвил Солово, опасаясь, что, не  желая  того,  запалил
фитиль. Так и вышло.
   -  Я  прожил  добропорядочную  жизнь,  -  начал  Годвин   с   заученной
сосредоточенностью. - И мне не в чем  просить  прощения  (разве  только  в
церкви). Я  убил  столько  скоттов  и  уэльсцев,  сколько  может  пожелать
человек.
   Солово в легком смятении попытался затормозить прилив.
   - Я встречался с этими остатками кельтов...
   - Адмирал, скотты - не кельты, - прервал  его  Годвин,  не  слушая,  не
разбирая и не думая над словами гостя. - Они  кровь  от  моей  крови,  что
делает дело еще интереснее. Я хочу сказать, что сам против них  ничего  не
имею (разве что чуточку - против уэльсцев...). По отдельности они мне даже
приятны. Но вот только начнут собираться в  группы,  как  сразу  возникает
желание засыпать их всем содержимым колчана. Боюсь, что именно так обстоит
дело. То есть большой лук был изобретен специально ради скоттов.
   - Ну, Гарольд... - выговорил адмирал, уносимый потоком.
   - Я-то предпочитаю бить уэльсцев. Но они чаще всего сразу же выкидывают
белый флаг, так что особо не повеселишься.  Понятно,  о  чем  я?  Если  бы
скотты не обитали рядом с моим краем, я бы, наверное, оставил их в  покое,
но они живут по соседству, поэтому и приходится...
   - В самом деле, - вежливо согласился Солово, переходя к мыслям  о  том,
что будет на обед.
   - Учтите, меня доконала битва на Флодденском поле [эта битва  произошла
9  сентября  1513  года;  англичане  встретили  вторгшихся  скоттов  возле
Бранкстона,  Нортумберленд;  наверное,  наиболее  сокрушительное  из  всех
поражений шотландцев]. Я так поработал там, что мне больше некуда  деться,
не  оставалось  ни  одной  профессиональной  вершины.  Поэтому  я  и  могу
проводить  остаток  дней  своих  в   Борго   [английский   квартал   Рима,
существовавший  со  времен  первых  англосаксонских  паломников;  название
происходит от английского слова "Borough" - небольшой город] и  вымаливать
прощение грехов, как уже говорил. Вот почему я здесь. Брр!  Флодден!  Нет,
_это_ была битва, а не удача везунчика Баннокберна... Я  рассказывал  вам,
адмирал, про Флодден?
   - По-моему, да, Гарольд; быть может, хотя бы раз...
   - Избави нас, Боже! Вот это  был  видок.  Они  потеряли  своего  короля
Джеймса IV, двенадцать графов, девятнадцать баронов, три  с  лишним  сотни
рыцарей и лордов, архиепископа Сент-Андруса, двух епископов, двух  аббатов
и провоста [титул мэра этого города (шотл.)] Эдинбурга.  Ну  и...  большую
часть войска. А мы просто отступили от их шилтронов  [традиционное  боевое
построение шотландцев; плотная группа копейщиков] и  поливали...  наконец,
они просто падали рядами, мертвым  на  земле  не  было  места.  Кстати,  о
песенках, ха-ха-ха! Что вы думаете о волынках, адмирал?
   - Не то, чтобы я позволял этому предмету определять мою жизнь, но...
   - А я их _ненавижу_. Скотты не перестают играть на них - вы это знаете,
- и некоторые из Северной Англии тоже, поэтому в своей  книге  я  зову  их
почетными скоттами. Итак, когда мы, наконец, увязли, - это я про  Флодден,
- я принялся разыскивать волынщиков, просто чтобы они знали мое  мнение  о
тех звуках, которые они издают. Кроме того,  я  добыл  двух  предводителей
кланов. Их клейморы [сабля шотландских горцев]  украшают  комнату,  где  я
храню трофеи и прочие фамильные драгоценности. Я отрезал  им  уши,  только
они протухли, и мне пришлось выбросить их.
   Адмирал  Солово  подумал,  что  заметил   проблеск   надежды,   сулящий
избавление от рассказа о кровавом пиршестве.
   - Гарольд, вы упомянули свою семью; все ваши тоже были такими воинами и
путешественниками, как и вы?
   - О да, скитальцы, вояки и крестоносцы - и никакой симпатии к  скоттам.
Взять, например, Тостига Годвина. Он  был  варягом  [вооруженный  топорами
"иностранный  легион"  и  гвардия  византийских  императоров,  во   многом
состоявшие из североевропейцев, а после 1066 года - англичан и  славян]  и
успел  оставить  Константинополь  как  раз  перед  тем,  как   его   взяли
крестоносцы  в  1204  году.  Потом  был  еще  Мрачный  Годвин,  прозванный
"Уэссекской смертью". Он... но  о  чем  говорить,  у  меня  есть  огромное
родословное дерево, в той комнате, где  трофеи.  Пойдемте  наверх,  я  все
покажу вам; к тому же там и светлее.
