ентаций, которая начинает
просматриваться уже в культуре Возрождения. С одной стороны, утверждается,
в противовес средневековому мировоззрению, новая система гуманистических
идей, связанная с концепцией человека как активно противостоящего природе в
качестве мыслящего и деятельного начала. С другой стороны, утверждается
интерес к познанию природы, которая рассматривается как поле приложения
человеческих сил. Именно это новое отношение к природе было закреплено в
категории "натура", что послужило предпосылкой для выработки принципиально
нового способа познания мира: возникает идея о возможности ставить природе
теоретические вопросы и получать на них ответы путем активного
преобразования природных объектов.

Новые смыслы категории "природа" были связаны с формированием новых смыслов
категорий "пространство" и "время", что также было необходимо для
становления метода эксперимента. Средневековые представления о пространстве
как качественной системе мест и о времени как последовательности
качественно отличных друг от друга временных моментов, наполненных скрытым
символическим смыслом, были препятствием на этом пути.

Как известно, физический эксперимент предполагает его принципиальную
воспроизводимость в разных точках пространства и в разные моменты времени.
Понятно, что физические эксперименты, поставленные в Москве, могут быть
повторены в Лондоне, Нью-Йорке и в любой другой точке пространства. Если бы
такой воспроизводимости не существовало, то и физика как наука была бы
невозможна. Это же касается и воспроизводимости экспериментов во времени.
Если бы эксперимент, осуществленный в какой-либо момент времени, нельзя
было бы принципиально повторить в другой момент времени, никакой опытной
науки не существовало бы.

Но что означает это, казалось бы, очевидное требование воспроизводимости
эксперимента? Оно означает, что все временные и пространственные точки
должны быть одинаковы в физическом смысле, т.е. в них законы природы должны
действовать одинаковым образом. Иначе говоря, пространство и время здесь
полагаются однородными.

Однако в средневековой культуре человек вовсе не мыслил пространство и
время как однородные, а полагал, что различные пространственные места и
различные моменты времени обладают разной природой, имеют разный смысл и
значение.

Такое понимание пронизывало все сферы средневековой культуры - обыденное
мышление, художественное восприятие мира, религиозно-теологические и
философские концепции, средневековую физику и космологию и т.п. Оно было
естественным выражением системы социальных отношений людей данной эпохи,
образа их жизнедеятельности.

В частности, в науке этой эпохи она нашла свое выражение в представлениях о
качественном различии пространства земного и небесного. В мировоззренческих
смыслах средневековой культуры небесное всегда отождествлялось со "святым"
и "духовным", а земное с "телесным" и "греховным". Считалось, что движения
небесных и земных тел имеют принципиальное различие, поскольку эти тела
принадлежат к принципиально разным пространственным сферам.

Радикальная трансформация всех этих представлений началась уже в эпоху
Возрождения. Она была обусловлена многими социальными факторами, в том
числе влиянием на общественное сознание великих географических открытий,
усиливающейся миграцией населения в эпоху первоначального накопления, когда
разорившиеся крестьяне сгонялись с земли, разрушением традиционных
корпоративных связей и размыванием средневекового уклада жизни, основанного
на жесткой социальной иерархии.

Показательно, что новые представления о пространстве возникали и
развивались в эпоху Возрождения в самых разных областях культуры: в
философии (концепция бесконечности пространства Вселенной у Д. Бруно), в
науке (система Коперника, которая рассматривала Землю как планету,
вращающуюся вокруг Солнца, и тем самым уже стирала резкую грань между
земной и небесной сферами), в области изобразительных искусств, где
возникает концепция живописи как "окна в мир" и где доминирующей формой
пространственной организации изображаемого становится линейная перспектива
однородного эвклидова пространства.

Все эти представления, сформировавшиеся в культуре Ренессанса, утверждали
идею однородности пространства и времени, и тем самым создавали предпосылки
для утверждения метода эксперимента и соединения теоретического
(математического) описания природы с ее экспериментальным изучением.

Они во многом подготовили переворот в науке, осуществленный в эпоху Галилея
и Ньютона и завершившийся созданием механики как первой естественнонаучной
теории.

Показательно, что одной из фундаментальных идей, приведших к ее построению,
была сформулированная Галилеем эвристическая программа - исследовать
закономерности движения природных объектов, в том числе и небесных тел,
анализируя поведение механических устройств (в частности, орудий
Венецианского арсенала).

В свое время Нильс Бор высказал такую мысль, что новая теория, которая
вносит переворот в прежнюю систему представлений о мире, чаще всего
начинается с "сумасшедшей идеи". В отношении Галилеевской программы это
вполне подошло бы. Ведь для многих современников это была действительно
сумасшедшая идея - изучить законы движения, которым подчиняются небесные
тела, путем экспериментов с механическими орудиями Венецианского арсенала.
Но истоки этой идеи лежали в предыдущем культурном перевороте, когда были
преодолены прежние представления о неоднородном пространстве мироздания,
санкционировавшие противопоставление небесной и земной сфер.

