енники не видели трещины, не могли видеть. Время было эпическое. Такая тоска, такая тяга к эпосу, что и "Мёртвые души" сочли "Илиадой". Свято место пусто не бывает. И пародийную веточку ДНК, вплетенную в русскую идею Пушкиным, Гоголь реализовал с лихвой. 
Пушкин - ироничен, насмешлив. Но при отсутствии самоанализа, то есть это стилизация. Уже ироничный материал взял Гоголь и возвёл своим гением в квадрат. Лёгкая, ненавязчивая ироничность Пушкина перешла в серьёзно сосредоточенную, упрямо-хохляцкую пародию Гоголя. В результате русская литература началась со зверского, бессмысленного хохота. 
Пушкин - здоров, соразмерен. Но именно в этом здоровье и соразмерности - нарушение меры. Он слишком ясен и завершён. Вполне овладев европейской культурой, будучи ей искушённым, он начал с конца, дал отечественной культуре слишком законченный и высокий образец. Развитие могло идти только за счёт недопонимания и разрушения. Гоголь и выполнил функции нейтрализатора, расколол монолит на удобоваримые блоки. Именно с Гоголя начинается возникновение и развитие идеи порождения мира, идеи "строительства". Автор уподобляется Богу, творчество - творению, порождению мира, творение- произведение - мирозданию. Пушкин избежал этого, так как гений его был гением спокойным, подражательным. Менее всего Пушкин был романтиком. В определённый период он импровизировал романтизм, старался попасть в его уже созданный на Западе ритм. Проблемы порождения просто не возникало. В жизни Пушкина вообще не было и не могло быть "проблем", так как в нём и во всей его эпохе ещё отсутствовало самосознание. То, что можно принять за самосознание, - это свободный и радостный стиль, подражание Западу при его непонимании. Это как гениальный актёр, играющий Сократа, и сам Сократ. Такое соотношение. 
Гоголь - уже порождение. Не самосознание, а сон сознания, тот сон разума, который ПОРОЖДАЕТ чудовищ. Объём мира Гоголя в некоторых измерениях намного шире пушкинского. Пушкин дал сюжет для "Ревизора", но Гоголь не просто использовал его, но и изобразил в Хлестакове самого Пушкина. Ведь Хлестаков это карикатура на Пушкина (185), попавшего в сходную ситуацию и подарившего сюжет Тряпичкину- Гоголю. Недаром Хлестаков говорит, что он с Пушкиным на дружеской ноге. 
Пушкин превращается в персонаж гоголевского кошмарного сна. Полубессознательно Гоголь это сделал, а сделав - охватил Пушкина, поместил его в иной мир. 
Без Пушкина и Лермонтов, и Тургенев, и Достоевский, и Толстой не осуществились бы, выразились бы совсем иначе. А Гоголь и без Пушкина всё же остался бы Гоголем, может быть, в ослабленном виде, без Хлестакова, но Гоголем. 





138

Примечание к №130
Какой ужас типовые истории болезней советских сумасшедших! 

