ьзя, Ваня. И поэтому надо Западу помогать, чтобы там звезда счастья загорелась, а потом уже и наше захолустье просветила всем спектром своего излучения. 
- Так задушат, задушат жандармы расейские. 
- И-и, куда. У Европы теперь техника. Пушки скорострельные. А у нас одни бездарности, вон до Севастополя довели. Да и не по науке это. 
- Но как же, как же помочь-то? 
- А вот как! Есть люди. 
- !!! 
- А ты что думал, это случайно всё? Мы, может быть, тебя проверяли. Теперь слушай сюда. Надо германского императора того... сделать. Он, падла, немецких рабочих мучает. А Германия знаешь какая передовая? Там сразу революция начнётся. Только Вильгельм мешает. Так вот. Через четыре месяца будет у него совещание Генштаба. И всё это совещание во время речи императора поднять на воздух надо. Ты нам поможешь тринитротолуол доставить, ну и на месте по мелочи. 
- Здорово! 
- Но это не всё. Теперь насчет Англии. Ведь Вспышкин из Лондона? 
- Не-е, он в Париже жил. А из Лондона Масонковский. 
- Ясно. Ты, Вань, слыхал об ирландцах? Нет? Так вот. Английские якобы демократы превратили цветущую Ирландию в картофельный ад (787), из которого бегут толпы обезумевших от голода крестьян и рабочих. Знаешь ли ты, Ваня, что в Ирландии в 1840 году жило более 8 миллионов человек, а сейчас осталось только 4 с половиной? Гибнет страна. Вымирает. И вот доблестные ирландские патриоты - фении - организовали вооруженный отпор английским людоедам. Надо помочь ирландским товарищам. Подбросить тринитротолуольчика. В Лондоне парламент на очередную сессию как раз собирается... 
- Здорово! 
- Англичане помогали русскому народу освобождать польских братьев от царских сатрапов, ну так и мы поможем английскому пролетариату (802) сковырнуть проклятую империю британскую и дать свободу ирландскому мужику, спасающемуся в африканских джунглях и австралийских пустынях от анархо-синдикалистского "рая" английской плутократии. 
- Эх, хорошо излагаете! 
- Выпьем за это. За правду, Ваня... Но это не все ещё. Ведь Вспышкин из Парижа. Есть сведения, что женится барон Ротшильд-младший, наследник французской ветви банкирского дома. 
- Барон? Немец? 
- Это, Ваня, не важно. Важно, что он эксплуататор. Ты вообще Манифест-то читал? Там же сказано, что нет наций, а есть классы. 
- И вправду. Забываю всё. 
- То-то. А ты не забывай, читай почаще. Эта книжечка стоит целых томов. Значит, будет свадьба, все эти Ротшильды соберутся в Париже. А это, Ваня, наиглавнейшие, наибогатейшие капиталисты. Тут мы гадам один конец и сделаем. 
- Тринитротолуолом? - Им, Ваня, им самым. А ещё лучше без лишнего шума ядика замедленного действия: 
В стакан воды подлить... трёх капель будет, 
Ни вкуса в них, ни цвета не заметно; 
А человек без рези в животе, 
Без тошноты, без боли умирает. 
- А это не того получается... ядом-то... Не революционно. 
- Сопляк ты. Пряник. Жизни не знаешь. Во Франции трёхлетние дети по 30 часов в сутки на металлургических заводах работают. О детях, о детишках, о слезиночке ребенка ты подумал?! Их пепел стучится в сердце, взывает, так сказать, к отмщению. А ты, Ваня? Они-то нас не жалели! Э-эх! 
- Давай, давай пузырёк! Эх, жизнь пропала, один конец сделаю! 
- Не скучай, мил дружок, будет и на нашей улице праздник. Кровью, кровью своей за всё заплатят. Как грохнет в Берлине, как аукнется в Лондоне, как начнут из дворца-то парижского таскать и не перетаскивать, сразу свежий ветер над Европой повеет. Жизнь, жизнь-то какая начнётся. И на Марсе будут яблони цвести. 
- А что, и там есть люди? 
- Люди не люди, а есть. И мы, брат, наблюдаем. 
- Здо-орово! 
- Так-то, брат. Разве я жизнь твою не понимаю? Ты вот некрасивый какой, прыщавый, тебя девушки не любят. Это тебя царизм испортил. Мучил специально в гимназии и т.д. У тебя жизнь пропала. 
- Да не в этом дело, я не о себе. 
- Да я понимаю. Это я так. А после Берлина-то, да Лондона, да Парижа - ты первый парень. С тобой любая пойдёт. Или умрёшь, погибнешь за Правду. Похоронят как героя. В песнях о тебе петь будут. Проплывают корабли: "Салют Ивану"; проходят пионеры: "Салют Ивану"; пролетают дирижабли - опять же салют, почёт, уважение. И жизнь-то, жизнь какая интересная. Это тебе не Скотопригоньевск - Европа, арена. 
Вот так повернуть бы, побросать уголька в топочку, чтобы на верхних палубах на стены полезли. "Полундра! хватит!" - "Нет, зачем же: "Русские воевать ещё и не начинали"". И ещё лопату за лопатой, лопату за лопатой. Чтобы со стен на потолки прыгали, чтобы шары на лоб полезли. "Что ни делаем, всё мало". Чтобы последнему дураку стало ясно, что идеологическое сверхоружие - палка о двух концах. И уже трижды, пятижды подумали бы перед его новым применением. Газы во второй мировой войне никто не применял на фронте. Знали: "себе дороже". 