Кстати, продуктивность Галилеевской программы была продемонстрирована в
последующий период развития механики. Традиция, идущая от Галилея и
Гюйгенса к Гуку и Ньютону, была связана с попытками моделировать в
мысленных экспериментах с механическими устройствами силы взаимодействия
между небесными телами. Например, Гук рассматривал вращение планет по
аналогии с вращением тела, закрепленного на нити, а также тела,
привязанного к вращающемуся колесу. Ньютон использовал аналогию между
вращением Луны вокруг Земли и движением шара внутри полой сферы.

Характерно, что именно на этом пути был открыт закон всемирного тяготения.
К формулировке Ньютоном этого закона привело сопоставление законов Кеплера
и получаемых в мысленном эксперименте над аналоговой механической моделью
математических выражений, характеризующих движение шара под действием
центробежных сил.

Теоретическое естествознание, возникшее в эту историческую эпоху, завершило
долгий процесс становления науки в собственном смысле этого слова.
Превратившись в одну из важнейших ценностей цивилизации, наука сформировала
внутренние механизмы порождения знаний, которые обеспечили ей
систематические прорывы в новые предметные области.

В свою очередь, эти прорывы в принципе открывают новые возможности для
технико-технологических инноваций и для приложения научных знаний в
различных сферах человеческой деятельности.


                                 Раздел II
                             НАУКА КАК ТРАДИЦИЯ


                                  Глава 3
                      ЭВОЛЮЦИЯ ПОДХОДОВ К АНАЛИЗУ НАУКИ

Эволюция философии науки в ХХ веке в значительной степени связана с
переходом от изучения деятельности ученого к изучению науки как целого, как
надличностного образования. Это не значит, что ученый и способы его работы
нас перестали интересовать. Ни в коем случае. Речь идет только о смещении
акцентов. Покажем в самых общих чертах, как это происходило.


                     Карл Поппер и проблема демаркации

Одна из проблем, существенно определивших развитие философии науки в начале
нашего века, получила название проблемы демаркации (этот термин был введен
Карлом Поппером). Речь идет об определении границ между наукой и ненаукой.
Сам Поппер характеризует свои интересы в этой области следующим образом: "В
то время меня интересовал не вопрос о том, "когда теория истинна?", и не
вопрос,"когда теория приемлема?" Я поставил перед собой другую проблему. Я
хотел провести различие между наукой и псевдонаукой, прекрасно зная, что
наука часто ошибается и что псевдонаука может случайно натолкнуться на
истину."

Наиболее распространенный ответ на этот вопрос состоял в том, что наука
отличается от псевдонауки или от "метафизики" своей опорой на факты, своим
эмпирическим методом. Концепция, которая в это время активно развивалась в
рамках так называемого "Венского кружка" и шла от одного из крупнейших
философов начала века Л.Витгенштейна, утверждала, что к науке принадлежат
только те предложения, которые выводятся из истинных предложений наблюдения
или, что то же самое, могут быть верифицированы с помощью этих предложений.
Отсюда следовало, что любая теория, претендующая на то, чтобы быть научной,
должна быть выводима из опыта.

Поппер с полным основанием не принимает этого тезиса. Наблюдение, с его
точки зрения, уже предполагает некоторую теоретическую установку, некоторую
исходную гипотезу. Нельзя просто наблюдать, не имея для этого никаких
предпосылок. Наблюдение всегда избирательно и целенаправленно: мы исходим
из определенной задачи и наблюдаем только то, что нужно для решения этой
задачи. Бессмысленность "чистых" наблюдений Поппер иллюстрирует следующим
образом. Представьте себе человека, который всю свою жизнь посвятил науке,
описывая каждую вещь, попадавшуюся ему на глаза. Все это "бесценное
сокровище" наблюдений он завещает Королевскому обществу. Абсурдность
ситуации не нуждается в комментариях.

К сказанному можно добавить, что любая развитая теория формулируется не для
реальных, а для идеальных объектов. В механике, например, это -
материальные точки, абсолютно твердые тела, идеальные жидкости и т.д.
Знаменитая теория размещения хозяйственной деятельности человека,
построенная Тюненом, исходит из представления об изолированном государстве
с одним единственным городом на аблолютно однородной равнине. Изотропную
плоскую поверхность предполагает и теория центральных мест Кристаллера.
Иными словами, теория строится на базе предпосылок, прямо противоречащих
опыту. Как же в таком случае она может вытекать из опыта?

