большими медными трубами и провозгласили, говоря в эти трубы,  что  отныне
между карфагенянами и варварами нет ни согласия, ни жалости,  ни  общности
богов; что они заранее отказываются  от  всяких  переговоров,  и  если  им
пошлют послов, их отправят назад с отрубленными руками.
   Тотчас же после этого Спендия  отправили  в  Гиппо-Зарит  за  съестными
припасами. Тирский  город  послал  их  в  тот  же  вечер;  наемники  жадно
набросились на еду. Насытившись, они быстро собрали остатки поклажи и свое
изломанное оружие; женщины столпились посредине. Не  заботясь  о  раненых,
которые плакали, оставаясь позади, они быстро двинулись вдоль берега реки,
как убегающее стадо волков.


   Они шли на Гиппо-Зарит с решением взять его, ибо им нужен был город.
   Гамилькар, увидав их издали, пришел  в  отчаяние,  хотя  их  бегство  и
льстило его гордости. Следовало  напасть  на  них  тотчас  же  со  свежими
силами. Еще один такой день - и война была бы окончена! Если медлить,  они
вернутся с подкреплением, так как тирские города присоединятся к ним;  его
милосердие к побежденным  оказалось  бесполезным.  Он  решил  отныне  быть
беспощадным.
   В тот же вечер он  отправил  Великому  совету  дромадера,  нагруженного
браслетами, снятыми с мертвых, и со страшными угрозами  потребовал,  чтобы
ему прислали еще одну армию.
   Гамилькара уже давно считали  погибшим,  и  весть  о  его  победе  всех
поразила и почти привела в ужас. Неопределенное упоминание  о  возвращении
заимфа довершало чудо. Значит, боги и сила Карфагена  отныне  принадлежали
ему.
   Никто из его врагов не решался жаловаться или обвинять  его.  Благодаря
преклонению перед ним одних и трусости других войско в пять тысяч  человек
было готово еще до назначенного срока.
   Оно быстро пришло в Утику с целью укрепить тыл суффета, в то время  как
три тысячи лучших солдат сели на корабли, чтобы отплыть в Гиппо-Зарит, где
они должны были отразить варваров.
   Командование взял на себя Ганнон; но он поручил армию своему  помощнику
Магдадну, а сам отправился лишь  с  десантным  отрядом,  так  как  не  мог
выносить  толчки  носилок.  Его  недуг,  изъевший  ему  губы   и   ноздри,
распространился дальше: глубокое отверстие появилось  на  щеке;  в  десяти
шагах можно было заглянуть ему в горло; он знал, что вид его отвратителен,
и потому, как женщина, закрывал лицо покрывалом.
   Гиппо-Зарит  не  исполнял  его  требований  так  же,  впрочем,  как   и
требований варваров; но каждое  утро  жители  спускали  варварам  съестные
припасы и, крича им с высоты  башен,  извинялись  перед  ними,  сообщая  о
требованиях Республики и умоляя  их  уйти.  То  же  самое  они  передавали
знаками карфагенянам, которые стояли на море.
   Ганнон довольствовался блокадой порта, не решаясь на приступ. Он только
убедил  судей  Гиппо-Зарита  пустить  в  город  триста  солдат.  Потом  он
направился к Виноградному мосту и  сделал  большой  крюк,  чтобы  окружить
варваров, что было совершенно не нужно и даже опасно. Из зависти к суффету
он не хотел придти ему на помощь: он останавливал  лазутчиков  Гамилькара,
мешал ему в его планах и тормозил  кампанию.  Наконец,  Гамилькар  написал
Великому совету, прося убрать  Ганнона,  и  Ганнон  вернулся  в  Карфаген,
взбешенный низостью старейшин и безумием Гамилькара. После стольких надежд
положение стало еще более плачевным; об этом старались не думать и даже не
говорить.
   К довершению несчастий узнали, что сардинские наемники  распяли  своего
военачальника, овладели  крепостями  и  убивали  всюду  людей  ханаанского
племени. Рим угрожал Республике немедленной войной, если  она  не  уплатит
тысячу двести талантов и не уступит всей Сардинии.  Рим  вошел  в  союз  с
варварами и послал им  плоскодонные  суда,  нагруженные  мукой  и  сушеным
мясом. Карфагеняне погнались за судами и захватили пятьсот человек; но три
дня спустя корабли, шедшие из Бизацены  с  грузом  съестных  припасов  для
Карфагена, потонули во время бури. Боги, очевидно, были против Карфагена.
