ской реакции 80-х годов, не мог противостоять потоку декадентства в начале XX века, не мог противостоять революционному потоку 1905 года, а потом новому реакционному потоку, напору антисемитизма в эпоху Бейлиса, наконец, не может ... противостоять подъему героического патриотизма и опасности шовинизма" ("О "вечно бабьем" в русской душе", "Биржевые ведомости", 1915 г., 14-15 января)
На первый взгляд упрек Бердяева не лишен оснований. Действительно, Розанов всегда шел в фарватере общественных интересов. Его творчество отличалось необычайной "злободневностью". Будучи активнейшим и плодовитейшим публицистом (полное издание его статей займет десятки томов) и одним из ведущих сотрудников знаменитого "Нового времени", Розанов всегда находился в гуще событий, крайне чутко откликаясь на малейшие изменения общественного настроения. Причем, эти отклики могли идти на совершенно разных уровнях. Розанов одной рукой мог писать газетные фельетоны, а другой - философские эссе. Причем, факт удивительный, между тем и другим не было четкой грани. Часто фельетон завершался философским обобщением, а философская лирика прерывалась почти нецензурной руганью. Более того, Розанов мог одновременно оценивать событие с противоположных точек зрения и рассылать свои статьи в издания совершенно разных направлений: от махрово-черносотенных до махрово-красных и от научно-популярных до эстетски-декадентских. Он был всеяден. Но при такой пестроте, внешнем разнообразии и противоречивости, переходящей иногда в прямое "ренегатство", Розанов всегда оставался самим собой; и какое бы его произведение мы не раскрыли, всегда почувствуем, что автором его является именно Розанов.
Перед самой смертью Розанов в письме к Эриху Голлербаху особо подчеркнул, что его творчество "разрозненное, но внутренне стройное и цельное". В "Уединенном" же Розанов писал:
"Меня даже глупый человек может "водить за нос", и я буду знать, что он глупый, и что даже ведет меня ко вреду, наконец, "к вечной гибели": и все-таки буду за ним идти ... Иное дело - мечта: тут я не подвигался даже на скрупул ни под каким воздействием и никогда; в том числе даже и в детстве. В этом смысле я был совершенно "не воспитывающийся" человек, совершенно не поддающийся "культурному воздействию" ... На виду я - всесклоняемый. В себе (субъект) - абсолютно несклоняем: "не согласуем". Какое-то "наречие"."
Вот этой "абсолютной несклоняемости", этой "внутренней стройности и цельности" Бердяев видимо не смог тогда понять. Не смог понять или хотя бы почувствовать Розанова - "ужасного неряху" и "шалопая", но бывшего, как мы уже знаем, "себе на уме".
"Сочетание хитрости с дикостью (наивностью) - мое удивительное свойство. И с неумелостью в подробностях, в ближайшем - сочетание дальновидности, расчета и опытности в отдаленном, "в конце"."
Так писал о себе Розанов в "Опавших листьях", произведении, состоящем из нескольких сотен "листьев", в беспорядке насыпанных в короб. Но все-таки, в конечном счете, "в конце", "в отдаленном" все эти листья сливаются в нашем мозгу в ослепительную точку абсолютной истины, прожигающей перегородку между читателем и писателем. А после этого, после того как розановский мир становится нашим миром, и уже не ясно, где кончаются его мысли и где начинаются наши, после этого совершенно отпадает потребность в какой-либо системе, то есть откуда-то извне навязанной схеме. Ведь систематизация нужна для понимания других, а не себя самого. Розанов же становится частью нашего "я". В русской культуре, возможно, лишь еще один человек - Пушкин - обладал этой удивительной способностью органичного проникновения в мир чужого "я".
Пятой принципиальной особенностью Розанова является его глубокая "реакционность". Если большинство русских философов стояло на прямо социалистических или в лучшем случае элементарно либеральных позициях, то Розанов был искренним и последовательным монархистом. В этом отношении он не только стоял особняком к русскому образованному слою, но и подвергался систематическому гонению и травле, вплоть до исключения из числа членов Религиозно-философского общества.