   "Умасленный и укрощенный"  до  полной  покорности,  Солово  механически
последовал за Годвином по заставленной  лестнице.  Несмотря  на  позывы  к
дремоте, он чувствовал себя беспокойно: нечто смущало его ум, предотвращая
благотворное забвение.
   Потом, уже на верхней ступени, до него дошло.
   - А почему, - спросил он, - в трофейной свет лучше?
   - Потому что, - живо ответил Годвин, - Тостиг-варяг _кое-что_ вывез  из
Константинополя. С тех пор  мы  храним  в  семье  эту  вещь,  и  я  к  ней
привязался. Я хочу сказать, что она не только ценная, но и удобная. Дело в
том, что в нее можно вставить целых семь свечей - толстых таких...


   - Мне было весьма жаль услышать о вашем  друге  Годвине,  -  проговорил
папа Климент VII. - Трагический случай.
   - Благодарю вас, ваше  святейшество,  -  сказал  Солово.  -  Стилеты  -
опасная вещь, и если чистить их при свечах, люди всегда на них натыкаются.
   - Быть может, он не знал, что пружина была  взведена,  -  покатился  со
смеху кардинал, которого делала  смелым  относительно  неудачная  карьера.
Быстрым взглядом папа заставил замолчать его.
   - Значит, менора у вас, адмирал, и в полной сохранности?
   - Конечно. Годвин последним своим желанием поручил ее моему  попечению.
Теперь она находится среди  моих  сбережений,  ваше  святейшество,  а  они
укрыты в более безопасном тайнике, чем этот зал. Остается  лишь  водрузить
ее на подобающее место.
   - Которое... где же оно находится? -  спросил  Климент  с  неподдельным
любопытством.
   - А это я прошу подсказать мне, ваше святейшество.
   - Дай наммм... -  елейно  прошептал  черный  гибрид  угря  и  человека,
небрежно облокотясь на спинку папского трона. - Дай наммм.
   Адмирал Солово с большим трудом оторвал  взгляд  от  эмиссара  Диббука,
которого, как было ясно, никто не видел и не слышал, кроме него самого.
   - Прошу прощения, ваше святейшество?
   -  Я  _сказал_,  адмирал,  что   мои   ночные   страдания   значительно
облегчились, когда менора оказалась в нашем  распоряжении.  Остается  лишь
прекратить их существование.
   - Я не отдохну, пока это не свершится, -  Солово  изобразил  подходящую
степень утомления на ревностной службе.
   - Нет! - ответил Угорь, с  угрожающим  видом  спускаясь  в  зал.  -  Вы
отдадите его на-а-амм. - Адмирал отметил, что рот исчадия  ада  невероятно
набит зубами.
   - Тогда приступайте к своему делу, верный слуга, - проговорил  Климент.
- Избавьте меня от снов, и вы получите все обещанное.
   Солово расставил ловушку.
   - Власть над островом Капри? - спросил он. - Публичное  отпущение  моих
грехов? - Услышав последнее предложение, собравшиеся клирики  и  советники
дружно охнули: слишком уж дорого брал адмирал.
   - Капри - это безусловно, - ответил папа нерешительно. - Однако  насчет
второго следует подумать: может выйти скандал.
   Солово  был  удовлетворен.  Власть  над   островом   сибаритов   просто
приглашала его во Вселенную, исполненную греха.
   Угорь, оказавшийся в  опасной  близости,  наклонился  к  уху  Солово  с
гнусным шепотом:
   - Отдай своей волей наммм, и ты получишь всякую книгу и задницу,  какую
только пожелаешь.
   Имея таким образом основания для новых раздумий, адмирал приблизился  к
двери, вновь отворившейся в неизведанное: на этот раз перед ним  оказалась
огражденная стенами  лужайка,  украшенная  в  соответствии  с  модой  века
изрядным количеством цветов и плодовых деревьев, посреди которых  восседал
не кто иной, как равви Мегиллах.
   - Привет, равви, - с непринужденностью  бывалого  солдата  поздоровался
Солово, - а что находится за этими высокими стенами, можно спросить?
   - Ничего, -  ответил  другой  почтенный  старец,  выбираясь  из  своего
укрытия в кустах. - Я уже смотрел - бесконечная  пустота  простирается  во
все стороны. Мы парим.
   - Я _знаю_ вас, - проговорил Солово,  решительно  взмахивая  немедленно
оказавшимся в руке стилетом. - Я слыхал, что вы умираете.
   Старик улыбнулся.
   -  Так  и  есть.  Точнее,  сейчас  я  на  смертном  одре,  однако   мне
предоставлена последняя великая возможность побывать здесь.
   - Просто отлично, поскольку  ваша  жизнь  не  была  отмечена  настоящим
успехом. Видите ли, я хорошо знаком с вашей карьерой,  мастер  Макиавелли.
Мы даже встречались однажды, совместно представляясь королю Франции  среди
прочих дипломатов.
   - Я не помню вас.
   - Это нисколько не удивляет меня,  синьор,  учитывая  бесславный  конец
вашей миссии и все мои труды,  ушедшие  на  то,  чтобы  что-то  поправить.
