при этом она "не может быть опровергнута силою фактов, ибо все противоречащие ей данные автоматически перетолковываются". 
Причем это "перетолкование" "совершается изощрённо-казуистическими методами "двоемыслия", безразличными к "эвклидовским" законам обычной неизвращённой логики и цепляющимися за аксиомы огромной эмоциональной силы". Причину создания "закрытых систем" Кестлер усматривает в самом характере биологической эволюции человека: 
"Человеческий мозг - жертва просчёта в конструкции, прокравшегося из-за необычайно поспешной, "взрывной" эволюции, предположительно имевшей место в плейстоцене. В ходе такого ускоренного филогенеза не успела сложиться достаточно эффективная коммуникация между "старым мозгом" (палеокортексом, восходящим к рептилиям), "средним мозгом" (мезокортексом, присущим низшим млекопитающим) и "новым мозгом" (неокортексом, специфичным для высших млекопитающих и человека). Дефект координации состоит прежде всего в том, что многие функции филогенетически новых отделов мозга дублируются филогенетически более старыми его отделами, которые заведуют не только бессознательными вегетативными процессами в организме, но вдобавок по-своему "чувствуют" и "мыслят". В человеческом сознании имеются как бы два независимых экрана: на один из них проецируется грубый и упрощенный абрис действительности, апеллирующий к низшим инстинктам и невербализованным эмоциям, на другом - возникает более точный, детальный и адекватный образ мира. Психическая раздвоенность, свойственная человеку, находит подтверждение в материальном субстрате - в "шизофизиологии" головного мозга. В нашей черепной коробке, образно говоря, расположились бок о бок крокодил, лошадь и человек разумный, причем первые две твари далеко не всегда подчиняются своему предполагаемому господину. Напротив, они часто превращают его в своего раба: вербальное мышление подыскивает рациональные мотивировки и хитроумные оправдания примитивным аффектам". Мысли Кестлера, конечно, не столь уж и оригинальны и скорее являются "бродячим сюжетом" современной западной философии. В данном случае интересно другое: Кестлер, ведя нить повествования, постепенно договаривается до необходимости повальных трепанаций черепа и вакцинации всего населения земли мощнейшими нейрофармакологическими средствами. Этой чудовищной, апокалиптической картиной "излечения морально невменяемой расы душевнобольных" английский мечтатель и заканчивает свою книгу. 
Кестлер говорит о мозговом дефекте совершенно верно, тонко, остроумно, но и с этого бока мысль вывернулась, как падающая кошка, и упала на все четыре лапы вульгарнейшего утопического активизма. Получилась своего рода идеальная демонстрация ущербности человеческого мышления. Но эта ущербность ущербна лишь с одной точки зрения. Мне, например, эта ущербность мила, приятна. Для меня она - трогательно естественна. (Розанов писал, что живое лицо с прыщиком ему милее идеальной белизны античного мрамора.) Не надо только сопротивляться - ковырять лицо и мазать его едким гримом. Да, например, русское мышление - "пластинка". Ну что тут поделаешь. Надо дать мысли крутиться. Иначе все лопнет, треснет, разобьётся. (64) Вот, вернёмся к масонам. Люди ждали этого, были приготовлены к восприятию. Масоны, теософы, экстрасенсы, мистические националисты. Везде так и шныряют всевозможные "Розы мира", "Рамакришны", "Велесовы книги", "Десионизации". В этой изломанной атмосфере что русское? - Сами изломы. Фантастическая, чисто женская русская мысль мерцает, мнится. "Предателя, МНИЛИ, во мне вы нашли". (68) 
И шире: в самом культурнейшем обществе лишь 0,1% людей способны к рациональному мышлению. И 0,0001% - к сверхрациональному постижению мира. Подавляющее большинство нации всегда недотягивает даже до рационального уровня, и уже поэтому демоны негативного иррационализма обладают исключительной энергией. Христианство вовсе не уничтожило иррациональные силы (это невозможно), а разделило их на светлые и тёмные. Серая магия античности разделилась на белую и чёрную. И величие западного христианства обратной стороной являет нам огромную силу западного сатанизма. Объективирование этих сил и вызывает рационализацию, создает рациональную личность, свободную от демонов. Но демоны не уничтожаются, а продолжают существовать в подсознании такого человека. Он может лишь вытеснить их, но не уничтожить. Слабость рационализма в том, что разум теряет связь с бессознательным и не может думать об иррационализме, просто убегает от него, прячет голову в песок позитивизма. 
Суть "Легенды о великом инквизиторе" Достоевского - в вопросе: выдерживает ли человек свободу? Мысль может свести с ума. (74) Какой ужас - крах официальной (в том числе и официально-теневой) идеологии в зрелом возрасте. Чёрный ветер свободы сметает человека, сшибает его с ног. Он судорожно ищет себе новую раковину, выращивает новый панцирь: масоны, врачи-убийцы... Как китайский карлик-уродец, выращенный в вазе и адаптированный к ней изгибами своего уродства, - он погибнет, если его перенести в другую вазу, с другой деформацией. 
А русский человек не может жить на интеллектуальной свободе. Он не выдерживает. Живет верой. И я страдаю, когда сталкиваюсь с такой объективацией, онтологизацией своих слов (81)... Да. Но это не интеллектуальное рабство, как может показаться с западной точки зрения. - Это иное отношение к истине. 