   Тогда жители Гиппо-Зарита, подняв фальшивую тревогу, вызвали  на  стены
города триста солдат Ганнона, схватили их за  ноги  и  сбросили  вниз.  За
теми, которые  не  убились  на  месте,  отправлена  была  погоня,  и  они,
бросившись в море, потонули.
   Утика терпела присутствие солдат в своих стенах,  потому  что  Магдасан
последовал примеру Ганнона и, по его приказу,  окружил  город,  не  внимая
просьбам Гамилькара. Но этих солдат напоили вином с мандрагорой и зарезали
во время сна. В то же время подступили  варвары;  Магдасан  бежал,  ворота
открылись; с тех пор тирские города проявляли  стойкую  преданность  своим
новым друзьям и относились с необычайной враждой к прежним союзникам.
   Эта измена делу карфагенян послужила примером для  других.  Надежды  на
избавление  вновь  оживились.  Самые   нерешительные   племена   перестали
колебаться. Все пришло в движение. Суффет узнал об этом и не  ждал  помощи
ниоткуда. Все для него окончательно погибло.
   Он тотчас же отпустил Нар Гаваса, чтобы тот мог охранять пределы  своих
владений. Сам же решил вернуться в Карфаген, набрать солдат и  возобновить
войну.
   Варвары, укрепившиеся в Гиппо-Зарите, увидели  его  войско,  когда  оно
спускалось с горы.
   Куда  направлялись  карфагеняне?  Их,  вероятно,   толкал   голод,   и,
обезумевшие от страданий, они, несмотря на слабость, решили дать сражение.
Но нет, карфагеняне повернули направо: они  бегут.  Можно  их  настигнуть,
смять всех сразу. Варвары бросились в погоню.
   Карфагенян остановила река. Она была широкая, а западный ветер  еще  не
дул. Одни пустились вплавь, другие переплывали на щитах; затем  они  вновь
двинулись в путь. Спустилась ночь. Их не стало видно.
   Варвары не остановились; они пошли дальше в поисках более узкого  места
реки. Прибежали люди из Туниса, увлекая за собой жителей Утики.  Число  их
увеличивалось у каждого куста, и карфагеняне, ложась на землю,  слышали  в
темноте их шаги. Время от времени,  чтобы  замедлить  их  движение,  Барка
давал приказ пускать в них град стрел; много варваров  было  убито.  Когда
занялась заря, варвары очутились в Арианских горах, на повороте дороги.
   Мато, шедший во главе варваров, заметил на горизонте что-то зеленое, на
верхушке возвышения. Гора перешла в равнину, и показались обелиски, купола
и дома. Это был Карфаген!
   Мато прислонился к дереву, чтобы не упасть, - до того сильно билось его
сердце.
   Он думал о том,  что  произошло  в  его  жизни  со  времени,  когда  он
последний раз был в Карфагене! Он был изумлен неожиданным возвращением,  у
него кружилась голова. Потом его охватила радость при мысли, что он  вновь
увидит  Саламбо.  Он  вспомнил,  что  имел  все  основания  питать  к  ней
ненависть, но тотчас же отбросил эту мысль. Весь дрожа, напрягая взоры, он
глядел на высокую террасу дворца за Эшмуном, над пальмами; улыбка восторга
светилась на его  лице,  точно  великий  свет  озарил  его.  Он  раскрывал
объятия, посылал поцелуи и шептал: "Приди ко мне!  Приди!"  Из  груди  его
вырвался вздох, и две слезы, подобные продолговатым жемчужинам,  упали  на
его бороду.
   - Что ты медлишь? - воскликнул Спендий. - Скорей! Вперед! Не то  суффет
ускользнет от нас!.. Но у тебя дрожат колени, и ты смотришь на  меня,  как
пьяный!
   Он топал ногами от нетерпения и торопил Мато.  Щуря  глаза,  точно  при
виде давно намеченной цели, он воскликнул:
   - Мы настигли их! Настигли! Они у меня в руках!
   У него был такой уверенный и торжествующий вид, что он  вывел  Мато  из
забытья  и  увлек  своим  воодушевлением.  Мато  чувствовал  себя  глубоко
несчастным, отчаяние овладевало им, и слова Спендия толкали его  к  мести,
давали пищу  его  гневу.  Он  вскочил  на  одного  из  верблюдов,  которые
находились в обозе, и сорвал с него недоуздок; длинной веревкой он хлестал
отставших солдат и носился направо и налево в  тылу  войска,  как  собака,
сгоняющая стадо.