751

Примечание к №624
Против Мышкина пишется ужасно несправедливая статья, и он с нею ожесточённо борется 

Эта тема получила свое развитие в "Даре", где Набоков после чернышевской главы помещает несколько выдуманных рецензий на книгу Чердынцева. Но полемики с ними, в отличие от романа Достоевского, нет, так как их саморазрушаемость кажется автору очевидной. Пьяная логика не нуждается в дополнительном толчке. 
Остаётся третий этап: вообще построить некое произведение в виде огромного несправедливого обвинения, то есть написать его совершенно косвенно. 




752

Примечание к №728
Вся Россия вылетела в книги. 

Конец "Записок из подполья": 
"Мы все отвыкли от жизни, все хромаем, всякий более или менее. Даже до того отвыкли, что чувствуем подчас к настоящей "живой жизни" какое-то омерзение, а потому и терпеть не можем, когда нам напоминают про неё. Ведь мы до того дошли, что настоящую "живую жизнь" чуть не считаем за труд, почти что за службу, и все мы про себя согласны, что по книжке лучше. И чего копошимся мы иногда, чего блажим, чего просим? Сами не знаем чего. Нам же будет хуже, если наши блажные просьбы исполнят. Ну, попробуйте, ну, дайте нам, например, побольше самостоятельности, развяжите любому из нас руки, расширьте круг деятельности, ослабьте опеку, и мы... да уверяю же вас: мы тотчас же попросимся опять обратно в опеку ... Да взгляните пристальнее! Ведь мы даже не знаем, где и живое-то живёт теперь и что оно такое, как называется? Оставьте нас одних, без книжки, и мы тотчас запутаемся, потеряемся, - не будем знать, куда примкнуть, чего придержаться; что любить и что ненавидеть, что уважать и что презирать? Мы даже и человеками-то быть тяготимся, - человеками с нас-тоящим, СОБСТВЕННЫМ телом и кровью; стыдимся этого, за позор считаем и норовим быть какими-то небывалыми общечеловеками. Мы мертворождённые, да и рождаемся-то давно уж не от живых отцов и это нам всё более и более нравится. Во вкус входим. Скоро выдумаем рождаться как-нибудь от идеи". 
И последнее предложение: 
"Но довольно; не хочу я больше писать "из Подполья"..." 
Но Достоевский "писал из Подполья" еще 17 лет. Собственно вся "русская литература" - записки из Подполья. Само Подполье, в которое Россия и провалилась (784).




753

Примечание к №730
"пишет ко мне один очень надоедливый шмуль" (А.Чехов) 

