ись, в то же время прибежала пехота и примчалась
галопом конница.
   Гамилькар приказал фаланга разбить свои части, а слонам, легкой  пехоте
и коннице пройти через образовавшиеся промежутки  и  быстро  двинуться  на
фланги. Он так верно рассчитал пространство, отделявшее его  от  варваров,
что,  когда  последние  надвинулись  на  него,  все  карфагенское   войско
составляло большую прямую линию.
   Посредине щетинилась фаланга, состоявшая  из  синтагм,  или  правильных
четырехугольников по шестнадцати человек с каждой стороны. Начальники всех
шеренг виднелись между неровно  торчавшими  длинными  железными  остриями,
потому что шесть первых рядов скрещивали копья, держа их  за  середину,  а
десять следующих рядов опирались ими на плечи  своих  соратников,  которые
шли впереди. Лица исчезали  наполовину  под  забралами  шлемов;  бронзовые
кнемиды покрывали правые ноги; широкие цилиндрические щиты  спускались  до
колен. Эта страшная четырехугольная громада двигалась, как  один  человек,
казалась живой, как зверь, и действовала, как машина. Две  когорты  слонов
правильно окаймляли четырехугольник; вздрагивая,  они  сбрасывали  с  себя
осколки стрел, приставшие к их черной коже. Индусы, сидя на холках слонов,
среди пучков белых перьев, сдерживали их крючком багра, в то время  как  в
башнях солдаты, укрытые до плеч, спускали с больших туго  натянутых  луков
железные стержни, обмотанные зажженной паклей.
   Направо и налево от слонов неслись пращники с  одной  пращей  у  бедер,
другой - на голове, а третьей  -  в  правой  руке.  Клинабарии,  каждый  в
сопровождении негра, держали копья  вытянутыми,  положив  их  между  ушами
лошадей, покрытых золотом,  как  и  они  сами.  Далее  шли,  на  некотором
расстоянии один от другого,  солдаты,  легко  вооруженные,  со  щитами  из
рысьих шкур; из-за щитов высовывались острия  метательных  копий,  которые
они держали в левой  руке.  Тарентинцы,  ведущие  каждый  по  две  лошади,
замыкали с двух концов эту стену солдат.
   Армия варваров, в противоположность карфагенской, не  смогла  сохранить
правильный  строй.  На  чрезмерно  длинной   прямой   линии   образовались
волнообразные выемки и пустые промежутки. Все задыхались от быстрого бега.
   Фаланга грузно двинулась,  ударив  всеми  копьями.  Под  этим  страшным
напором слишком тонкая линия наемников вскоре дрогнула посредине.
   Тогда карфагенские фланги развернулись,  чтобы  охватить  их;  за  ними
последовали  слоны.  Ударяя  копьями  вкось,  фаланга   разрезала   войско
варваров; два огромных обрубка пришли в смятение; фланги, действуя пращами
и стрелами, гнали их в сторону фалангитов. Чтобы  их  отбить,  нужна  была
конница, а от нее осталось только сто нумидийцев, которые бросились против
правого эскадрона клинабариев. Все другие оказались запертыми и  не  могли
вырваться.  Опасность  стала  неминуемой,  и  необходимо  было  немедленно
принять решение.
   Спендий отдал приказ напасть на фалангу одновременно  с  двух  флангов,
чтобы пройти через все насквозь. Но самые  узкие  ряды,  проскользнув  под
самыми длинными, вернулись на свое прежнее место, и фаланга повернулась  к
варварам, такая же страшная с боков, как была перед тем с фронта.
   Варвары  ударили  по  древкам  копий,  но  конница  мешала   сзади   их
наступлению.  Опираясь  на  слонов,  фаланга  сплачивалась  и  удлинялась,
принимая форму то четырехугольника, то конуса, то ромба, то  трапеции,  то
пирамиды.  Двойное  внутреннее  движение  происходило  неустанно  по  всей
фаланге от головы к хвосту; те, что находились в задних  рядах,  бежали  в
передние, а солдаты первых рядов, уставшие или раненые,  отступали  назад.
Варвары оказались брошенными на фалангу, не имевшую возможности  двинуться
вперед. Поле сражения  было  похоже  на  океан,  на  поверхности  которого
подпрыгивали красные султаны с бронзовой чешуей, в то  время  как  светлые
щиты свертывались, точно завитки  серебряной  пены.  Временами  от  одного
конца до другого широкие волны  спускались,  потом  вновь  поднимались,  в
середине  же  оставалась  неподвижная  тяжелая  масса.  Копья  попеременно
наклонялись и поднимались. В других местах обнаженные мечи  двигались  так
быстро, что мелькали только острия; эскадроны  конницы  раздвигали  круги,
которые вихрем замыкались за ними.