30

Примечание к №9
Ну какой же ты Иванов, сам подумай! 

Меня вызывают к какому-то начальнику и давай молча руку щупать. Один другому: "Да, рука хорошая". А другой кивает. И мне: "Вы посидите пока в коридоре, вас вызовут". А коридор длинный, тусклый, бесконечной щелью уходящий вверх и с издевательски приземистыми лавочками вдоль стен. Потом, минут через сорок: 
- Одиноков, зайдите. 
И там: "Мы у вас хотим руку отрезать". Я в первый момент даже не понимаю и машинально: 
- Зачем? 
Сидящий за столом многозначительно переглядывается с другим, у окна, и конфиденциально так: 
- Мы могли бы не информировать, но мы вам доверяем. Дело в том, что вашу руку пришьют уважаемому человеку. Ему надо. (И называется страшная фамилия, кому именно.) 
- А может быть не надо?
- Надо!
- Но ведь мне тоже она... того... нужна.
- А зачем?
- Ну так... понадобится.
- А зачем понадобится?
- Ну, в магазин ходить, сумку нести.
- Так ведь у вас одна рука останется, в ней и несите.
- А одной тяжело и потом две сумки может быть.
- И что, часто вы так в магазин ходите, "с двумя сумками"?
- Да нет, но все-таки... 
А сам уже чувствую, что это не то всё, что жалкие оправдания какие-то. Что я не прав. Люди мне одолжение оказывают. У них серьёзное дело, а я с сумкой какой-то. И чего я вру, не хожу я в магазины эти. И я уже нехороший и так под конец как гад "права качаю". А они:
- Что же, можете жаловаться. Это ваше право. Подавайте апелляцию в течение двух недель. 
И я две недели бегаю по жутким коридорам. Да не бегаю - сижу. Сижу часами, часами. Меня вызывают в разные кабинеты, я там что-то униженно бубню, бубню. Меня уже называют все на "ты", потом переходят на "он". (36) Я "спасаю руку", и так это всё нехорошо, страшно. Этого растерянного ужаса западному человеку никогда не понять. Ведь он уверен, что он это он. И ему сама идея ДОКАЗАТЕЛЬСТВА себя просто не может прийти в голову. 


31

Примечание к №9
он неожиданно для себя действительно потеряет своё имя, уступит себя 

Русская история это Порфирий Петрович, пришедший к невиновному Раскольникову и нажавший: "Вы, вы-то, Родион Романович, и убили". И тот сознаётся. Конечно не мне указывать на это Достоевскому. Федор Михайлович и сам всё отлично понимал. И ввел дополнительную линию в повествование: мужик Миколка обвинён и СОЗНАЁТСЯ. 