Вот ещё: 
"Больной К-н, 51 года, по профессии зубной врач. Поступил в клинику 17.09.1933 года ... После Октябрьской революции ... работает в зубоврачебной амбулатории, считается советски настроенным человеком, работает в профорганизациях ... В 1931 году больной, забыв, что в доме происходит ремонт и лестница не в порядке, вечером, возвращаясь домой, оступился и упал со второго этажа, потерял сознание ... была вывихнута челюсть, были сильные кровоподтёки на лице и шее ... Возвращаясь один с курорта, больной на одной остановке отстал от поезда, когда ходил за кипятком, сел в другой поезд, как безбилетник был оштрафован и высажен. Отходя от станции, больной очутился на колхозном огороде, где его сторож принял за вора и ударил палкой по голове. Дальше больной не может объяснить, каким образом очутился в психиатрической больнице в Днепропетровске ... (Отправлен в Москву) ... Достаточно критического отношения к своему состоянию нет: говорил жене, что он скоро поправится и будет учиться, так как с момента революции его заветной мечтой было окончить медфак. Охотно пошёл в клинику, куда и поступил 17.09..." 
Или: 
"Больная З-с, 54 лет ... Поступила в психиатрическую клинику 31.08.1933 г. ... В школе училась хорошо. Легко давались языки, родной язык был немецкий, свободно говорила на французском языке, читала по- английски ... 18 лет влюбилась неудачно, не получила ответа. Сильно переживала личную драму. 30 лет встречается вновь с любимым человеком, отдалась ему впервые ... Связь была временной, так как любимый человек был женат, с другими мужчинами не сходилась, так как считала, что женщина должна один раз любить в жизни ... (с начала 20-х) перестала ходить в гости, в театр, бросила читать, так как считала, что чтение вредно отзывается на нервной системе (кстати, в случае с К-н: "слушает чтение газет, но сам не пытается читать: "Это вредно для нервной системы"". - О.) ... В конце 1928 г. больная была переведена на инвалидность. С переводом на инвалидность стала высказывать опасения, что она умрёт с голоду, стала скупой ... критическое отношение к своему состоянию начиная с 1930 г. утратила, стала считать себя здоровой, перестала ходить к врачам. Появилась подозрительность к чужим людям, высказывала бред преследования ... недоверчива ко всем людям, за исключением только брата и его жены. Перестала совершенно читать с момента перевода на инвалидность, потеряла ориентировку в окружающем ... С 1932 г. меньше высказывает бред ущерба и преследования, стала спокойна. "Стала какой-то веселой и глупой", - говорит про больную невестка. С 1933 г. больная утверждает, что она маленькая девочка, ей ... 12 лет ... Живёт она дома, мать умерла, а папа жив, он наверху. Папа очень строгий, сердитый, но очень справедливый. Он красив, высок, строен, ходит горделиво. Больная показывает, как он ходит, марширует по комнате, прищёлкивает пальцами, отбивает такт руками, высоко при этом приподнимает голову ... у больной в конце первого месяца пребывания в клинике резко меняется состояние, она агрессивна, возбуждена, замахивается на персонал, кричит: "Вы - воровки, вы - гадкие!" ... Пытается бежать к двери: "Пустите, папа строгий, он будет ругаться" ... Замахивается на врачей ... Показывает на небольшие кровоподтёки на руке после взятия крови. "Вот, вот бандит... вот так, вот так", тычет пальцем в руку." (Из "Хрестоматии по патопсихологии", М.,1981 г.) 
Удивительно, составители историй болезней практически не учитывают социальные условия, провоцирующие расстройство психики. И это при общем господстве в стране самого вульгарного социологизма. 





139

Примечание к №64
Во мне, как и в любом русском, проигрывается русская история. 

Первичные интуиции в 17-20 лет: любовь как абстрактное состояние, мучительно искреннее и не находящее выхода в реальность; смерть отца, её конечная нелепость и попытки сопоставления со своей судьбой; Ленин как символический двойник, актуализация зла; идея реконструкции и спасения мира. 
Абсолютная неспособность к выходу за эти темы. Что бы я ни делал, о чём бы ни размышлял, всё будет описываться в этих усложняющихся интуициях. По линиям этих интуиций разграфлён мой мир. Их символами только я могу мыслить и говорить. Это сетка иероглифов, осмысляющая всё. 
И даже форма, форма. Так в 19 лет я и начал писать - изломами. Может быть, после "Бесконечного тупика" произойдёт наконец разрыв - разлёт на отдельные ветви. Может, тут внутренняя задача этой книги - в разрушении немыслимой связи через её отчаянное осмысление. Может быть, всё удачно разлетится и мне будет спокойнее. 