   Покрывая голоса начальников, звуки труб и скрип лир, в воздухе свистели
свинцовые шары и глиняные ядра; они вырывали мечи из рук,  исторгали  мозг
из черепов, раненые, одной рукой  ограждая  себя  щитом,  простирали  мечи
рукоятью к земле. Другие, валяясь в  лужах  крови,  поворачивались,  чтобы
укусить врагов в пятку. Толпа была такая плотная и пыль такая густая,  гул
такой сильный, что  ничего  нельзя  было  различить.  Малодушных,  которые
предлагали сдаться, даже  не  слышали.  Когда  в  руках  не  было  оружия,
сцеплялись телами. Груди трещали под  латами,  в  судорожно  сжатых  руках
висели трупы с запрокинутой головой. Отряд в шестьдесят умбрийцев,  твердо
стоя на ногах, держа перед глазами пики и скрежеща зубами, был  несокрушим
и обратил в бегство сразу две синтагмы. Эпирские пастухи побежали к левому
эскадрону клинабариев  и,  вращая  палками,  схватили  лошадей  за  гривы:
лошади,  сбросив  седоков,  помчались  по  полю.  Карфагенские   пращники,
отброшенные  в  разных  местах,  растерялись.  Фаланга  стала  колебаться,
начальники бегали растерянные, блюстители строя толкали солдат, выравнивая
ряды. Варвары тем временем снова  выстроились;  они  возвращались,  победа
склонялась на их сторону.
   Но в это время раздался крик, страшный крик, вопль  бешенства  и  боли.
Семьдесят два слона ринулись вперед двойным рядом. Гамилькар  ждал,  чтобы
наемники скучились в одном месте, и тогда пустил на них слонов;  индусы  с
такой силой вонзили острия багров, что у слонов  потекла  по  ушам  кровь.
Хоботы их, вымазанные суриком, торчали вверх,  похожие  на  красных  змей.
Грудь была защищена рогатиной,  спина  -  панцирем,  клыки  были  удлинены
железными  клинками,  кривыми,  как  сабля;  а  чтобы  сделать  их   более
свирепыми, их опоили смесью перца, чистого вина и  ладана.  Они  потрясали
своими ожерельями с погремушками, ревели; погонщики наклоняли  головы  под
потоком огненных стрел, которые стали устремляться с башен.
   Чтобы лучше устоять, варвары ринулись вперед сплоченной массой; слоны с
яростью врезались в толпу. Железные острия их нагрудных  ремней  рассекали
когорты, как нос корабля рассекает волны; когорты стремительно  отхлынули.
Слоны душили людей хоботами или  же,  подняв  с  земли,  заносили  их  над
головой и передавали в башни. Они распарывали людям животы, бросали  их  в
воздух, и человеческие внутренности висели на клыках, как пучки веревок на
мачтах. Варвары пытались выколоть им глаза, перерезать сухожилия на ногах.
Подползая под слонов, они всаживали им в живот меч до рукояти  и  погибали
раздавленные; наиболее отважные цеплялись за  ремни.  Среди  пламени,  под
ядрами и стрелами они продолжали перепиливать кожаные ремни,  и  башня  из
ивняка грузно рушилась, точно она была из камня.  Четырнадцать  слонов  на
крайнем  правом  фланге,  разъяренные  болью  от  ран,  повернули  вспять,
наступая на вторую шеренгу. Индусы схватили тогда свои молоты и  долота  и
со всего размаха ударили слонов в затылок.
   Огромные животные осели и стали падать  одни  на  других.  Образовалась
целая гора; и на эту груду  трупов  и  оружия  поднялся  чудовищный  слон,
которого звали "Гневом Ваала"; нога его застряла между цепями, и он выл до
вечера. В глазу его торчала стрела.
   Другие слоны, как завоеватели, которые наслаждаются резнею,  сшибали  с
ног, давили, топтали варваров, набрасывались на трупы и на останки.
   Чтобы оттеснить отряды, окружавшие их колоннами,  слоны  поворачивались
на задних ногах, непрерывно вращаясь и вместе с  тем  продвигаясь  вперед.
Силы карфагенян удвоились, и битва возобновилась.