Чехов имел в виду Д.И.Эфроса. Другим надоедливым шмулём был Н.Е.Эфрос. (786) Антон Павлович писал М.С.Малкиелю: 
""Новости дня", очевидно желая подшутить надо мной, напечатали заметку, а потом и небольшую статью о том, что я будто открываю на берегу Крыма санаторию или колонию для земских учителей, - и это было передано по телеграфу в провинциальные газеты, и теперь земские учителя присылают мне письма с выражением благодарности и с просьбой принять в санаторию. Вы знакомы с Н.Е.Эфросом. Пожалуйста, прошу Вас, повидайтесь с ним и передайте ему просьбу мою - не продолжать этой шутки. Он за что-то сердит на меня, каждый год непременно подносит мне что-нибудь. Скажите ему, что я был бы рад, если бы он откровенно объяснил, в чем дело..." 
Злополучная заметка была составлена мастерски: 
"Промелькнуло известие, что А.П.Чехов в новом именьице своем, на южном берегу Крыма, устраивает колонию для народных учителей Серпуховского уезда, то есть того уезда, где он прожил в усадьбе своей ... несколько лет ... Ещё 10 лет назад, впервые попав на южный берег, Антон Павлович выражал при мне мысль, что тот сделал бы истинно доброе дело, кто устроил бы здесь нечто вроде дешёвой гостиницы для интеллигентных тружеников". 
Акценты очень чётко поставлены. У Чехова имение в Серпуховском уезде, а там мириады "интеллигентных тружеников". И тут Чехов еще подкупает "именьице". Ясно что его надо отдать "народным учителям". При этом ловко используется действительно высказанная в своё время (в молодости) мысль Чехова о том, что "хорошо было бы, если бы". В ранней переписке Чехов действительно говорил о чём-то подобном, но как юношеские фантазии, в стиле "если бы у меня был миллион". А друзья- товарищи возьми и запомни "на всякий случай". А случай подошёл - раз, и заметочку. Чехов потом сказал об Эфросе: 
"Что за грязное животное... У меня такое чувство, будто я растил маленькую дочь, а Эфрос взял и растлил её". 
Что называется "допёк". Это один такой Эфрос. А их в России жило 7 миллионов. А ну-тка скажи что наперекор! 
1901 год. Чехов пишет сестре: 
"Пожалуйста, попроси убедительно Якова Фейгина, пусть не печатает про меня вздора, вроде прилагаемого при сём. Ведь такое отношение ко мне просто возмутительно". 
В письмо Чехов вложил следующую вырезку: 
"Симпатичное предложение: по словам "Курьера", проживающий в Ялте известный писатель Антон Павлович Чехов предложил учащимся в земских школах Серпуховского уезда, желающим ехать в Крым, стол и квартиру в своём имении". 
Свои "воспоминания" о Чехове Горький начал так: 
"Однажды он позвал меня к себе в деревню Кучук-Кой, где у него был маленький клочок земли и белый двухэтажный домик. Там, показывая мне свое "имение", он оживлённо заговорил: 
- Если бы у меня было много денег, я устроил бы здесь санаторий для больных сельских учителей". 
Чувствуете развитие темы? Толпа мордатых "интеллигентных тружеников", щёлкающих орехи под окнами спальни тяжело больного писателя, показалась не совсем приглядной. Тогда учителей заменили на учеников. Но всё равно не хватало блеска. Последний штрих добавил Горький: БОЛЬНЫЕ учителя. Имение же превратилось в "имение" - "маленький клочок земли". Отсюда нужный вывод: хотел, но не мог, не хватало средств. 
Ну, а если бы представилась такая возможность, сказали бы: "Одиноков, пишите о Чехове что хотите - мы напечатаем". Я бы шарахнулся. При сложившейся вокруг имени Чехова обстановке писать об этом человеке это значит унижать собственное достоинство. Это неприлично. Всё, Чехов уже "сделан". О нём можно только в узком кругу, близким людям на ухо говорить. Вокруг Чехова сидит 200 эфросов в четвёртом поколении: "Мы Чехова в обиду не дадим и в беде не оставим" (806). Даже пушкинисты, ладно, там что-то человеческое иногда (иногда) прорывается, но Чехов... Это знамя. Спорить с этим - это всё равно что на вопрос алкаша "ты меня уважаешь?" написать трактат по этике. Ответить на подобный вопрос это значит унизить себя. Более того, уже сам факт, что вы допустили кого-то задать этот вопрос уже есть неуважение к себе. Уважающий себя себя в такое положение не ставит, к таким "общественным местам" не приближается, обходит. Зачем биться головой об стену? В литературоведении? В философии, здесь, это всегда. Но заниматься "чеховедением"... Дрейфусоведением... 