32

Примечание к №8
пичкали масонской ... идеологией до мордоворота 

Стало избитым анекдотом: цензура в России возникла раньше литературы. Действительно. Совершенно верно. Русская литература была создана искусственно. Только заслуга в этом не государственной цензуры, а цензуры масонской (39). Еще в ХVIII веке русский книжный рынок был завален франкмасонской макулатурой. Все эти бездарные стишки, агитки, псевдонаучные трактаты в подстрочном переводе на "русский канцелярский", все эти бесчисленные журналы и журнальчики придали русской литературе изначально кривой, чисто утилитарный характер, с которым русский гений отчаянно боролся на протяжении более чем ста лет и в конце концов рухнул под тяжестью демагогического словоблудия. 
Не Вавилонску башню 
Мы созидаем здесь. 
Но истину всегдашню, 
Чтоб свет был счастлив весь. 
Или: 
Здесь вольность и равенство 
Воздвигли вечный трон, 
На них у нас основан 
Полезный наш закон. 
Или: 
Любовь - душа всея природы, 
Теки сердца в нас воспалить, 
Из плена в царствие свободы 
Одна ты можешь возвратить. 
А вот еще: 
Не будь породой здесь тщеславен, 
Ни пышностью своих чинов, 
У нас и царь со всеми равен, 
И нет ласкающих рабов, 
Сердец масонских не прельщает 
Ни самый блеск земных царей, 
Нас добродетель украшает 
Превыше гордых всех властей. 
И ещё: 
Коли б знали законы, 
Кои здесь мы храним, 
Были б все вы масоны 
Под законом одним. 
Не надоело? Тогда ещё стишок: 
Утомленный брат грозою 
Наслаждайся тишиною, 
Страх из сердца изведи, 
К нам в объятия приди. 
Мы с восторгом вас приемлем, 
Троекратно вас объемлем. 
Что, подташнивает? А мы не обижаемся. Мы добрые: 
Пусть громко мир ругает нас, 
Злословит и клевещет, 
Не станем мы сей мир бранить, 
Хотя бы стал нам зло творить, 
Мы будем, мы будем всех любить. 
Потому как 
Хоть их ненависть в нас остры стрелы мечет, 
Хоть злобой их язык неистовством клевещет, 
Однако, правоты не истребить, основанной на чести, 
Оставим их роптать, гнать нас, не делая им чести. 
И это штамповали пачками. Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, из десятилетия в десятилетие. Читайте, запоминайте. Темы одни и те же: кувалды, кирпичи, великие стройки, "марш, марш вперёд, рабочий народ", "мы жертвою пали в борьбе роковой", "мы едем, едем, едем в далёкие края". Вот масонская агитка уже после 150-ти лет своего развития. Вид ее поприглядней, но суть та же. Николай Гумилев: 
Нас много здесь собралось с молотками 
И вместе нам работать веселей; 
Одна любовь сковала нас цепями, 
Что адаманта твёрже и светлей, 
И машет белоснежными крылами 
Каких-то небывалых лебедей. 

Все выше храм, торжественный и дивный, 
В нём дышит ладан и поёт орган; 
Сияют нимбы; облак переливный 
Свечей и солнца - радужный туман; 
И слышен голос Мастера призывный 
Нам, каменщикам всех времён и стран. 
Тоже зовет Русь к кирпичу. С этого начали, этим и кончили. 
А где же история русской литературы? Ведь на неё проецировали саму историю России (42), отождествляли "развитие" заказной графомании с развитием огромного государства. 


33

Примечание к №28
Но можно потерять достоинство 

Можно потерять лицо. Обычно больше всего потерять лицо боятся те люди, которые его не имеют. А зря. Потеря лица - первая ступень к его обретению. 

34

Примечание к №29
Да даже из ничего "умному человеку" (в том смысле, в каком это словосочетание Смердяков употреблял) тут большие дела делать можно. 