Ну-ка, что там говорилось в запросе Флорентийской Синьории? "_Он продвинул
границы бестолковой болтливости к доселе неведомым пределам_". Или нечто в
подобном духе?
   - Несчастья постоянно преследовали меня,  -  отрезал  Макиавелли.  -  Я
человек дела и действий. И именно по этой причине был призван сюда.
   - Но что вы должны делать? - поинтересовался равви Мегиллах.
   - Не представляю, - признался Макиавелли.
   - И я тоже, - заметил Мегиллах.
   - А мне чересчур безразлично, чтобы объяснить, - проговорил адмирал.  -
Не пройтись ли нам и насладиться цветами?
   Шум, подобный демоническому вздоху, наполнил  Вселенную  или  мысленную
конструкцию, в которой они  находились,  и  на  компаньонов  Солово  нашло
внезапное просветление.
   - Я возьму менору, - спокойно предложил Мегиллах, - и устрою так, чтобы
ее бережно хранили. Она будет дожидаться, пока ход вещей не потребует  ее.
Теперь я знаю, зачем  оказался  здесь,  знаю  причину,  ради  которой  был
сотворен. Для этой благородной цели я предлагаю и  свою  жизнь,  и  участь
моих потомков. Отдайте ее мне, адмирал, и Ему, которого я представляю.
   - Я же, - сказал Макиавелли, глядя на Мегиллаха с презрением, - послан,
чтобы свершилось другое. Мне открыли многое о вас, адмирал, и все, что мне
стало известно, свидетельствует: вы примете иное, более отважное  решение.
Повидав все, Что предоставила вам судьба, неужели вы и _вправду_  желаете,
чтобы ход событий закончился в пользу  Бога?  Неужели  вы  _действительно_
хотите сохранить статус-кво? На мой взгляд, едва ли.
   Мегиллах и Макиавелли вглядывались в бесстрастное лицо  Солово.  Он  же
разглядывал синюю беспредельность, взвешивая альтернативы.
   - Я ознакомился, адмирал, со всей вашей жизнью, - продолжал. Макиавелли
в  явном  порыве  энтузиазма,  -  мне  ведомы  все  ваши   битвы,   осады,
предательства и убийства. Я ощущаю известную...  двусмысленность  в  вашем
отношении к ним. Вы презираете, но что  именно?  Вы  действовали  в  мире,
который сотворил враг. И теперь он требует, чтобы вы сделали его вечным...
вы-то, желчное создание! Однако, надеюсь, рассудок еще не совсем покорился
вам. Вы же находили известную красоту в пожаре,  охватившем  целый  город,
разве  не  так?  Вы  ощущали  простое  удовольствие,  навсегда   отправляя
кого-нибудь в Тибр. Вкратце, адмирал, в стонах этого мира вы  слыхали  зов
моего господина и стремились откликнуться на него.
   - Адмирал - стоик, - пояснил равви Мегиллах, - и посему  не  подвластен
подобному воздействию.
   - Когда человек просто покоряется неудаче, он называет себя  философом,
- расхохотался Макиавелли. - Я сейчас говорю о прежнем, дикарском порядке:
о том, что удовлетворяет всей сути мужчины, а не только его тонкой  шкуре,
именуемой цивилизацией. Отдайте менору нам,  адмирал  Солово,  и  настанут
такие времена... такая ясность.
   Солово облизал губы.
   - Другая же сторона, - заторопился Макиавелли, ощутив запах  победы,  -
предлагает всю нудную и грязную мешанину, именуемую нормальной жизнью.  Но
где страсти? Где драма, которая ускоряет пульс бодрствующего? Однако...
   Макиавелли умолк, потому  что  равви  Мегиллах  пинком  повалил  его  и
потянулся к горлу. Нелепый, как кит с  мушкетом,  равви  извлек  клинок  и
увлажнил лужайку кровью Макиавелли.
   - Господь укрепил мою руку,  -  произнес  Мегиллах,  выпрямляясь  таким
манером, что недопустимо для семидесятилетнего старца эпохи Возрождения, и
целясь ножом в адамово яблоко адмирала. В  холодных  глазах  его  читались
страсти сразу всех смертных врагов Солово. Вид  этот  впечатлял.  -  Давай
сюда проклятую штуковину, и немедленно!
   Адмирал улыбнулся.
   - В жизни, вот до этого самого момента, я находил один недостаток:  то,
что хорошим людям всегда не хватает убежденности. Менора ваша.


   - Мы более не встретимся, - сказал Мегиллах, - во всяком случае, в этом
мире.
   - Конечно,  -  ответил  адмирал  Солово  нейтральным  тоном,  оглядывая
деловую суету портовой Остии.
   - Прошу прощения за нож, - продолжал равви. - Должно быть, я вас весьма
озадачил своим поступком.
   - Это было необходимо. Не думайте об этом,  равви.  Все  мои  дружеские
привязанности рано или поздно заканчивались поножовщиной. Но  обратимся  к
более практическим соображениям... вы уверены, что не нуждаетесь в охране?
Через несколько часов я могу отправить галеру.
   - Благодарю вас, адмирал, не надо. Мы уже достаточно укрепились, и  вам