140

Примечание к №64
Сны, часто удивительные 

Сон: одна из последних летних ночей в центре Москвы, у Патриарших прудов, где я жил в детстве. Звёзды, и мы с отцом стоим на какой-то маленькой, прямо-таки игрушечной колокольне. Отец большой, он улыбается и говорит что-то хорошее. И я знаю, что отец это Розанов. Чувство счастья, того, что что-то, не известно что, НО ВСЁ получилось. Всё хорошо, мир целен и отец жив. Это приснилось, когда я стал записывать сны. Один из немногих счастливых снов. Но я на него не обратил внимания. Символика показалась слишком грубой. Я подумал - видно, это вторичное вторжение рассудка. Бывают такие СЛИШКОМ символичные сны. Разум шалит, выдумывает сновидения. Это сны поверхностные, ненастоящие. 
А года через два я сидел с родственником на скамейке в своём старом дворе, и зашёл разговор об истории этих мест. Он и говорит: "Знаешь, тут ведь раньше кладбище было. Его в 30-х уничтожили, и остались вот каштаны, и ещё там в углу двора стояла маленькая часовенка. Ты помнишь, наверно. Её разломали, когда тебе лет пять было". И я вспомнил. Всё сразу выстроилось, и сон как бы сбылся. Он что-то ещё потом долго мне говорил, но я уже не слушал. Я вспомнил, что действительно мы с отцом залезали на эту часовню зимой - для меня это была игрушка, сказка. Да, это было зимой, кажется, а точно уже не вспомнить. Во сне я вспомнил по-другому. Так же чисто, но глубже, по-взрослому. 




141

Примечание к с.11 "Бесконечного тупика"
Философы, как правило, одинокие и несчастные люди. И даже более того, они люди плохие: сухие, эгоистичные и безжалостные. 

Сократоплатон писал: 
"Когда Фалес, наблюдая небесные светила и заглядевшись наверх, упал в колодец, то какая-то фракиянка, миловидная и бойкая служанка, посмеялась над ним, что-де он стремится знать, что на небе, того же, что рядом и под ногами, не замечает. Эта насмешка относится ко всем, кто бы ни проводил свой век в занятиях философией. В самом деле, от такого человека скрыто не только, что делает его ближайший сосед, но чуть ли и не то, человек он или ещё какая-то тварь ... такой человек, общаясь с кем-то частным образом или на людях ... когда ему приходится в суде или где-нибудь ещё толковать о том, что у него под ногами и перед глазами, - вызывает смех не только у фракиянок, но и у прочего сброда, на каждом шагу по неопытности попадая в колодцы и тупики, и эта ужасная нескладность слывёт придурковатостью. Когда дело доходит до грубой ругани, он не умеет никого уязвить, задев за живое, потому что по своей беспечности не знает ни за кем ничего дурного, и в растерянности своей кажется смешным. Когда же иные начинают при нём хвалить других или превозносить себя, то он, не притворно, а искренне забавляясь всем этим, обнаруживает свою простоту и производит впечатление дурака. Славословия тиранам или царям он слушает так, как если бы хвалили пастухов, тех, что пасут свиней, овец или коров, за богатый удой, с той только разницей, что людской скот, как он считает, пасти и доить труднее и хлопотливее; при этом, считает он, пастырь, учредивший свой загон на холме за прочной стеной, по недостатку досуга неизбежно бывает ничуть не менее дик и необразован, чем те пастухи". И т.д. 
Вроде бы Сократ начал очень тихо, скромно, униженно. Но постепенно с грязью весь мир смешан. Фракийцы отличались своей распущенностью, так что само слово "фракиянка" это почти синоним шлюхи. Женщины - шлюхи, мужчины - "сброд" (ибо кто же ходил в Древней Греции по судам и вообще вёл общественный образ жизни - всё мужское население). Даже сам царь по сравнению с лежащим вверх тормашками в яме философом лишь грязный и тупой пастух. Это злобный, инфернально саркастический монолог. Шипящая, брызгающая слюной злоба ещё отчетливей видна в следующем месте из платоновского "Государства": 