754

Примечание к с.40 "Бесконечного тупика"
"(Дейч и Малинка) вызвали Гориновича в Одессу и здесь около товарной железнодорожной станции оглушили его несколькими ударами и, сочтя его мёртвым, облили ему лицо серной кислотой..." (ст. "Дейч" в энциклопедическом словаре Южакова) 

Оглушили ЕГО, и сочтя ЕГО, облили ЕМУ. Великий русский язык! И это написано в начале ХХ века, после Пушкина, Гоголя, Тургенева, Чехова. И где - в энциклопедическом словаре! 
Вообще очень интересен этот 22-томный словарик. Заглянешь в него раз-другой, и многое станет ясней в истории русской культуры. Вот статья "Исаев". Объем 88 строчек. Приведены воспоминания об Исаеве Веры Фигнер: 
"Его громкий, хриплый, точно из пустой бочки, кашель надрывал душу, если приходилось быть рядом. Иногда же нас приводили в ту самую клетку, где перед тем был он. На снегу справа и слева виднелась алая кровь, только что им выброшенная". И т. д. и т.п. 
Далее идет статья "Исихасты". 12 строчек: "Исихасты последователи учения, возникшего в последние времена Византии и утверждавшего, что если верующие коленопреклонённо сосредоточат продолжительное время своё внимание на созерцании собственного пупка, то могут сподобиться увидеть предвечный божественный свет". 
Следующая статья "Исключительные законы" (о борьбе царизма с революционерами) - 126 строк. Далее статья "Искра" (с.д.) - 116 строк, и т.д. 
В третьем издании Большой советской энциклопедии статья "Исихазм" занимает все же 57 строк. И тон её совсем иной: 
"Исихазм этико-аскетическое учение о пути человека к единению с Богом через "очищение сердца" слезами и через сосредоточение сознания в себе самом; для этого была разработана система приемов психофизического самоконтроля, имеющая некоторое внешнее сходство с методами йоги".




755

Примечание к №734
Пушкин - мироощущение 

В этом смысле Пушкин первый русский философ. В потенции, в возможности. В мир Пушкина русскому легко не только вчувствоваться, но и всматриваться, вдумываться. Это был русский человек, СПОСОБНЫЙ к философскому умозрению. 
Кстати, раздражает постоянное подчеркивание "африканского" происхождения Пушкина. Но женой Абрама Ганнибала была немка Христина фон Шеберх, так что в жилах Александра Сергеевича текло столько же западоевропейской крови, сколько и эфиопской. 
Интересно произведение Пушкина "Моцарт и Сальери". На Сальери приходится 2/3 текста, и какого текста - глубокого, философичного. Сальери аналитик, он понимает людей. Моцарт гениален, но одновременно мелок. Это - интуиция, совершенно не рефлектирующая: 
Ах, правда ли, Сальери, 
Что Бомарше кого-то отравил? 
Это прозрение, но так и не понятое, не поднятое. У Моцарта тоже есть некий взгляд на мир ("нас мало избранных, счастливцев праздных"). Но это легковесно и совсем не трагично. Более того, слова эти, сказанные после выпитого бокала с ядом, звучат как издевательство над несчастным слепцом. 
Сальери же начинает с трагедии мысли: 
Все говорят: нет правды на земле. 
Но правды нет - и выше. Для меня 
Так это ясно, как простая гамма. 
Сальери - мрачный логос. Моцарт - какой-то "гуляка праздный". Напишет Реквием Моцарт. Но понять, продумать его может лишь Сальери ("Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь; я знаю, я"). Это ЕГО, Сальери, музыка, музыка инфернального хода мысли, логических ступеней латинского хора. Вот в чём злорадство, насмешка судьбы, того, кто "сам-третей сидит" между двумя друзьями. 
По неслучайному стечению обстоятельств "Моцарт и Сальери" очень "пришёлся" современности. Существует масса постановок, экранизаций. Но Пушкина идеологически огрубляют. Переигрывают. Например, Моцарта ставят на котурны величия, совершенно ему не идущего. Ведь он даже напуган своим гением, боится своего создания. Сальери же превращается в какого-то советского плагиатора. 
Другая грубая ошибка - западноевропейский антураж пьесы. Всё напирают на способность Пушкина к "перевоплощению". Но Пушкин "перевоплощения-ми" лишь подчёркивал свою русскость. Диалог Моцарта и Сальери это не что иное, как очень косвенный и глумливо неосознаваемый допрос. Ситуация до боли национальная, так что не стоило бы особенно педалировать клавесины и нахлобучивать парики с косичками. Многие повороты пьесы напоминают "Преступление и наказание" или ту сцену в "Войне и мире", где Пьер Безухов, задумавший убить Наполеона, чуть ли не с топором под полой слушает пьяную болтовню французского офицерика. 
Сам Пушкин это ведь и есть "Моцарт и Сальери". И ум, и гениальное чувство. Сальери говорит: 
Что пользы, если Моцарт будет жив 
И новой высоты ещё достигнет? 
Подымет ли он тем искусство? Нет; 
Оно падёт опять, как он исчезнет: 
Наследника нам не оставит он. 
Что пользы в нём? Как некий херувим, 
Он несколько занёс нам песен райских, 
Чтоб, возмутив бескрылое желанье 
В нас, чадах праха, после улететь! 
Так улетай же! чем скорей, тем лучше. 
Моцарт не поднимет искусства, культуры, скорее наоборот, деформирует, разрушит. Тут Пушкин-Сальери вынес смертный приговор Пушкину-Моцарту (800), в котором русская культура слишком уж поднялась, слишком уж ввинтилась в небо и забыла грешную землю.