Это произошло в 1914 году, причем на его место был избран третьестепенный компилятор Г.О.Грузенберг. Исключение тогда мотивировалось как протест против "контрреволюционных" и антисемитских статей Розанова ("Не нужно давать амнистии" в "Богословском вестнике", "Андрюша Ющинский" и "Наша кошерная печать" в "Земщине" и др.) Сам факт исключения из Религиозно-философского общества его старейшего члена, причем исключения по мотивам не имеющим ничего общего ни с религией, ни с философией, был встречен в интеллигентских кругах вполне положительно.
В это время Розанов находился почти в полной изоляции. Его произведения быстро раскупались, он был известен всей России, но у него не было учеников и единомышленников. В сущности, Розанов был духовно одинок и чужд тогдашней России. И лишь в "глубокой эмиграции", в 30-40-е годы естественное развитие свободной русской мысли привело к признанию исторической правоты Розанова. Что получилось само собой, "объективно", не смотря на неоднократные и непрекращающиеся попытки "вычеркнуть" Розанова, "исключить" (как историки русской философии такие попытки предпринимали Зеньковский и (особенно) Лосский.) В связи с этим можно сказать, что развитие философии в России шло вне Розанова, было мало связано с его творчеством. Косвенно он оказывал очень большое влияние, но оставался при этом как бы иностранным, нерусским писателем. Или точнее, если посмотреть с точки зрения исторической перспективы, русская философия не была собственно русской, илишь постепенно, через мучительное самоосознание, через многолетние поиски выхода из тупиков, она приобретала национальную сущность. Это и обусловило возникшую сейчас возможность интеграции Розанова в общее русло русской культуры. Отечественная философия развивалась не из Розанова, и не параллельно Розанову, а по направлению к нему.
Таким образом, Розанов, несмотря на то, что был старше других философов, резко обогнал их в своем духовном развитии. Причину этого следует искать не в интеллектуальном превосходстве Розанова, а в его гениальном чутье, в музыкальности его души. Он говорил о том, что "живет в непрерывной поэзии", что "каждый день замечает в жизни что-нибудь поэтическое". Чуткость Розанова, его удивительная отзывчивость позволяли ему быть предсказателем, провидцем.
Но в этом было и бессилие Розанова. Он видел ту страшную дыру, в которую проваливалась его Россия, и он мог и умел кричать об этом. Умел он и убеждать. Но он не мог доказывать. А ведь его оппонентам были нужны не предсказания и прорицания, а "научные прогнозы". Розанов писал в октябре 1914 года:
"Дана нам красота невиданная 
И богатство неслыханное. 
Это - Россия. 
Но глупые дети все растратили. 
Это - русские."
Почему же растратили? Где? Когда? Дайте цифры, выкладки. Известный леволиберальный публицист Иванов-Разумник тогда писал:
"Как бы то ни было, но несомненно одно: русская интеллигенция может с верой смотреть на свое будущее, черпая силы и уверенность в своем славном прошлом ... ее прошлое - изумительно, ее будущее - невообразимо."
Прошло энное количество лет и Разумник захлебывался кровью в чекистском подвале (ему выбили на допросе все зубы). Больше произведений Разумника в России никогда не печатали. Оказалось, что "не это нужно нашему народу, потому что это нашему народу не нужно".
"И оказались правы одни славянофилы. 
Один Катков. 
Один Константин Леонтьев." 
(Из письма Розанова к Голлербаху 26 августа 1918 года.)
И один Розанов. А поскольку Катков, например, был журналистом, а Леонтьев культурологом, да и жили они в другую эпоху, то Розанов вообще один, один единственный русский философ, который был абсолютно прав (по крайней мере на том уровне, где еще возможна абсолютная правота). И поскольку он шел дальше простых предсказаний и намечал пути выхода из кризиса, причем выхода не в сиюминутно-утилитарном, а в высшем, духовном плане, то Розанова можно назвать не только гениальным поэтом, но и гениальным политиком, гениальным идеологом, гениальным Учителем. И в этом, думается мне, шестое принципиалное отличие Розанова от прочих русских философов. Среди них были гениальные мыслители, но не было Политиков и Идеологов. Разве можно сравнить философию Булгакова с его жалкой политической деятельностью в качестве члена Государственной Думы? Бердяев был витией, пророком, но лишь в философских и литературных спорах. Пускай его философия прекрасна. Но жить "по Бердяеву" смешно. Чтение его работ возвышает, облагораживает человека, но в них нельзя черпать силы для создания жесткой иерархической структуры своего "я" (а только это может дать основу для противостояния нашему иерархически структурированному обществу).