"(Большинство людей) подобно скоту всегда смотрит вниз, склонив голову к земле ... и к столам: они пасутся, обжираясь и совокупляясь, и из-за жадности ко всему этому лягают друг друга, бодаясь железными рогами, забивая друг друга насмерть копытами - всё из-за ненасытности, так как они не заполняют ничем действительным ни своего действительного начала, ни своей утробы". 
Обречённая ненависть к людям переносится и на самого себя. Слова о Фалесе это не юродство, а смех сквозь слёзы, жалость к себе, своей философской обречённости: 
"Философ бывает высмеян большинством, которому кажется, что он слишком много на себя берёт, хотя не знает простых вещей и теряется в любых обстоятельствах". 
Трагическая никчёмность философа возникает из-за совпадения личности и роли. Это совпадение не позволяет анализировать реальность. Философ живёт в театральном пространстве. И лишь в редкие минуты экстаза, выхода за сиюминутность, вызванного очередным падением, он ощущает странную ошибочность своего мира. Возникает ощущение какой-то фатальной ошибки. Как я попал в эту яму, такой умный, такой мудрый? Зачем? И совершенно непонятно, в чём тут дело. В чём ошибка конкретно. Ошибка, ошибка, а в чём - не ясно. Я куда-то лечу и чувствую, что лечу не туда, неправильно. Надо выровнять курс, я лечу не на ту планету, а в бездну, в пустоту. Но что, как это изменить - не знаю. Это не ограниченность, а безграничность. Слияние с миром и, следовательно, его тотальная субъективация: весь мир внутри - мой универсум. И поэтому в реальности быта философ точка. Ничтожность. И в этой точке, в таких вот точках мир начинает сосредоточиваться и рассыпаться. Греция рассыпалась, и в этом ей помогла философия. Микрокосм стал настолько совершенен, что нужда в макрокосме государства как-то перестала ощущаться. Возникла диаспора. 
Сократ это и поиск, прозревание смысла, но вовсе не в виде каких-то законченных систем Платона и Аристотеля. Тут идея уничтожения мира, уничтожения себя, своего опасного существования. Ощущение этой своей опасности и первые попытки создания технологии спасения мира от философов - создания технологии уединения. Башня астролога с горящим по ночам окном - этого не было в Риме и Греции. Философ был опасно близок, тогда как его нужно было определённым образом изолировать от общества как вредного сумасшедшего. 
Значение Розанова в решении этой сократовской проблемы - как философу жить в миру - для русских условий и русской души. С Василием Васильевичем можно жить. Я бы смог с ним жить в одной коммуналке. Он бы пил у меня утром на кухне воду из носика чайника, в семейных трусах, майке и шлёпанцах на босу ногу, и всё было бы отлично. Тут гениальное русское юродство, то есть ощущение собственной ничтожности и ничтожности мира и глубокая уверенность, что так и должно быть, что так ПРАВИЛЬНО. Сократ-Платон, он все блестяще понимал. Но он считал это всё неверным. Государство философов должно быть. "Пэ щекам, пэ щщекам быдло". Всё на людях, "в массах". 
От ликующих, праздно болтающих, 
Обагряющих руки в крови 
Отведи меня в стан погибающих 
За великое дело любви. 
Греку это совсем непонятно. Собственное погибание, шутовство, и ощущение СПРАВЕДЛИВОСТИ этого - нет, что вы! 
И ещё. Русские, как и греки, как и евреи, - негосударственный народ. (145) Они обречены на реальную эмиграцию, диаспору, и идеальную небесную Родину. Только в таком виде на известном уровне развития возможно их существование в мире. 