   Варвары слабели;  греческие  гоплиты  побросали  оружие.  Все  заметили
Спендия; согнувшись на своем дромадере, он нагнал его, вонзая ему в  плечи
два копья. Тогда все бросились к  флангам  и  побежали  по  направлению  к
Утике.
   Клинабарии, чьи лошади обессилели,  даже  не  пытались  настигнуть  их.
Лигуры, изнемогавшие от жажды, кричали,  стремясь  двинуться  к  реке.  Но
менее пострадавшие карфагеняне, помещенные среди синтагм, топали ногами от
бешенства, видя, что месть ускользает от них: они уже  бросились  нагонять
наемников. Появился Гамилькар.
   Он сдерживал  серебряными  поводьями  пятнистую  лошадь,  всю  в  поту.
Повязки у рогов его шлема развевались  по  ветру;  свой  овальный  щит  он
подложил под левое  бедро.  Одним  движением  пики  с  тремя  остриями  он
остановил войско.
   Тарентинцы  быстро  перескочили  каждый  со  своей  лошади  на  вторую,
запасную, и помчались направо и налево, к реке и к городу.
   Фаланга без труда истребила все, что  оставалось  от  войска  варваров.
Когда к ним протягивались мечи, некоторые, закрыв глаза, сами  подставляли
горло. Другие неистово защищались; их побивали издали камнями, как бешеных
собак. Гамилькар приказал брать как можно больше пленных,  но  карфагеняне
неохотно повиновались ему - до того им было отрадно вонзать  мечи  в  тела
варваров. А так как им стало жарко, они  продолжали  работать  обнаженными
руками, как жнецы. Когда они прервали резню, чтобы передохнуть, то увидели
вдали всадника, который мчался за убегавшим солдатом. Всадник схватил  его
за волосы, несколько времени так  продержал,  потом  сразил  одним  ударом
топора.
   Спустилась ночь, карфагеняне и варвары исчезли. Убежавшие слоны бродили
на горизонте с  зажженными  башнями.  Они  пылали  во  мраке,  как  маяки,
исчезающие в тумане. На равнине все  было  неподвижно;  только  вздымалась
река, полная трупов, которые она уносила в море.


   Два часа спустя явился Мато. Он увидел при свете звезд длинные неровные
груды людей, лежавших на земле.
   То были ряды варваров. Он наклонился, -  все  были  мертвы.  Он  громко
кликнул - никто не отозвался.
   Утром этого дня он выступил из Гиппо-Зарита со своими солдатами,  чтобы
идти на Карфаген. Из Утики только что ушло войско Спендия, и жители  стали
сжигать осадные машины. Все сражались  с  неистовством.  Но  когда  шум  и
смятение, доносившиеся со стороны  моста,  непонятным  образом  усилились,
Мато двинулся кратчайшей дорогой через горы,  и  так  как  варвары  бежали
равниной, то он никого не встретил.
   Перед ним поднимались в тени маленькие пирамидальные массы, а за рекой,
поближе, светились вровень с землей недвижные огни. Карфагеняне  на  самом
деле отступили за мост, и, чтобы обмануть варваров, суффет установил много
сторожевых постов на другом берегу.
   Мато, продолжая двигаться вперед, стал как будто различать карфагенские
знамена, потому  что  в  воздухе  появились  недвижные  лошадиные  головы,
прикрепленные к древкам, которых не было видно.  Издалека  доносился  шум,
звуки песен и звон чаш.
   Не  зная,  где  он  очутился  и  как  ему  найти  Спендия,  испуганный,
растерявшись во мраке, Мато стремительно повернул назад, по той же дороге.
Заря уже занималась,  когда  он  увидел  с  горы  город  и  остовы  машин,
почерневшие от огня и похожие на скелеты великанов, прислоненные к стенам.
   Все отдыхали среди тишины, страшно  изнеможенные.  У  палаток  рядом  с
солдатами почти голые люди спали на спине или опустив  голову  на  руки  и
подложив под нее панцирь. Некоторые сдирали с ног  окровавленные  повязки.
Умиравшие медленно вращали головой;  другие,  едва  тащась,  приносили  им
воду. Вдоль узких дорожек часовые ходили, чтобы согреться,  или  стояли  с
суровыми лицами, повернувшись к горизонту и держа пику на плече.
   Мато увидел Спендия и подошел к  нему.  Спендий  укрылся  под  обрывком
холста, натянутым на две палки, вбитые в землю; он сидел, обхватив  колени
руками и опустив голову.
   Они долго ничего не говорили.
   Наконец, Мато прошептал:
   - Мы разбиты?
   Спендий мрачно ответил:
   - Да, разбиты!