   При звуках его громового голоса ряды  солдат  сплотились,  даже  хромые
ускорили  шаг.  Посредине  перешейка  пространство,  разделявшее   войска,
сократилось. Передовые ряды варваров шли в пыли,  поднятой  карфагенянами.
Войска сближались; варвары настигали карфагенян. Но в это время раскрылись
ворота Малки, Тагаста, а также большие ворота Камона. Карфагенское  войско
разделилось; три колонны вошли в ворота и суетились  под  сводами.  Вскоре
слишком сплоченная масса войска вынуждена была остаться на  месте;  острия
копий сталкивались в воздухе, и стрелы варваров звенели о стены.
   У порога Камонских ворот показался Гамилькар. Он  обернулся  и  крикнул
сонатам, чтобы они расступились; потом сошел с лошади и ткнув ее  мечом  в
круп, погнал на варваров.
   То был орингский жеребец, которого кормили скатанными из муки шариками,
и он умел сгибать колени, чтобы  хозяину  легче  было  садиться  в  седло.
Почему Гамилькар погнал его? Не было  ли  это  намеренной  жертвой  с  его
стороны?
   Огромный конь мчался галопом среди копий, опрокидывал  солдат,  путался
среди них ногами, падал, потом бешено  вскакивал;  и,  пока  они  пытались
остановить его или изумленно на него смотрели,  карфагеняне  сплотились  и
вошли в город. Тяжелые ворота гулко захлопнулись за ними.
   Ворота не уступили напору варваров, которые оказались прижатыми к  ним;
в течение нескольких минут  по  всей  линии  вытянувшегося  войска  прошла
дрожь, затем она стала стихать и прекратилась.
   Карфагеняне выставили войска на акведуке. Солдаты стали бросать  камни,
ядра, балки. Спендий убедил варваров не упорствовать. Они расположились на
некотором отдалении с твердым решением начать осаду Карфагена.
   Между тем весть о войне разнеслась за пределы пунических  владений;  от
Геркулесовых столпов и далеко за пределы Кирены мечтали о  войне  пастухи,
сторожившие свои стада, и в караванах  говорили  о  ней  ночью  при  свете
звезд. Нашлись люди,  которые  осмелились  напасть  на  великий  Карфаген,
властвующий над морями, блистательный, как солнце, и  страшный,  как  бог!
Несколько раз утверждали, что Карфаген пал, и все этому верили, потому что
все  этого  желали:  покоренные   племена,   обложенные   данью   деревни,
присоединившиеся провинции и независимые орды - те, кто ненавидел Карфаген
за его тиранию, или завидовал его власти, или же зарился на его богатства.
Самые храбрые спешили присоединиться к  наемникам.  Поражение  при  Макаре
остановило остальных. Но они снова воспрянули духом, приблизились:  жители
из восточных областей скрывались в клипейских дюнах, по ту сторону залива,
и, как только показались варвары, они выступили вперед.
   То не были ливийцы из окрестностей Карфагена, - те уже давно составляли
третье войско, - а кочевники с плоскогорья Барки, разбойники с мыса  Фиска
и мыса Дернэ, из Фаццаны и Мармарики. Они  прошли  через  пустыню,  утоляя
жажду из солоноватых колодцев,  выложенных  верблюжьими  костями;  зуаэки,
украшающие себя страусовыми  перьями,  явились  на  квадригах;  гараманты,
закрывающие лицо черным покрывалом, ехали, сидя,  на  крупах  раскрашенных
кобыл; другие - на ослах, на онаграх, зебрах и буйволах; некоторые  тащили
за собой вместе с семьями и  идолами  крыши  своих  хижин,  имевшие  форму
лодок. Пришли также амонийцы, у которых кожа сморщилась  от  горячей  воды
источников; атаранты, проклинающие солнце; троглодиты, которые  со  смехом
хоронят  своих  мертвых  под  ветвями  деревьев;  отвратительные  авзейцы,
поедающие саранчу; адирмахиды, которые едят вшей,  и  гизанты,  вымазанные
киноварью, которые едят обезьян.
   Все они выстроились длинной прямой линией на берегу  моря  и  двинулись
вперед, точно вихри песка, поднимаемые ветром. На середине перешейка толпа
остановилась, так как наемники, расположившиеся  перед  ними  у  стен,  не
хотели двинуться с места.
