дили выше и которое мы оценили в конце концов как косвенно нерациональное. Но вспомним, почему мы ранее приписали этому исследованию (и его автору) грех косвенной нерациональности,- всеё дело было в том, что в первом случае сам автор исследования принадлежал к данному языковому сообществу, и, стало быть, из его утверждения "Все члены языкового сообщества полагают, что звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' по своей природе связаны с положением дел, что надвигается гроза" следовало "Я сам полагаю, что звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' по своей природе связаны с положением дел, что надвигается гроза".
В случае же с чужаком это вводящее в грех нерациональности следствие проваливается, ибо свойство, принадлежащее каждому члену данного сообщества, вовсе не обязано принадлежать также и человеку, который в это сообщество не входит.
Иными словами, чужак имеет возможность, используя свое знание здешних мифов об осмысленности звуков, правильно и вполне рационально совершать успешные речевые акты на данном языке и правильно и вполне рационально интерпретировать речевые акты своих партнеров по общению - членов данного языкового сообщества. Он понимает, что успех его общения со здешними людьми зиждется на их нерациональной вере в миф, он "эксплуатирует" эту их нерациональность в целях своего успешного общения с ними - но сам он не обязан верить в их мифы и разделять с ними грех нерациональности.
Было бы соблазнительно обобщить ситуацию чужака на всех членов языкового сообщества, избавив их таким образом от нерациональной веры в миф и сохранив при этом условия успешности языкового общения, - но ясно, что сделать это невозможно: представление о языковом сообществе, состоящем поголовно из чужаков, т. е. из людей, не входящих в данное языковое сообщество, представляет собой contradictio in adjecto.
---
Интересно, наконец, отметить, что по существу позицией чужака является позиция лингвиста-теоретика, - лексикографа, грамматиста, фонолога и т.д. Осуществляя свое исследование лексики, грамматики, фонетики данного языка, он не обязан причислять себя к числу членов данного языкового сообщества (а часто он и на самом деле не является таковым) - и, стало быть, имеет возможность смотреть на исследуемые им языковые феномены, связанные с мнимой Интенциональностью физических медиаторов, со стороны, не впадая в грех косвенной или прямой нерациональности.
Общие выводы
Итак, во-первых, отчасти за неиспользование общающимися притворных полаганий можно считать ответственным такую разновидность их нерациональности, как концептуальную путаницу - смешение просто Интенциональности с доксастической Интенциональностью.
Но, во-вторых, даже если бы они избавились от этой концептуальной путаницы рассмотренным выше и не задействующим притворных полаганий способом, они все-таки остались бы косвенно нерациональными.

 
 
 
 
 
§5.5. ЯЗЫКОВОЕ ОБЩЕНИЕ
 КАК ОПИРАЮЩЕЕСЯ НА ОБЕССМЫСЛИВАНИЕ СЛОВА "СМЫСЛ"
   Человек, как существо разумное, не способен в нормальных условиях продолжать поддерживать некоторое свое мнение, если он обнаружил, что оно ложно. Эта особенность разумного человека отражена, между прочим, в знаменитом "парадоксе Мура", который заключается в следующем: Нормальный человек в нормальных обстоятельствах не может сказать: "Идет дождь, но я не думаю, что идет дождь". Когда человек обнаруживает, что мнение, на которое он опирался в своих рассуждениях, исследованиях, и т. д., на самом деле ложно, то в его сознании возникает конфликт, который можно выразить так: "Я полагаю, что А. С другой стороны, я обнаружил, что не А".
Жить с этим конфликтом и оставаться человеком разумным невозможно - он должен быть так или иначе разрешен. Человек под страхом неразумности обязан отказаться от мнения А и заменить его мнением не-А.        Но этой тривиальной заменой мнения его отрицанием в большинстве случаев конфликт не может быть исчерпан: Мнение А, в истинность которого человек верил до возникновения конфликта, служило ему опорой в каких-то его рассуждениях, объяснениях, обоснованиях, исследованиях, делиберациях и т. п. Совершенно ясно, что новое мнение не-А не может заменить А в этих его функциях: Если некоторое рассуждение опиралось на А как на одну из посылок, то он не может опираться на не-А.
Стало быть, для полного устранения последствий конфликта, человеку придется проделать нелегкую работу пересмотра всех тех выводов, рассуждений, объяснений, обоснований и т. п., в которых было задействовано мнение А в роли одной из посылок: ему придется либо найти адекватную замену для А в каждом из этих рассуждений, либо отказаться от этих рассуждений, а значит, от их выводов.    Чем жизненно значимее для человека выводы рассуждений, в которых было задействовано мнение А, и чем труднее найти ему адекватную замену в этих рассуждениях, тем болезненнее для него ощущается обнаружение ложности мнения А.