Глава "Пока ещё очень неясная" и дополняющая её "С умным человеком и поговорить любопытно" в "Братьях Карамазовых" - это гениальное воспроизведение стиля русского мышления, русской беседы. Обмен приземлёнными обыденными фразами, а по сути - иной, невероятно страшный смысл. Всё проговаривается без слов. Как бы и заговор какой-то, условленность, а в подоплёке, если прищуриться, ничего и нет. Или ничего и нет, а прислушаешься и замерещится вдали страшная отгадка. Смердяков обговаривает план убийства отца со своим мистическим Хозяином. Но хозяин, приказывая ему убить, одновременно оказывается жалким рабом слуги, ибо ключ к шифру беседы - у Смердякова (38). Который и говорит сходящему с ума Ивану: "Вы и убили". Слуга, дешифруя текст, сам становится хозяином, но не выдерживает власти и свободы и гибнет. 
Так кто же "умный человек" по-русски? Владеющий истиной? Нет - знанием. "Знание - сила" по- европейски звучит совсем иначе. В смысле "истина - сила". Знание же это знание знаков, знахарство. Понимание соотнесённости смысла. Прозревание баланса истин. Причём это не есть аномалия национальной элиты. Нет, идея презрения к истине и преклонения перед знанием лежит в народной основе. Русские никогда не понимают сути (в западном смысле этого слова), но зато гораздо сильнее европейцев в понимании ситуации. С точки зрения формальной русские разговоры бесконечно глупы, как глуп, например, диалог Ивана и Смердякова. Но капните в сублимированный порошок влаги "интим-ности", "задушевности", и в землю вроются мощные корни и бивни ветвей взметнутся в звёздное небо. И при этом - страх, страх перед собственным разумом, собственным коварством. У Ивана перед разговором со Смердяковым проносится в мозгу: 
"Тоска до тошноты, а определить не в силах, чего хочу. Не думать разве..." Ни в одном языке мира не звучит это так издевательски, так ехидно и злобно: "Ты у-умный". 


35

Примечание к №28
пройти в широкие светлые комнаты, потом в залы, анфилады залов 

В мечте моей гигантские пролеты. Я это пространственно воспринимаю, как большие залы. При полной близорукой запутанности в быту (40) - в фантазии, в её миллионноэтажном лабиринте я всегда сворачиваю в нужное ответвление, избегаю тупика, конца. Мысль не оканчивается, а всё тянется и тянется, раскрывает всё новые и новые горизонты русского матрёшечного пространства. Сужение, темнота, но вот внезапный поворот в сторону, в тёмный и невзрачный проём, и снова впереди километровые своды, свет, музыка. Никакого расчёта. Чисто интуитивное "шарахание". Можно даже шарахнуться от шарахания и написать, что жил-был на свете одинокий несчастный человек, который сочинял ночами странное и никому не нужное "вычурное по форме и фантастическое по содержанию произведение, основная тема которого - описание собственных страданий". 
Но мы пока лишь посветим в этот тусклый участок лабиринта и полетим дальше, в более длинную и светлую ветвь. 





36

Примечание к №30
Меня уже называют все на "ты", потом переходят на "он". 

Когда в рожу бросают украинское "ты", это еще ничего. Вот когда говорят в лицо "ОН"... Заходит коллега к следователю стрельнуть сигарету, а тот большим пальцем через плечо: "Вот, вожусь с НИМ". А "он" висит на крюке вверх ногами (52) и сквозь шум заливающегося кровью перевернутого мира слышит это. 





37

Примечание к №8
Я не историк и вовсе не собираюсь доказывать свою точку зрения. 

Это все фантастика. (54) Тут важно передать зыбкость почвы, оборачиваемость языка. Это главное ощущение. А сами факты и их плоскостная интерпретация - лишь орудие взлома. "Нация - рок его". И сам автор русский. И вот он со своим кривым сознанием лезет в кривь русской истории. Кривой ключ подошёл к кривому замку. (56) Открывающийся путь ведёт в две стороны истины объективной и субъективной. Эти пути должны в подсознании перекрещиваться, и все же их два. Я сам себе вырезаю аппендикс. (57) 





38

Примечание к №34
Но хозяин, приказывая ему убить, одновременно оказывается жалким рабом слуги, ибо ключ к шифру беседы - у Смердякова. 

По-русски достаточно не то что задумать преступление, а только помечтать о нём, и однажды всё внезапно перетечёт в реальность. Впрочем, Иван даже не мечтал, а просто были какие-то смутные полумысли, нехороший туман в углу черепа. И вот - убийца. 





39

Примечание к №32
Русская литература была создана искусственно. Только заслуга в этом не государственной цензуры, а цензуры масонской. 

Достоевский негодовал в 1864 году: 
"Свиньи цензора, там, где я глумился над всем и иногда богохульствовал ДЛЯ ВИДА, то пропущено, а где из всего этого я вывел потребность веры в Христа - то запрещено. Да что они, цензора-то, в заговоре против правительства, что ли?"
Невольно вырвалось. В общем и позже, у Розанова, тоже невольно. Для того, чтобы "вольно", нужен был особый глаз, советский. 
И если Достоевскому и Розанову не хватило, то что же говорить о других? Дурачки слепенькие, ничтожненькие дурачки. 