Что же предлагает сам Поппер? Его идея очень проста и красива, хотя, как мы
увидим чуть ниже, тоже наталкивается на существенные трудности. Суть идеи
сводится к следующему: "Критерием научного статуса теории является ее
фальсифицируемость, опровержимость, или проверяемость". Подтвердить фактами
можно любую теорию, если мы специально ищем таких подтверждений, но хорошая
теория должна прежде всего давать основания для ее опровержения. Любая
хорошая теория, считает Поппер, является некоторым запрещением, т.е.
запрещает определенные события. Чем больше теория запрещает, тем она лучше,
ибо тем больше она рискует быть опровергнутой.

Не трудно видеть, что вся концепция Поппера имеет ярко выраженный
нормативный характер. Речь идет о том, как должен работать ученый, чтобы
оставаться в рамках науки, каким требованиям должны удовлетворять те
теории, которые он строит.

А что такое наука и чем определяются ее границы, кроме критерия самого
Поппера, - этот вопрос в данном контексте просто не возникает. "Государство
- это Я", - заявил в свое время небезызвестный французский король. "Наука -
это Я", - фактически утверждает Поппер и задает границы научности.

Но наука живет своей собственной жизнью, и очень скоро обнаруживается, что
критерий Поппера не работает. Это может показаться парадоксальным: мы сами
делаем науку, мы, казалось бы, хозяева положения, а критерии научности,
нами же установленные, не срабатывают. Может быть, дело в том, что эти
критерии не все признают, что они не общеприняты? А если их признать и
сделать всеобщим достоянием, тогда что-то изменится? Парадокс в том, что
почти ничего. Наука есть нечто большее, чем сумма согласованных
человеческих действий.

Но вернемся к критерию К.Поппера. История показывает, что теории живут,
развиваются и даже процветают, невзирая на противоречия с
экспериментальными данными. Приведем конкретный пример. В 1788 году великий
Лагранж писал об уравнениях Эйлера: "Мы обязаны Эйлеру первыми общими
формулами для движения жидкостей. записанными в простой и ясной символике
частных производных. Благодаря этому открытию вся механика жидкостей
свелась к вопросу анализа, и будь эти уравнения интегрируемыми, можно было
бы в любом случае полностью определить движение жидкости под воздействием
любых сил.". Надежды Лагранжа не оправдались: в ряде случаев уравнения
Эйлера были проинтегрированы, но результаты расчетов резко расходились с
наблюдениями. Привело ли это к отказу от уравнений Эйлера? Ни в коем случае.

Вот что пишет по этому поводу известный американский математик и
гидродинамик Г.Биркгоф: "В гидродинамике такие несомненные противоречия
между экспериментальными данными и заключениями, основанными на
правдоподобных рассуждениях, называются парадоксами. Эти парадоксы были
предметом многих острот. Так недавно было сказано, что в девятнадцатом веке
"гидродинамики разделялись на инженеров-гидравликов, которые наблюдали то,
что нельзя было объяснить, и математиков, которые объясняли то, что нельзя
было наблюдать". Как мы видим, гидродинамика не только существует, но даже
способна шутить. "Теперь обычно заявляют, - продолжает Биркгоф, - что
подобные парадоксы возникают из-за отличия реальных жидкостей, имеющих
малую, но конечную вязкость, от идеальных жидкостей, имеющих нулевую
вязкость." Итак, все дело опять в идеальных объектах, без которых и нельзя,
вероятно, построить теорию.


              Концепция исследовательских программ И.Лакатоса

Очевидные недостатки фальсификационизма Поппера пытался преодолеть
И.Лакатос в своей концепции исследовательских программ. При достаточной
находчивости, полагает он, можно на протяжении длительного времени защищать
любую теорию, даже если эта теория ложна. "Природа может крикнуть: "Нет!",
но человеческая изобретательность. всегда способна крикнуть еще громче".
Поэтому следует отказаться от попперовской модели, в которой за выдвижением
некоторой гипотезы следует ее опровержение. Ни один эксперимент не является
решающим и достаточным для опровержения теории.

В чем же суть концепции Лакатоса? "Картина научной игры, - пишет он, -
которую предлагает методология исследовательских программ, весьма отлична
от подобной картины методологического фальсификационизма. Исходным пунктом
здесь является не установление фальсифицируемой. гипотезы, а выдвижение
исследовательской программы". Под последней понимается теория, способная
защищать себя в ситуациях столкновения с противоречащими ей эмпирическими
данными. В исследовательской программе Лакатос выделяет ее ядро, т.е.
основные принципы или законы, и "защитные пояса", которыми ядро окружает
себя в случаях эмпирических затруднений.