В случаях особенно высокой жизненной значимости мнения А и непреодолимых препятствий в поиске адекватной замены для А, человек может попросту блокировать в своем сознании все те вопросы, рассмотрение которых способно поставить под сомнение истинность утверждения А, - сделать их табу, чтобы избежать неразрешимого для его сил и возможностей когнитивного конфликта и иметь возможность и далее считать себя разумным.                                                                                    
---            
Эта ситуация табуирования определенных вопросов имеет прямое отношение к обыденным процессам языкового общения. Чтобы выяснить, какое именно, нам придется сделать некоторые предварительные замечания.
---
Вспомним, что в фундирующей игре оппонент имеет право делать запросы двух видов: запрос об основании и запрос об истолковании.
Любой из этих двух видов запросов может в принципе привести к возникновению когнитивного конфликта в сознании исследователя, которому противостоит оппонент.
В случае запроса об обосновании эта возможность просматривается более или менее непосредственно: Если исследователь затруднится построить адекватное обоснование для того утверждения А, которое попросил его обосновать оппонент, то у него появляются резоны усомниться в истинности А. Если утверждение А не удалось обосновать, то, быть может, его не удалось обосновать потому, что оно ложно.
Но и неудача в истолковании слова, оборота, выражения, на которое указал оппонент, равным образом способна привести к возникновению в сознании исследователя когнитивного конфликта.
В самом деле, предположим, оппонент попросил исследователя истолковать слово а, которое тот употребил в своем исходном исследовании. Потерпеть неудачу в истолковании слова а можно двояким образом: 
1) исследователю вообще не удалось построить никакого толкования слова а;
2) исследователь построил некое толкование слова а, но оказалось, что это толкование неадекватно (т. е. попросту ложно) - на самом деле в данном языке слово а толкуется не так, как его истолковал исследователь. Кроме этих двух видов прямой неудачи в истолковании, имеется еще один несколько более замысловатый случай:
3) исследователю удалось построить адекватное толкование слова а, - но после подстановки этого толкования вместо слова а в формулировании исходного исследования стало ясно, что все или некоторые посылки, в которые входило слово а, ложны. Назовем случай (3) косвенной неудачей в истолковании.
Теперь должно быть ясно, что все три разновидности неудачи в истолковании дают серьезные основания для возникновения в сознании исследователя когнитивного конфликта.
Рассмотрим 1-й вид. Если исследователю не удалось построить никакого толкования употреблённого им в исходном исследовании слова а, то он, стало быть, не владеет смыслом этого слова - попросту не понимает его. Не понимая слово а, он не может понимать смысл тех утверждений, в которых он употребил и которые он считает истинными - раз он использовал их в качестве посылок своего исследования и/или его вывода. Раз он не понимает смысла утверждения, которое он считает истинным, он не может быть уверенным в его истинности. Исследователь, таким образом, находит себя в следующей ситуации: Он считает истинным некоторое утверждение А, и вместе с тем осознает, что у него нет оснований считать А истинным (раз он не вполне понимает его смысл). Это и есть ситуация, которая способна непосредственным образом породить когнитивный конфликт.
Рассмотрим 2-й вид неудачи. Предположим, что исследователь дал некоторое толкование слова а. Это толкование само по себе является некоторым утверждением - либо истинным, либо ложным. Обозначим это утверждение буквой А. В нашем случае оказалось, что А ложно - в этом и состоит неудача второго вида. Таким образом, исследователь оказывается в следующей ситуации: Он до сих пор считал А истинным, а теперь, когда оппонент указал ему на ложность утверждения А, вынужден начать считать его ложным. Это и есть ситуация когнитивного конфликта.
Рассмотрим 3-й вид неудачи в истолковании - косвенную неудачу. Исследователь считал до сих пор все утверждения, задействованные им в своем исходном исследовании, истинными, а теперь, после подстановки вместо слова а его адекватного толкования, стало ясно (в том числе исследователю), что некоторые из этих утверждений ложны. Налицо ситуация когнитивного конфликта.
Возможные ответы 
на вопрос об истолковании слов
"значить", "значение", "смысл"
Попробуем теперь приложить все, что было сказано выше о неудаче в истолковании, к фундирующей игре, связанной с исследованием-интерпретацией произнесенных звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а'.
Как мы помним, исходное исследование обыденного интерпретатора формулировалось так:
"Говорящий хотел сообщить мне, что надвигается гроза. Это так потому, что звуки, которые он произнес, значат (означают), что надвигается гроза".
Предположим теперь, что оппонент предъявил исследователю запрос об истолковании слова 'значат, (что)'.
Если исследователь хочет дать правильное толкование этого слова - т. е. толкование, принятое в данном (в нашем случае: в русском) языке, то его толкование должно быть согласованным с каким-либо стандартным толковым словарем русского языка; например, со Словарем С. И. Ожегова.