40

Примечание к №35
При полной близорукой запутанности в быту 

Вот схема моих отношений с реальностью: 
Однажды товарищ сказал, что может купить мне недостающие до 82-томного комплекта тома Брокгауза. Он купил один, но именно этот том у меня был. Тогда он заявил, что его можно обменять в букинистическом магазине в Столешниковом переулке. Но обменять его было нельзя, так как купленный том был с библиотечным штампом. Зато мой том был без штампа, и я пошёл его сдавать. Но отдел обмена работал в магазине до пяти часов. Я пришёл раньше на следующий день. Но этот день недели именно для этого отдела был выходным (маленькие радости социализма). Я уже не помню, как и когда я ходил с этим несчастным, безобразно разросшимся Брокгаузом (50) - а происходило это в магическое время сочинения книги... помню только, что была зима, гололёд, и я упал на спину. А шапка слетела и покатилась, покатилась... Я потом шёл домой и на ходу сочинял следующее "примечание": 
Меня всегда пугала пространственная сложность материального мира. (55) На полу в моей комнате всегда лежит что-то важное - доски, пылесос, книги, газеты, ящики, - что надо всегда обходить и обо что надо спотыкаться. Я что-то всегда строю: стол, тумбочку, шкаф, полки. Строю и не достраиваю. Всё лежит месяцами на одном месте. Я неосознанно усложняю план реальности, так как для меня существует её сложность, но не сама реальность. Усложняя её, я её складываю, уничтожаю. Складки придают ей мнимость, сценичность. В сплошном сыре мира я прогрызаю дырки. Червивый сыр - это деликатес. Но всё-таки я не только червяк (72), и возникает ощущение спутанности бытия, бессилия перед миром. Всё чего-то понаставлено, как пройти на кухню? Да и где она, уже забыл. Мне страшно. Вещей много, а я - один. Падаю на спину, как черепаха на песчаной косе. Меня должен кто-то перевернуть, "спасти", а сам я замираю, берегу силы. Кажется, что этот мир перевернут. Я перебираю лапками, а он все там же, на том же месте. И никаких Брокгаузов. В дырчатом истончении мира я обретаю уют, свободу, ценностность. Но Брокгауза-то всё равно нет. 39-й полутом: "Московскiй университетъ - Наказанiя исправительныя". 





41

Примечание к №8
История (Тихомирова) вообще необычная, но возможная. 

Загадочность его судьбы не в её характере, а в уровне осуществлённости, масштабности. История Тихомирова, при всех её неясностях, дающих возможность "более тонкой игры", - их здесь можно отпустить - история эта вполне понятна, "укладываема". Воспитывался в религиозной дворянской семье, потом смятенность, сомнения "с битьём икон", попадание сослепу в революционную резню, эмиграция - случайный инстинктивный прыжок в критический момент. А там постепенное догадывание об общем замысле, ощущение своей использованности, а потом и низости. И наконец - смертельная болезнь (менингит) маленького сына; его чудесное, невероятное исцеление; плач в Парижском православном храме; обращение к Христу; возвращение на родину; раскаяние. Все это несколько мелодраматично, несколько с неумелым истерическим нажимом, но всё же вполне правдоподобно. Менее правдоподобен талант Тихомирова. А это был человек очень талантливый. Он в покаянных письмах тонко спохватывался о Достоевском: 
"Меня (левые. - О.) несомненно предадут анафеме, обзовут изменником, ренегатом, проделают много пошлого, банального, чего не делают, например, с Достоевским, громадная гениальность которого затыкает рты".
Это черта национального ума - спохватывание. Интенсивность именно такой формы мыслительной деятельности говорит об общей незаурядности Льва Тихомирова. Эта незаурядность снимает почти все "но". Все, кроме одного: странно ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ этого таланта. Тихомирову дали осуществиться, прожить подряд две жизни, тогда как после насыщения первой его должно было ожидать прозябание или смерть. Он должен был, может быть, и приехать в Россию, но превратившись в нищего, опустившегося алкогол