   И на все другие вопросы он отвечал только жестами отчаяния.
   До них доносились стоны и предсмертные хрипы. Мато приоткрыл шатер. Вид
солдат напомнил ему другое бедствие на том же месте, и,  скрежеща  зубами,
он сказал:
   - Презренный! Ты уже один раз...
   Спендий прервал его.
   - Ты и тогда отсутствовал.
   - Истинное проклятие! -  воскликнул  Мато.  -  Но  когда-нибудь  я  его
настигну! Я одолею его! Я убью его! О, если бы я был тут!..
   Мысль о том, что он  пропустил  битву,  приводила  его  в  еще  большее
отчаяние, чем самое поражение. Он выхватил меч и бросил его на землю.
   - Как же карфагеняне разбили вас?
   Бывший раб стал рассказывать ему о военных действиях. Мато точно  видел
все перед глазами и возмущался. Вместо того чтобы бежать  к  мосту,  нужно
было обойти Гамилькара сзади.
   - Ах, я знаю! - сказал Спендий.
   - Нужно было удвоить глубину твоего войска, не посылать велитов  против
фаланги и открыть проходы слонам. В последнюю минуту можно  было  еще  все
отбить. Не было необходимости бежать.
   Спендий ответил:
   - Я видел, как он проехал, в большом красном плаще, с поднятыми руками,
возвышаясь над столбами пыли, точно  орел,  летевший  рядом  с  когортами.
Повинуясь каждому движению его головы,  когорты  сдвигались,  устремлялись
вперед. Толпа  толкнула  нас  друг  на  друга.  Он  глядел  на  меня  -  я
почувствовал в сердце точно холод лезвия.
   - Он, может быть, выбрал нарочно этот день? - тихо сказал Мато.
   Они расспрашивали друг друга, старались понять, почему суффет  выступил
в самых неблагоприятных условиях.  Чтобы  смягчить  свою  вину  или  чтобы
ободрить самого себя, Спендий сказал, что еще не все надежды потеряны.
   - Да хоть бы и были потеряны, мне все равно! - сказал Мато.  -  Я  буду
продолжать войну один!
   - И я тоже! - воскликнул грек, вскочив с места.
   Он ходил крупными шагами, глаза его сверкали, странная улыбка собирала,
складки на его лице и делала его похожим на шакала.
   - Мы начнем все снова! Не покидай  меня!  Я  не  создан  для  битв  при
солнечном свете, сверкание мечей  слепит  меня.  Это  у  меня  болезнь,  я
слишком долго жил в эргастуле. Но мне ничего  не  стоит  влезть  на  стены
ночью, проникнуть в крепость, и тогда трупы убитых мною  охладеют  прежде,
чем пропоет петух! Укажи мне кого-нибудь,  что-нибудь,  врага,  сокровище,
женщину.
   Он повторил:
   - Да, женщину, и будь она даже царской дочерью, я  немедленно  сложу  у
твоих ног желанную. Ты упрекаешь меня за то, что я проиграл Ганнону битву,
но я ведь снова победил его. Признайся,  мое  свиное  стадо  принесло  нам
больше пользы, чем фаланга спартиатов.
   Уступая потребности похвастать и утешить  себя  в  поражении,  он  стал
перечислять все, что сделал для наемников.
   - Это я подтолкнул галла в садах суффета! А потом, в Сикке,  это  я  их
всех привел в неистовство, пугая коварством Республики! Гискон  готов  был
рассчитаться с ними, но я не дал возможности говорить переводчикам. Как  у
них чесался язык! Помнишь? Я провел тебя в  Карфаген,  я  украл  заимф.  Я
провел тебя к ней. Я сделаю еще больше: ты увидишь!
   Он расхохотался, как безумец.
   Мато смотрел на него, широко раскрыв глаза.  Ему  было  не  по  себе  в
присутствии человека, такого трусливого и, вместе с тем, такого страшного.
   Грек снова заговорил веселым голосом, щелкая пальцами:
   - Эвоэ! После дождика проглянет солнце! Я работал в каменоломнях,  и  я
же пил массик на  своем  собственном  корабле  под  золотым  навесом,  как
Птолемей. Несчастье должно обострить ум.  Настойчивость  смягчает  судьбу.
Она любит ловких людей. Она уступит!
   Он снова подошел к Мато и взял его за руку.