756

Примечание к №750
Есть люди 

Даже через 40 лет с дрожью в голосе Достоевский вспоминал, как его взяли в работу Некрасов и Григорович после робкого литературного дебюта (ещё приватного, в форме рукописной): 
"чувство было дорого, помню ясно: "У иного успех, ну хвалят, встречают, поздравляют, а ведь эти прибежали со слезами, в четыре часа, разбудить, потому что это выше сна... Ах хорошо!"" 
И потом, после триумфа в гостях у Белинского, окрылённый 24-летний молодой человек остановился на улице и кружилась, кружилась голова: 
""И неужели вправду я так велик", - стыдливо думал я про себя в каком-то робком восторге ... "О, я буду достойным этих похвал, и какие люди, какие люди! Вот где люди! Я заслужу, постараюсь стать таким же прекрасным, как и они, пребуду "верен"! О, как я легкомыслен, и если бы Белинский только узнал, какие во мне есть дрянные, постыдные вещи! А все говорят: что эти литераторы горды, самолюбивы. Впрочем, этих людей только и есть в России, они одни, но у них одних истина, а истина, добро, правда всегда побеждают и торжествуют над пороком и злом, мы победим; о к ним, с ними!"" 
В сущности, Достоевский так до конца и не понял, что с ним сделали (и слава Богу). Как могло получиться, что ему инкриминировали на следствии чтение и распространение письма Белинского к Гоголю, если Достоевский был с этим письмом самым решительным образом не согласен и расходился с его автором по всем пунктам? Как могло получиться, что Достоевскому инкриминировали фурьеризм (796), если он фурьеристов считал в лучшем случае комическими чудаками? Вопросы далеко не праздные. По всей видимости, Достоевского специально "заложили", а всё дело петрашевцев фальсифицировали, чтобы хоть как-то симулировать антиреволюционную деятельность полиции, подлинная функция которой заключалась как раз в насаждении революционного движения под руководством масонской верхушки. Делом Петрашевского прикрывали более серьезную и важную сеть кружков и подпольных групп, а делом Достоевского прикрывали, в свою очередь, дело Петрашевского. Достоевского превратили в центральную фигуру петрашевцев. Его уже тогда громкое имя, а также личное благородство, не позволяющее оговаривать товарищей и слишком усиленно доказывать свою фактическую невиновность, сделали Достоевского отличным зицпредседателем. Вторым номером шёл психически ненормальный "панк" Петрашевский (кстати прототип Петра Верховенского), а наиболее значительная фигура среди петрашевцев - Николай Спешнев, имеющий опыт революционной деятельности за границей, - оказался в итоге следствия на вторых ролях. Более того, его дело вообще "исчезло" из архива. 
Повторяю, слава Богу, что Достоевский был слишком благороден и наивен и не вгляделся попристальнее в произошедшее с ним несчастье. (Хотя психологию белинских и петрашевских он все же уяснил себе вполне. (817))




757

Примечание к №743
Мстить - мешать, замешивать, вмешиваться. 

Ещё - вымещать. Акт мести это вымещение своей сложной задуманности вовне и опустошённое упрощение внутреннего мира. А прощение - усложнение внутреннего мира. Простить - прежде всего понять. Понимание же всегда вмещение.




758

Примечание к №739
устроили В.И.Ульянова по своей, по судейской части 

Как произошло нравственное перерождение Вышинского? Ведь начал он так хорошо - блестящая учёба на юрфаке Киевского университета, потом работа помощником присяжного поверенного в Москве. И вдруг игнорирование азов юриспруденции, кошмар процессов 36-38 годов. Как мог пойти на та