142

Примечание к с.11 "Бесконечного тупика"
"Мыслю - следовательно существую", - сказал Декарт. Русский мог бы сказать: "Мыслю - следовательно не существую". 

Я долго не понимал, почему мне всё время хочется впрыснуть в знаменитую формулу разрушительное "не". Дело, возможно, в безмерности декартовской мысли. 
Чувства человека различны по форме (тону), и он может выходить из одного конкретного чувства в другое, а это приводит к метачувству конечности и относительности его переживаний. Кроме того, можно укрыться под сенью разума. Что касается веры, то здесь такой альтернативы нет. Человек верит и при этом совершенно не испытывает потребности в неверии, в забегании в другую область существования. Да и нет другой адекватной по уровню сферы человеческого "я". Поэтому, несмотря на свою безмерность, вера, как и чувство, очень устойчивый и "человеческий" тип существования. Не то - разум. По своей сути он занимает промежуточное положение. Как и чувство, разум не дает удовлетворения, не может находиться в статичном и самодостаточном состоянии, но одновременно он, подобно вере, безмерен. Мышление, различаясь по внутреннему содержанию, совершенно монотонно по форме. Мышление едино, и ему нет альтернативы. Альтернатива чувству - другое чувство (горе - радость). Альтернативы вере нет. То, что понимают под неверием, есть просто отсутствие веры или же вера рудиментарная и примитивная. Так же и неразумность лишь слабая форма разума. Но в отличие от веры разум динамичен, и он из-за этой подвижности постоянно пытается выйти из себя, испуганно тычется в свои собственные стенки. Человек чувствует, догадывается, что разум это не всё, что мысль, каждая конкретная мысль, по-своему неверна, не- верна. Но мышление развивается только вертикально, а не вширь, и отсюда его неприятность. Человек не может выскользнуть за пределы своего ума и за индивидуальный уровень своего ума. Ум одновременно является для его носителя глупостью, границей между индивидуальностью и божественным логосом. Но субъективно для человека его разум, поскольку он является пределом, является и определением, его, человека, умом, знанием. В своём разуме человек действительно существует, он погружается в него и не может вырваться из его клетки. Она для него бесконечна. И Декарт, по сути, очень отчётливо понимал это. Его презрение к чувствам неразумно, его вера в разум сверхразумна, следовательно, Декарт в собственно разуме так и не осуществился, хотя субъективно ему мечталось именно так. 
В этом трагедия любого философа и разрушительность самой философии, её мучительность. Искусство и религия совершенно не мучительны. (150) Художник сохраняет свою личность за счёт возможности выхода из искусства, за счёт его ясной и соразмерной ограниченности ("Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон..."). Верующий же и не нуждается в таком уходе, его личность пытается сохраниться внутри веры, укутаться верой. А разум мучителен. В этом, кстати, дуализм католичества. Его вера слишком интеллектуализированна, так что католик одним краем сознания улавливает альтернативность и ущербность своей веры. Отсюда демонология и т.п. вещи. 
Я мыслю, следовательно, существую. Я мыслю, следовательно, моё мышление существует. Я мыслю, следовательно, я мыслю. Я мыслю о "я" и моё мышление соскальзывает в моё "я", падает в моё "я" "вверх пятами". И моё "я" растягивается внутри чьего-то мышления в дурную бесконечность. Чёрт! Не могу об этом думать. 





143

Примечание к №63
Чехов и умер удивительно вовремя. 

С каждым годом он чувствовал, что живёт всё более и более "невовремя". Один из героев его пьес кричит: 
"Пропала жизнь! Я талантлив, умён, смел... Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский... Я зарапортовался! Я с ума схожу... Матушка, я в отчаянии! Матушка!" 
Конечно, Войницкий имеет мало общего с Чеховым. Но вот Тригорин, персонаж явно автобиографический: 
"Разве я не сумасшедший? Разве мои близкие и знакомые держат себя со мною, как со здоровым? "Что пописываете? Чем нас подарите?" Одно и то же, одно и то же, и мне кажется, что это внимание знакомых, похвалы, восхищение, - всё это обман, меня обманывают, как больного, и я иногда боюсь, что вот-вот подкрадутся ко мне сзади, схватят и повезут, как Поприщина, в сумасшедший дом... я говорю обо всём, тороплюсь, меня со всех сторон подгоняют, сердятся, я мечусь из стороны в сторону, как лисица, затравленная псами, вижу, что жизнь и наука всё уходят вперёд и вперёд, а я всё отстаю и отстаю, как мужик, опаздавший на поезд". 
Чехов это ключ к 1905-1917 гг., к 12-летию, такому же далёкому от нас, как и от допервореволюционной России. Это замкнутые 12 лет. Так же, как 12 лет III Рейха. Особая культура. Чехов ей был совершенно ненужен. Так же ненужен, как и последующему 70-летию. Собственно Чехов, а не "Чехов". Представить его живущим в 1907-м так же невозможно, как и в 1927-м. 





144

Примечание к №64
я пытаюсь хоть что-то поправить в этой фантасмагории 

Вообще, нужен опыт овладения национальной идеей. Она очень сильна и на неподготовленные натуры может воздействовать разрушительно (злоба и т.д.). Эта идея иррациональна и может подчинить себе разум, разрушить его до основания и включить в свою конструкцию отдельные распавшиеся узлы и детали. Для адаптации русской идее нужна преемственность не в действии, а в миросозерцании, в статике, а не динамике. 
Вот почему эта книга полубессознательно построена как цепь повторов, постоянных "забвений" и "