Мережковский в своей политической деятельности был много умнее и хитрее. Но он смешно запутался в собственных подлостях, в своем пресловутом масонстве, и его в известный момент просто смахнули с доски в ящик стола. Он мнил себя крупной фигурой, а оказался боковой пешкой. Розанов писал:
"Мережковский, никогда тебе не обнять свиного рыла революции"
Это еще одно маленькое пророчество Розанова.
С другой стороны, русским политическим лидерам никак не удавалось осмыслить ситуацию на философском уровне или дать приемлемую идеологическую интерпретацию той или иной философской системы. Кадеты и эсеры много работали над этим, но у них ничего не вышло. В эмиграции они прежде всего сами отказались от собственных построений. С наибольшей выпуклостью этот процесс виден в биографии Струве, начавшего с составления первой программы РСДРП, перешедшего на либеральные, потом на умеренно-националистические позиции и закончившего жизнь правоверным монархистом. В сущности, это страшная, но для русского интеллигента типичная судьба: так наплевать на свою жизнь. На каждом конкретном повороте биография Струве вполне осмысленна и понятна. Это господство рационального и конструктивного анализа. Но в целом она описывает какую-то чудовищную, инфернальную кривую.
У Струве не было чутья, он спорил не с людьми, а с жизнью, с природой. Этого делать не рекомендуется. Ведь природа, как сказал Шестов
"доказывает совершенно без помощи логики и морали... она куда догадливей и, главное, могущественней метафизиков. Логику и мораль она предоставила Гегелю и Спинозе, а себе в руки взяла дубину."
Правоту Розанова доказала дубина русского Апокалипсиса. И тут спорить нечего и не о чем. Как легкомыслен Бердяев во время своей полемики с Розановым накануне революции! И каким скучным и дешевым выглядит наивное глубокомыслие "Вех" по сравнению с газетными фельетонами Розанова!
Но дело в том, что розановская философия опрокидывается не только в прошлое, но и в будущее. Не все предсказания Розанова еще сбылись. Он еще не выработан до конца, не понят. Родник розановской мысли не высох. Он жив. Вот Мережковский, например, совершенно мертв. Он кончился. Когда же читаешь Розанова, то нет ощущения его смерти. Он очень современен и актуален. Его мысли прямо приложимы к действительности. Может быть, это самый современный русский философ. И он остался в России. Его закопали в нашу советскую Россию и он умер советским философом.
Розанова очень легко опровергать. Пожалуй ни один философ не дает такой обильной пищи для поверхностной критики. В чем его только не обвиняли: в антисемитизме, в порнографии, в "издевательстве над русской интеллигенцией", в "двурушничестве", в "литературном хулиганстве". И нельзя сказать, что эти обвинения были беспочвенными. Наоборот, все они, как правило, подкреплялись соответствующими цитатами из розановских произведений, и в этом отношении были абсолютно верны. Но, странная вещь, оценки Розанова, будучи абсолютно верными по отношению к его творчеству, в то же время находятся в разительном противоречии друг с другом. Это настораживает.
В самом деле, можно, например, легко доказать, что Розанов полнейший атеист. Вот он с наслаждением объясняет "почему его жена не любит попов":
"Когда сходят с извозчика, то всегда, отвернув на сторону рясу, вынимают свой кошель и рассчитываются. И это "отвернувшись в сторону", как будто кто у них старается отнять деньги, - отвратительно. И всегда дает извозчику вместо "5 копеек" этот... с особенным орлом и старый "екатерининский" пятак, который потом не берут у извозчика больше, чем на три копецки."