Он, стало быть, должен истолковать слово 'значат' так:
"Значить - иметь какой-либо смысл."           
После подстановки этого (правильного!) толкования в исходную формулировку имеем:
"Произнесенные говорящим звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' имеют смысл 'надвигается гроза'."
Предположим, что после этого ответа оппонент вновь предъявил исследователю запрос об истолковании - на этот раз об истолковании употребленного им слова "смысл".
Исследователь вновь сверился со Словарем Ожегова и увидел, что он имеет две возможности:
1) дать толкование "Смысл - внутреннее содержание чего-либо, постигаемое разумом";
2) дать альтернативное толкование: "Смысл - значение чего-либо, постигаемое разумом."
После подстановки в рассматриваемую посылку первого толкования получаем:
"Произнесенные говорящим звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' имеют постигаемое разумом внутреннее содержание 'надвигается гроза'."
Это утверждение ложно, ибо оно представляет собой попросту парафразу утверждения "Произнесенные говорящим звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' по природе своей [ср. "внутреннее (!) содержание" - А. Б.] связаны с положением дел, что надвигается гроза" - а в пользу ложности этого последнего утверждения мы представляли выше (см. §3.1) подробную аргументацию.
Таким образом, если исследователь предъявит первое из двух возможных толкований слова "смысл", то он впадет в грех косвенной нерациональности и окажется тем самым в ситуации когнитивного конфликта, разрешить который не так легко, - ибо по существу этот когнитивный конфликт представляет собой одну из труднейших проблем философии языка, именно: проблему природы и сущности смысла языковых выражений, которая тесно связана с еще одной труднейшей проблемой - проблемой Интенциональности физических медиаторов языкового общения. Маловероятно, чтобы решение этих проблем оказалось под силу рядовому участнику языкового общения.
У исследователя остается вторая возможность - предъявить оппоненту второе толкование: "Смысл - значение чего-либо, постигаемое разумом." После подстановки этого толкования в рассматриваемую посылку получаем:
"Произнесенные говорящим звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' имеют постигаемое разумом значение 'надвигается гроза'."
От этой формулировки до неудачи (1-го вида) в истолковании, а значит и до когнитивного конфликта, ровно один шаг - для этого оппоненту достаточно предъявить исследователю запрос об истолковании употребленного им слова "значение". Сверившись с Толковым словарем Ожегова, исследователь обнаружит, что в его распоряжении имеется единственное истолкование этого слова, именно: "Значение - смысл." 
Но это толкование неприемлемо, так как после подстановки его в рассматриваемую посылку мы получим:                "Произнесенные говорящим звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' имеют постигаемый разумом смысл 'надвигается гроза'." Но слово смысл уже было истолковано на предыдущих шагах и по правилам фундирующей игры далее не может встречаться в формулировках исследования. Таким образом, со вторым из двух возможных толкований слова "смысл" исследователь оказывается в тупике и попадает в ситуацию, чреватую когнитивным конфликтом.
---            
Само собой разумеется, мы не хотим сказать, что формулировки Словаря Ожегова суть единственно приемлемые толкования слов "значить", "смысл" и "значение". Вполне возможно, что в другом не менее стандартном толковом словаре русского языка можно найти более удачные формулировки этих слов. Но наличие более удачных формулировок ничего не меняет в наших рассмотрениях, ибо суть дела состоит в следующем: Чтобы избежать неудачи в истолковании этих слов и, стало быть, ситуации когнитивного конфликта при самых сильных ходах оппонента, исследователю требуется - ни много ни мало - быть в состоянии разрешить две труднейших проблемы философии языка, упомянутые выше. Успешно сделать это рядовому участнику языкового общения, мягко выражаясь, очень нелегко.
   Феномен обессмысливания слов
"значение", "смысл", "значить"
на уровне обыденного языкового сознания
   Итак, как мы только что видели, обыденное языковое сознание - сознание рядового участника языкового общения - верно отраженное в хорошем толковом словаре русского языка, расправляется со словами "смысл", "значение", "значить" ровно двумя способами.
Во-первых, оно предлагает нашему вниманию уже известный нам миф о том, что произносимые людьми звуки речи имеют "постигаемое разумом внутреннее (т. е. присущее им по природе) содержание".
Но интересно, что этим мифом дело не ограничивается. Обыденное сознание имеет в своем распоряжении и еще один своеобразный ответ на вопрос о значении (смысле) вышеупомянутых слов. Этот ответ таков: "Значить - иметь смысл", "Смысл - значение", "Значение - смысл".
Предлагая в качестве ответа столь наивный "порочный круг", обыденное языковое сознание, в сущности, говорит спрашивающему (например, оппоненту в фундирующей игре): "Отвяжись и не приставай с пустыми и праздными вопросами. Слова "смысл", "значение", "значить" ясны каждому ребенку без всяких толкований. А если тебе они не ясны, то ты глупец - и тебе уже ничем не поможешь."