   Потом со стороны Арианы показались обитатели запада  -  нумидийцы.  Нар
Гавас правил только массилийцами; к тому же обычай  позволял  им  покинуть
царя  после  поражения,  и  поэтому  они  собрались  на  берегах  Заина  и
переправились через реку при  первом  движении  Гамилькара.  Прежде  всего
примчались все охотники из Малетут-Ваала и из Гарафоса, одетые  в  львиные
шкуры; они погоняли  древками  копий  тощих  маленьких  коней  с  длинными
гривами; за ними шли гетулы в панцирях из змеиной кожи; затем фарусийцы  в
высоких венцах из воска и древесной смолы; за ними следовали коны, макары,
тиллабары; у каждого были в руках по два метательных копья и  круглый  щит
из гиппопотамовой кожи. Они остановились близ катакомб, у начала лагуны.
   Но, когда  передвинулись  ливийцы,  на  месте,  которое  они  занимали,
показались, наподобие облака, стелющегося по земле,  полчища  негров.  Они
пришли из Гаруша-белого и Гаруша-черного, из пустыни  авгилов  и  даже  из
большой страны Агазимбы, расположенной в четырех месяцах  пути  на  юг  от
гарамантов, и из еще более отдаленных мест. Несмотря на  то,  что  на  них
были украшения из красного  дерева,  их  грязная  черная  кожа  делала  их
похожими на вываленные в пыли  тутовые  ягоды.  Они  носили  панталоны  из
волокон коры, туники из высушенных трав, а на голову надевали морды  диких
зверей. Завывая, как волки, они  трясли  железными  прутьями,  снабженными
кольцами,  и  размахивали  коровьими  хвостами,  привязанными   к   палкам
наподобие знамен.
   За нумидийцами, маврузийцами и гетулами  теснились  желтые  люди  из-за
Тагира, где они жили в кедровых лесах. Колчаны из кошачьих шкур качались у
них за плечами, и они вели на привязи огромных, как ослы,  собак,  которые
не умели лаять.
   Наконец, как будто Африка  была  еще  недостаточно  опустошена,  и  для
накопления диких страстей нужно  было  присутствие  самых  низких  племен,
вслед за всеми другими появились  люди  с  звериным  профилем,  смеявшиеся
бессмысленным смехом, - несчастные  существа,  изъеденные  отвратительными
болезнями, уродливые пигмеи, мулаты смешанного пола,  альбиносы,  мигавшие
на солнце красными глазами; они произносили невнятные звуки и клали в  рот
пальцы, чтобы показать, что хотят есть.
   Смесь оружия была не меньшей, чем разнообразие племен  и  одежд.  Здесь
имелось все, что только было придумано, чтобы наносить смерть,  начиная  с
деревянных кинжалов, каменных топоров и трезубцев  из  слоновой  кости  до
длинных  сабель,  зазубренных,  как  пилы,  очень  тонких,  сделанных   из
гнувшегося медного клинка. У многих были ножи,  разделенные  на  несколько
ответвлений наподобие  рогов  антилопы,  а  также  резаки,  привязанные  к
веревке, железные треугольники, дубины, шила. Эфиопы из Бамбота  носили  в
волосах маленькие отравленные стрелы. Некоторые принесли мешки с  камнями.
Другие, явившись с пустыми руками, щелкали зубами.
   Вся эта  толпа  была  в  непрерывном  движении.  Дромадеры,  вымазанные
дегтем, как корабли, сбрасывали  женщин,  которые  несли  детей  у  бедра.
Провизия вываливалась из корзин;  проходившие  люди  топтали  куски  соли,
свертки камеди, гнилые финики, орехи,  гуру.  Иногда  на  груди,  покрытой
паразитами, висел на тонком шнурке драгоценный камень, из тех, за которыми
охотились сатрапы, камень  почти  баснословной  цены,  достаточный,  чтобы
купить царство. Большинство не  знало  даже,  чего  они  хотят,  Их  гнало
неотразимое обаяние, любопытство. Кочевые  племена,  никогда  не  видавшие
города, пугались тени стен.
   Перешеек весь был покрыт  теперь  толпами  людей;  эта  длинная  полоса
земли, где палатки казались хижинами среди наводнения; тянулась до  первых
рядов  других  варваров,  сверкавших  железным   оружием   и   симметрично
расположенных по обе стороны акведука.