Злоба и ненависть. Более того, Розанов открыто заявляет:
"Церковь сказала "нет". 
Я ей показал кукиш с маслом. 
Вот и вся моя литература."
Казалось бы все ясно и "комментарии излишни". Однако в том же "Втором коробе" (а две предыдущие цитаты взяты именно оттуда) мы читаем:
"Церковь научила всех людей молиться. Какое же другое к ней отношение может быть у человека, как целовать руку. Хорошо у православных, что целуют руку у попов... если было бы даже основание осуждать духовенство - осуждать его не следует. Мы гибнем сами, осуждая духовенство."
Итак, можно вполне доказать, что Розанов был человеком глубоко верующим.
Этот парадокс показывает, что Розанова легко опровергать, но трудно или даже невозможно опровергнуть. На первый взгляд, здесь логично обвинение в двурушничестве, однако не будем спешить с выводами.
Часто Розанова упрекают в грубости и примитивности его высказываний. Разумеется, это тоже верно. Так, например, он пишет:
"Да жидов оттого и колотят, что они - бабы: как русские мужики своих баб. Жиды - не они, а оне. Лапсердаки их суть бабьи капоты: а на такого кулак сам лезет. Сказано - "будешь биен", "язвлен будешь". Тут - не экономика, а мистика; и жиды почти притворяются, что сердятся на это."
Конечно, любому непредубежденному читателю ясно, что перед нами циничная и примитивная апология погромов, подходящая скорее для "толстомордых лабазников" и не лезущая ни в какие ворота даже с точки зрения членов "Союза Михаила Архангела". Однако давайте отнесемся к этому высказыванию Розанова "с предубеждением".
Известно, что Розанов был хорошо знаком с философией иудаизма, написал даже предисловие к русскому переводу "Песни песней", где очень интересно исследовал некоторые особенности еврейской культуры. Зачем же ему понадобилось говорить о еврейском вопросе на уровне "Бей жидов, спасай Россию!"? Из-за слепой ненависти? Но Розанов писал и следующее:
"Тогда как мы "и не восточный, и не западный народ", а просто ерунда, - ерунда с художеством, - евреи являются на самом деле не только первенствующим народом Азии, давшим уже не - "кое-что", а весь свет Азии, весь смысл ее, но они гигантскими усилиями, неутомимой деятельностью, становятся мало-помалу и первым народом Европы." ("Апокалипсис нашего времени")
Видимо отношение Розанова к евреям было достаточно сложным и вовсе не помещалось в рамки примитивного антисемитизма. Но тогда Розанова можно обвинить не в примитивности как таковой, а в примитивничаньи, в примитивизме. Он сознательно огрубляет свою мысль, пытается выразить ее в грубой и элементарной форме. Для чего?
Розанов парадоксален. Еще Голлербах писал об "антиномичности" розановского мышления. Он мыслит парадоксами. Например, Василий Васильевич пишет: "Коперник - дурак". Это опровержение некоей абсолютной истины. Читатель возмущен, но в то же время и заинтригован. По крайней мере цель Розанова достигнута, так как в читателе уже нет равнодушия, в нем что-то сместилось, возникло некое напряжение. Далее Розанов поясняет свою мысль:
"Заботится ли солнце о земле? Ни из чего не видно: оно ее "притягивает прямо пропорционально массе и обратно пропорционально квадратам расстояний". Таким образом, первый ответ о солнце и о земле Коперника был глуп. Просто - глуп. Он "сосчитал". Но "счет" в применении к нравственному явлению я нахожу просто глупым."
Здесь Розанов говорит о трагедии крушения средневекового мировоззрения. Ведь в средневековье мироздание воспринималось как гармоничный и одухотворенный космос, связанный с человеком, с его душой, теснейшими и неразрывными узами (отсюда и астрология). И вот успехи механики разрушили, разбили этот прекрасный и естественный мир. В этом отношении деятельность Коперника или Галилея носила явно деструктивный и в определенной степени антигуманный характер: человек оказывался никому не нужной песчинкой в бездушном механизме природы. Далее Розанов писал:
"С этого глупого ответа Коперника на нравственный вопрос о планете и солнце началась пошлость планет и опустошение небес."