   - Господин, карфагеняне уверены теперь в  своей  победе.  У  тебя  есть
целая армия, которая еще не сражалась, и твои солдаты послушны тебе. Пусти
их вперед. Мои тоже пойдут, чтобы отомстить карфагенянам. У меня  осталось
три тысячи карийцев, тысяча двести пращников  и  целые  когорты  стрелков.
Можно даже составить фалангу. Возобновим бой!
   Мато, потрясенный разгромом, еще не знал, что предпринять. Он слушал  с
раскрытым  ртом,  и  бронзовые   латы,   которые   стягивали   ему   бока,
приподнимались от быстрого биения сердца. Он поднял меч и крикнул:
   - Следуй за мной! Идем!
   Разведчики, вернувшись, сообщили, что  трупы  карфагенян  убраны,  мост
разрушен, и Гамилькар исчез.



9. ПОХОД

   Гамилькар полагал, что наемники будут ждать его в Утике  или  же  вновь
выступят против него. Считая свои силы недостаточными для наступления  или
для обороны, он направился на юг по правому берегу  реки,  что  его  сразу
обезопасило от внезапного нападения.
   Он хотел, закрывая пока глаза  на  мятеж  туземных  племен,  чтобы  они
прежде всего порвали с варварами;  потом,  когда  они  останутся  в  своих
провинциях без союзников, он сможет на них напасть и всех истребить.
   В четырнадцать дней он умиротворил область между Тукабером и  Утикой  с
городами Тиньикаба, Тессура,  Вакка  и  еще  другими  на  западе.  Зунгар,
построенный  в  горах,  Ассурас,  знаменитый   своим   храмом,   Джераадо,
славившийся можжевельником, Тапитис  и  Гагур  отправили  к  нему  послов.
Жители деревень являлись,  принося  в  дар  съестные  припасы,  умоляли  о
защите, целовали ему и солдатам ноги и жаловались на  варваров.  Некоторые
приносили ему в мешках головы наемников, говоря, что это они их убили;  на
самом деле они отрубали головы у мертвецов. Много солдат сбилось с пути во
время бегства, и  трупы  их  находили  в  разных  местах,  под  оливковыми
деревьями и в виноградниках.
   Чтобы поразить народ, Гамилькар  на  следующий  же  день  после  победы
послал в Карфаген две тысячи пленных, взятых на поле битвы. Они  прибывали
длинными колоннами по сто человек; у всех  руки,  скрученные  назад,  были
привязаны к бронзовой перекладине, которая давила им на затылок.  Раненые,
у которых сочилась кровь, тоже шли; конница, ехавшая  сзади,  погоняла  их
бичами.
   Карфаген  ликовал!  Говорили,  что  убито  шесть  тысяч  варваров,  что
остальные недолго продержатся, что война кончена; все обнимали друг  друга
на улицах и в храмах; лица богов Патэков  натирали  маслом  и  киннамоном,
выражая этим свою благодарность им.  Пучеглазые,  с  толстыми  животами  и
поднятыми до плеч руками, идолы казались живыми под свежей краской  и  как
бы принимали участие в радости народа. Богатые раскрыли двери своих домов;
город  гудел  от  барабанного  боя;  храмы  были  освещены  всю  ночь,   и
прислужницы богини, сойдя в Малку, соорудили на перекрестках подмостки  из
сикоморового дерева и всем отдавались. Победителям  дарили  земли,  давали
обеты принести жертвы Мелькарту. Суффету назначено было выдать сто золотых
венцов; его сторонники предлагали воздать ему новые почести и предоставить
новые полномочия.
   Он просил старейшин вступить в переговоры с Автаритом,  чтобы  обменять
хотя бы всех захваченных варваров на старика Гискона и других  карфагенян,
попавших в плен. Наемников, по происхождению италийцев или греков, ливийцы
и кочевники, составлявшие войско Автарита, знали  лишь  очень  смутно;  им
казалось поэтому, что если Республика предлагает столько варваров в  обмен
за такое малое количество карфагенян, это значит,  что  варвары  не  имеют
никакой цены, а карфагеняне, напротив того, представляют большую ценность.
Они боялись ловушки, Автарит отказал.
   Тогда старейшины постановили казнить пленных,  хотя  суффет  писал  им,
чтобы их не предавали смерти. Он намеревался включить лучших из них в свое
войско и этим вызвать переход других в свои ряды.  Но  ненависть  одержала
верх над всяческим благоразумием.
   Две тысячи пленных варваров приведены были в Маппалы, где их  привязали
к надгробным  столам.  Торговцы,  кухонная  челядь,  вышивальщики  и  даже
женщины, вдовы погибших солдат вместе