   Карфагеняне не оправились еще от испуга, вызванного их появлением,  как
увидели двигающиеся прямо на них не то чудовища, не то целые  здания.  Это
были осадные машины с мачтами, коромыслами, веревками, коленами, карнизами
и  щитами  -  осадные  машины,  посланные  тирскими  городами:  шестьдесят
карробалистов,  восемьдесят  онагров,   тридцать   скорпионов,   пятьдесят
толленонов, двенадцать таранов и три огромные катапульты,  которые  метали
камни весом в пятнадцать талантов. Скопища людей толкали их, уцепившись за
низ; каждый шаг сотрясал их; они приблизились и стали против стен.
   Понадобилось еще много дней, чтобы  закончить  приготовления  к  осаде.
Наемники, наученные прежними поражениями, не хотели вступать в бесполезные
схватки. Обе стороны не спешили, хорошо зная, что должен начаться страшный
бой, который приведет к победе или к полному разгрому.
   Карфаген мог долго сопротивляться; его широкие стены представляли собой
целый ряд входящих  и  выступающих  углов,  очень  удобных  для  отражения
приступов.
   Со стороны катакомб часть стены  обрушилась,  и  в  темные  ночи  между
развалившимися  глыбами  виднелся  свет  в  лачугах  Малки.  Свет  этот  в
некоторых местах был выше крепостных валов.  Там  жили  со  своими  новыми
супругами жены наемников, выгнанные Мато. Увидев варваров,  они  не  могли
сдержать своих чувств, махали им издали шарфами, потом приходили в темноте
поговорить с солдатами сквозь щели в стене, и Великий совет вскоре  узнал,
что все женщины сбежали. Одни  пробрались  между  камнями,  другие,  более
отважные, спустились вниз при помощи веревок.
   Наконец, Спендий решил осуществить свой замысел.
   Ему мешала война, которая держала его вдали. С тех пор,  как  он  снова
стоял перед Карфагеном, ему казалось, что  население  догадывается  о  его
намерении. Вскоре стражи на акведуке стало меньше. Не  хватало  людей  для
защиты стен.
   Бывший раб упражнялся несколько  дней,  пуская  стрелы  в  фламинго  на
озере. Потом однажды вечером, когда светила луна, он попросил Мато  зажечь
среди ночи большой костер из соломы;  солдаты  в  это  время  должны  были
поднять крик. Затем, взяв с собой Заокаса, он пошел вдоль берега залива по
направлению к Тунису.
   На высоте последних арок они повернули прямо  к  акведуку;  место  было
открытое, они прошли ползком до подножья столбов.
   Часовые спокойно ходили взад и вперед по площадке.
   Показались высокие языки огня; раздались звуки труб; караульные, думая,
что начинается приступ, бросились в сторону Карфагена.
   Один из них, однако, продолжал стоять и вырисовывался  черным  силуэтом
на фоне неба. За его спиной светила луна, и его огромная тень падала вдаль
на равнину, точно двигающийся обелиск.
   Зарксас схватил пращу. Из осторожности или, быть может,  из  жестокости
Спендий остановил его.
   - Нет, свист ядра могут услышать. Предоставь это дело мне.
   Он натянул свой лук изо всех сил, прижав нижний конец к большому пальцу
левой руки; затем прицелился, и стрела полетела.
   Человек на стене не упал, а исчез.
   - Если бы он был ранен, мы бы услышали! - сказал Спендий.
   И он стал быстро подниматься вверх, так же как в первый раз, при помощи
веревки и багра. Когда  он  очутился  наверху,  подле  трупа,  он  спустил
веревку. Балеар привязал к ней кирку с долбнем и ушел.
   Трубы замолкли. Все снова затихло. Спендий поднял одну из плит, вошел в
воду и опустил плиту за собой.
   Рассчитав пространство по количеству шагов, он  дошел  до  того  самого
места, где заметил раньше косое отверстие; и  в  течение  трех  часов,  до
утра, он без устали яростно работал, едва дыша, вбирая в  себя  воздух  из
расщелин верхних плит, преисполненный ужаса  и  раз  двадцать  думая,  что
умирает. Наконец, раздался треск: огромный камень,  отскакивая  от  нижних
арок, слетел вниз - и вдруг водопад, целая  река  низринулась  с  неба  на
равнину. Акведук, разрезанный посредине, стал изливать всю воду. Это  была
смерть для Карфагена и победа для варваров.
   В одно мгновенье  проснувшиеся  карфагеняне  появились  на  стенах,  на
домах, на храмах. Варвары толкали друг друга и кричали. Они в  исступлении
плясали вокруг огромного водопада и от  избытка  радости  окунали  в  него
голову.
   Наве