Приведем конкретный пример. Допустим, что опираясь на законы Ньютона (в
данном случае они образуют ядро исследовательской программы), мы рассчитали
орбиты планет Солнечной системы и обнаружили, что это противоречит
астрономическим наблюдениям. Неужели мы отбросим законы Ньютона?
Разумеется, нет. Мы выдвинем какое-либо дополнительное предположение, для
того чтобы объяснить обнаруженные расхождения. Как известно, именно это и
имело место в реальной истории: в 1845 году Леверье, занимаясь
неправильностями в движении Урана, выдвигает гипотезу о существовании еще
одной планеты Солнечной системы, которая и была открыта И.Галле в сентябре
1846 года. Гипотеза Леверье и выступает в данном случае как защитный пояс.
Но допустим, что гипотеза не получила бы подтверждения, и новую планету не
удалось обнаружить. Неужели мы в этом случае отбросили бы законы Ньютона?
Без всякого сомнения, нет. Была бы построена какая-то новая гипотеза.

Как долго это может продолжаться? Лакатос полагает, что теория никогда не
фальсифицируется, а только замещается другой, лучшей теорией. Суть в том,
что исследовательская программа может быть либо прогрессирующей, либо
регрессирующей. Она прогрессирует, если ее теоретический рост предвосхищает
рост эмпирический, т.е. если она с успехом предсказывает новые факты. Она
регрессирует, если новые факты появляются неожиданно, а программа только
дает им запоздалые объяснения. В этом случае теоретический рост отстает от
эмпирического роста. Если одна исследовательская программа прогрессивно
объясняет больше, чем другая, с ней конкурирующая, то первая вытесняет
вторую.

Лакатос признает, что в конкретной ситуации "очень трудно решить. в какой
именно момент определенная исследовательская программа безнадежно
регрессировала или одна из двух конкурирующих программ получила решающее
преимущество перед другой". Это в значительной степени лишает его концепцию
нормативного характера. Лакатос, однако, все же пытается сформулировать
некоторый набор правил в форме "кодекса научной честности". Главную роль
там играют скромность и сдержанность. "Всегда следует помнить о том, что,
даже если ваш оппонент сильно отстал, он еще может догнать вас. Никакие
преимущества одной из сторон нельзя рассматривать как абсолютно решающие.
Не существует никакой гарантии триумфа той или иной программы. Не
существует также и никакой гарантии ее крушения".

Если это и предписания, то довольно странные. По сути, они звучат так:
сохраняй сдержанность, ибо на все воля Божья. Иными словами, в концепции
Лакатоса из-за деятельности ученого уже явно выступает некий глобальный
надличностный процесс. Он еще не исследуется, его природа не выявлена, но
он присутствует, ибо, если мы сами не способны осуществить рациональный
выбор, то как же этот "выбор" все же осуществляется в истории науки?


                          Нормальная наука Т.Куна

Крутой поворот в подходе к изучению науки совершил американский историк
физики Томас Кун в своей работе "Структура научных революций", которая
появилась в 1962 году. Наука или, точнее, нормальная наука, согласно Куну,
- это сообщество ученых, объединенных достаточно жесткой программой,
которую Кун называет парадигмой и которая целиком определяет, с его точки
зрения, деятельность каждого ученого. Именно парадигма как некое
надличностное образование оказывается у Куна в центре внимания. Именно со
сменой парадигм связывает он коренные изменения в развитии науки - научные
революции. Но рассмотрим его концепцию более подробно.

Нормальная наука, - пишет Кун, - это "исследование, прочно опирающееся на
одно или несколько прошлых достижений - достижений, которые в течение
некоторого времени признаются определенным научным сообществом как основа
для развития его дальнейшей практической деятельности". Уже из самого
определения следует, что речь идет о традиции, т.е. наука понимается как
традиция.

Прошлые достижения, лежащие в основе этой традиции, и выступают в качестве
парадигмы. Чаще всего под этим понимается некоторая достаточно общепринятая
теоретическая концепция типа системы Коперника, механики Ньютона,
кислородной теории Лавуазье и т.п. Со сменой концепций такого рода Кун
прежде всего и связывает научные революции. Конкретизируя свое
представление о парадигме, он вводит понятие о дисциплинарной матрице, в
состав которой включает следующие четыре элемента:

1. Символические обобщения типа второго закона Ньютона, закона Ома, закона
Джоуля-Ленца и т.д.

2. Концептуальные модели, примерами которых могут служить общие утверждения
такого типа: "Теплота представляет собой кинетическую энергию частей,
составляюших тело" или "Все воспринимаемые нами явления существуют
благодаря взаимодействию в пустоте качественно однородных атомов".

3. Ценностные установки, принятые в научном сообществе и проявляющие себя
при выборе направлений исследования, при оценке полученных результатов и
состояния науки в целом.

4. Образцы решений конкретных задач и проблем, с которыми неизбежно
сталкивается уже студент в процессе обучения. Этому элемент