Таким образом, наука вполне естественно приводила к атеизму. Однако спираль розановских рассуждений раскручивается еще дальше:
"...что Коперник на вопрос о солнце и земле, начал говорить, что они действуют "по кубам расстояний", - то это совершенно христианский ответ. Это именно "обстоятельства образа действия". А "для чего они действуют" - это и неведомо, и неинтересно. Таинственным образом христианство начало обходиться "пустяками". На вопрос о земле и луне оно ответило "кубами расстояний", а на вопрос о гусенице, куколке и мотыльке оно ответило еще хуже: что так "бывает". "Наука христианская" стала сводиться к чепухе, к позитивному и бессмыслице. "Видел, слышал, но не понимаю"."
Сама европейская наука, по Розанову, есть закономерное порождение христианской религии. Христианство, как и наука, оторвано от жизни, это "духовное скопчество" и в этом ядовитое семя западного нигилизма. Христос отказался от царствия земного. Из этого "нет" Христа и вырос нигилизм: "ничего не надо". Параллельно у Розанова апология ветхозаветной морали как гармоничной и естественной человеку. Дается противопоставление Ветхого и Нового завета:
"Загадочно, что в Евангелии ни разу не названо ни одного запаха, ничего - пахучего, ароматного; как бы подчеркнуто расхождение с цветком Библии - "Песнь песней"."
И т. д. Розановская мысль раскручивается все дальше и дальше, приобретая поистине глобальные масштабы. А все начиналось, как помнится, с довольно пошлой и примитивной фразы, с "анекдотца".
Что касается реплики о "жидах", то здесь спираль розановской диалектики дана в компактном и свернутом виде. Примитивная форма изложения есть не только элементарная стилизация, но и сознательная пародия - язык, высунутый в сторону "патриархов русского либерализма". Ведь Розанов же этот, как его... "мр-ракобес". А поскольку он мракобес, постольку и мысли у него должны быть соответствующие. Причем весь комизм заключается в том, что в грубейшей, в гротескной форме Розанов высказывает очень тонкую мысль, выявляющую, быть может, суть еврейской истории и еврейского национального характера.
Евреи, в сущности, очень смешной народ. Их бытие - пародийно, жизнь их - непрекращающийся фарс. И тем не менее...
"Еврей, утешься: давно прошли легионы Рима; от Рима, "того самого", осталось еще меньше, нежели осталось от Иерусалима; он еще гораздо глубже погребен. А вы все еще спрашиваете у ленивого хохла: "А все-таки, почём же пшено?"" ("Апокалипсис нашего времени")
И возникает вопрос: что же за сила таится в этом маленьком народишке, который на полторы тысячи лет пережил своих поработителей? Розанов отвечает на это так: суть в женственной природе еврея. Он отдал себя Богу, "вверился" Ему, и получил необходимую опору в жизни. Отсюда, из этой же "женственности" и упивание собственными страданиями, придающее жизни еврейского народа необходимое трагическое величие, высший смысл. И поэтому "жиды почти притворяются, что сердятся на погромы". Бен-Гурион как-то сказал, что неплохо было бы некоторым молодым сионистам
"замаскироваться под неевреев и преследовать евреев грубыми методами антисемитизма под такими лозунгами, как "грязные евреи!", "евреи, убирайтесь в Палестину!" и т. д."
Это, по его мысли, способствовало бы консолидации еврейской нации.
Необходимо отметить, что парадоксальность Розанова, как правило, скрыта, сглажена. Он не вопит и не визжит о противоречивости жизни, а просто показывает, выявляет ее. (Хотя первое впечатление от розановских произведений как раз обратное.)
Розанова называют "русским Ницше". Но он, к счастью, лишен одного из основных недостатков этого философа - у него совершенно отсутствует какая-либо аффектация и риторика. Розанов органичен, естественен, тонок. Парадоксальнос