Этот ответ, несомненно, заключает в себе немалый практический смысл. Действительно, на практике любой ребенок прекрасно понимает фразы с этими словами, например: "Слово "эскалатор" значит лестница в метро, которая движется сама", или "У слова "коса" два значения", или "Если хочешь узнать смысл этого немецкого слова, загляни в немецко-русский словарь", и т.п.
Он понимает их так же хорошо, как бытовые фразы со словами "деньги", "рубль" и т. п.: "Мама дала мне три тысячи рублей на хлеб" или "У нас нет денег, чтобы купить "Вольво", и т.п.
Но ясно, что если человек понимает бытовые фразы со словами "смысл" и "деньги", то это еще не значит, что он сможет продержаться хотя бы два-три хода в фундирующей игре, в которой задействованы эти слова. Ибо в фундирующей игре оппонент - если он достаточно мудр, чтобы делать сильные ходы - играет, по существу, роль Сократа, незаметно загоняющего своих, в общем, неглупых собеседников в тупик когнитивного конфликта.
Ситуация безвыходного когнитивного конфликта порождает крайне болезненные переживания. Недаром Сократ был умерщвлен теми, кому он причинял эти муки осознания собственной неразумности. Предъявление наивного порочного круга в ответ на вопросы о смысле слова "смысл" - это, в сущности, бескровный аналог физического устранения вопрошающего.
Говоря серьезно, обыденное сознание попросту блокирует вопросы о смысле слова "смысл" и тем самым "обессмысливает" это слово, ибо все, что нужно рядовым участникам языкового общения от слова "смысл",- это понимать всевозможные фразы вида "Такое-то слово имеет такой-то смысл"; но зато уж без употребления и понимания этих фраз люди не могут обойтись, ибо от их содержания (т.е. от того, какое слово имеет какой смысл) зависит успех их речевых действий и интерпретаций речевых действий партнера.
Общие выводы
Итак, отчасти за неиспользование общающимися притворных полаганий можно считать ответственной такую разновидность их нерациональности, как феномен обессмысливания слова "смысл" на уровне обыденного языкового сознания - т. е. более или менее наивное блокирование обыденным сознанием такого развития фундирующей игры, которое могло бы привести к необходимости задуматься над его действительным смыслом.

 
 
 
 
 
§5.6. ЯЗЫКОВОЕ ОБЩЕНИЕ
КАК МАНИПУЛЯЦИЯ С ТЕХНИЧЕСКИМ УСТРОЙСТВОМ:
УТОЧНЕНИЕ ГИПОТЕЗЫ HLR
Представление о языке как автомате языкового общения
В трех предыдущих параграфах этой главы мы развивали различные варианты одной и той же тактики, именно: Мы брали одно и то же исходное исследование, обосновывающее речевой акт говорящего, или интерпретацию этого речевого акта слушающим, - исследование, по-видимому, наиболее вероятное в устах рядового участника языкового общения, и выискивали в этом исследовании различные дефекты рациональности: мифологичность (т. е. попросту ложность) его решающей посылки (§5.3), концептуальную путаницу (§5.4), блокирование в обыденном сознании опасных поворотов фундирующей игры (§5.5).
Каждый из обнаруженных нами дефектов рациональности служил нам частичным объяснением того, почему участники обыденного языкового общения не опираются в своих исследованиях-обоснованиях на представление о притворных полаганиях насчет Интенциональности физических медиаторов общения. Общая схема объяснения была каждый раз одна и та же: Если бы участники языкового общения были бездефектно рациональны в своих исследованиях-обоснованиях, то они - в соответствии с нашей основной гипотезой - не могли бы избежать задействования представления о притворных полаганиях. На самом же деле они ухитряются обходиться без этого представления - именно потому, что в их исследованиях-обоснованиях обнаруживаются такие-то и такие-то дефекты рациональности.
Если бы нам вдобавок удалось показать, что, кроме рассмотренного нами исходного исследования, никаких иных обоснований своих речевых актов и их интерпретаций рядовые участники языкового общения привести не в состоянии, то на этом наше объяснение отсутствия опоры на притворные полагания можно было бы считать законченным.
Однако фактически дело обстоит не так - имеется и иная, не рассмотренная нами до сих пор разновидность исследования-обоснования, которую вполне могут задействовать участники языкового общения. В этом параграфе мы подробно рассмотрим эту новую разновидность.
---
Но прежде всего напомним читателю еще раз, как выглядит - на стороне говорящего и на стороне слушающего - та разновидность исследования-обоснования, рассмотрению которой мы  посвятили три предыдущих параграфа:
На стороне говорящего: (мы предполагаем условия все той же ситуации произнесения говорящим последовательности звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а')
"Если я, желая сообщить слушающему, что надвигается гроза, произнесу - с соответствующей мим