г в цирке затрещали аплодисменты: это Самарин сообщил, что роль  Ната
Пинкертона исполняет Клеменс Гуль.
   Самарин сделал паузу и, предвкушая новые аплодисменты, выкрикнул:
   - Роль знаменитого похитителя детей, страшного  негра  Дика  Бычий  Глаз,
исполнит натуральный негр, страшный Чемберс Пепс!
   - Это глюпа, это очень, очень глюпа! - услышал Артемка позади себя.
   Когда Самарин поклонился и под аплодисменты подошел к портьере, у Артемки
внутри все похолодело. И сейчас же он услышал громкий шепот:
   - Этли, Джон, на арену!
   Портьера приоткрылась, и Артемка мгновенно оказался на виду у всех. Прямо
на него смотрело  тысячеликое  существо  и  молча  ждало.  Артемка  охнул  и
схватился руками за край  портьеры,  но  сзади  прямо  в  ухо  ему  вонзился
свистящий шепот:
   - Ты что это делаешь, сссс... Брось занавес! На арену!
   Артемка оглянулся. Перекосив от злобы лицо, сзади стоит Самарин, шипит  и
указательным пальцем хочет ткнуть Артемку прямо в глаз.
   Вдруг между Артемкой и Самариным мелькнула  ракетка.  Взвизгнув,  Самарин
отдернул палец. Артемка еще не успел сообразить,  что  случилось,  как  Ляся
схватила его за руку и стремительно повлекла на арену. И  странное  дело,  у
Артемки будто пропал вес. С необычайной  легкостью,  не  чувствуя  тела,  он
выбежал вслед за Лясей и стал па свое место.
   Пантомима началась
   Впоследствии Артемка не раз вспоминал эти минуты и всегда удивлялся, куда
ушел тогда его страх. С момента, как он оказался на  залитой  светом  арене,
под тысячей устремленных на него глаз, в нем все  необычайно  обострилось  -
внимание, зрение, память. Даже торопливость, за  которую  его  на  репетиции
ругал Самарин, исчезла и сменилась сдержанностью движений. И при всем этом у
Артемки гудело в ушах и  было  такое  чувство,  точно  он  не  сам  все  это
проделывает, а движет им какая-то неведомая сила.
   Самарин, высунув нос из-за портьеры, бормотал:
   - Гм... Вполне... Даже удивительно.
   Но этого Артемка не  слыхал.  Он  продолжал  лететь  в  каком-то  светлом
гудящем пространстве и только тогда опомнился, когда Дик Бычий Глаз  накинул
на него мешок и перебросил через забор. Там, за портьерой, был  уже  не  Дик
Бычий Глаз, а Чемберс Пепс. Он сдернул с Артемки мешок,  поставил  дебютанта
па ноги и восторженно сказал:
   - О, ти очень хорошо делал свой роль! Ти есть очень хороший артист.
   Подошел и Самарин. Он похлопал Артемку по плечу и похвалил:
   - Молодец! Вполне!
   Артемка слушал и растерянно улыбался. Ему  казалось,  будто  он  переплыл
через глубокую реку, а до этого и не знал, что умеет плавать.
   Ляся стояла тут же. Она не отходила от Артемки. У нее был гордый вид.
   Артемке хотелось сказать  ей  что-нибудь  хорошее,  душевное,  но  он  не
находил подходящих слов.
   Во второй картине Пепс, Артемка и  Ляся  не  участвовали.  Они  стояли  у
портьеры и смотрели в дырочки. Теперь играли Гуль и Иван Кречет. Гуль  лазил
по арене и искал следы; при этом он все,  что  ни  попадало,  разглядывал  в
лупу, а Кречет ходил за ним и хватался  руками  за  голову,  изображая  горе
отца.
   Когда началась третья картина и Артемка опять выбежал па  арену,  у  него
уже не гудело в ушах и не было прежнего чувства, будто  им  движет  какая-то
посторонняя сила. В этой картине Джон и Этли, запертые  в  сарае  па  ферме,
пытаются освободиться, и Артемка с такой непосредственной живостью изображал
сметливость мальчика, что со  скамей  не  раз  срывались  трескучие  хлопки.
Правда, это все-таки не был сын миллионера, это был просто попавший  в  беду
мальчишка, трогательный и занимательный. Но это как раз и подкупало публику.
   Нравилась и Ляся, хотя игра этой изящной девочки  была  совсем  в  другом
роде.
   Больше  всех,  кажется,  нравился  Гуль.  Ему  удалось  изобразить   Ната
Пинкертона таким, каким его  и  представляла  себе  публика  по  бесконечным
выпускам "Похождений знаменитого сыщика".
   Что касается Пепса, то он добросовестно старался  делать  свирепое  лицо,
как учил Самарин, но в общих сценах с ребятами  часто  забывал  об  этом,  и
вместо свирепого лицо его  делалось  наивно-добродушным.  Он  спохватывался,
хмурил лоб и сжимал плотно губы,  а  минуту  спустя,  в  самом  неподходящем
месте, лицо его опять озарялось улыбкой.  Публика,  ожидавшая  увидеть  злое
страшилище, недоумевала и посмеивалась.
   В общем, пантомима шла оживленно, публика часто аплодировала,  и  Самарин
уже мысленно составлял афишу о новом представлении "по требованию  публики",
как неожиданно для всех разыгрался скандал.
   До  девятой  картины  пантомима  шла,  как  ей  и  полагалось.  Благодаря
сметливости Джона ребятам удается бежать. Дик Бычий Глаз бросается в  погоню
за ними. Обессиленная Этли падает в изнеможении.  Джон  подхватывает  ее  на
руки, но уже не может бежать так быстро. И тут, в поле, заросшем маисом,  их
настигает страшный негр. Он набрасывается на детей и жестоко избивает их.  И
Пепс действительно страшно размахивал палкой и делал вид, что изо  всех  сил
бьет Джона и Этли. Но вдруг он положил палку  и  как  ни  в  чем  не  бывало
обратился к публике.
   - Уважаемий публик, - сказал он, - один маленький минутка внимания!
   После девяти картин, шедших без единого слова, вдруг прозвучавший с арены
человеческий голос так всех и приподнял с мест.
   - Уважаемий публик,  -  продолжал  Пепс  улыбаясь,  -  это  очень  пл„хой
пантомим. В этот пантомим очень много белий человек, а черний  только  один.
Все белий человек хороший, а черний пл„хой, хуже самий злой черт.  Уважаемый
публик, это не есть правда.
   Но тут по цирку пронесся свистящий шепот:
   - Пепс! На место!
   Пепс обернулся и взглянул на искаженное лицо Самарина.
   - Один минутка, - сказал Пепс и опять обратился к публике: - Черний очень
любит детей. Черний не любит, когда бьют маленький человек.  Я  очень  люблю
Артиомка, я очень люблю Ляся. Я люблю, как свой син, так свой дочь. Я...
   Самарин выскочил из-за портьеры и, заглушая Пепса, прокричал:
   - Пантомима продолжается. Не помогло и это.
   - Один минутка, - сказал ему Пепс и  продолжал:  -  Уважаемий  публик,  я
очень хотел иметь свой мальчик...
   - Да замолчишь ли ты?! - взревел Самарин, потеряв терпение.
   Тут сверху кто-то спокойно сказал:
   - Пусть говорит. Может, у него накипело.
   - Не перебивать! Нехай  говорит!  Говори,  Пепс,  высказывайся!  Самарин,
отойди в сторону! - раздались голоса с галерки.
   Пепс благодарно приложил руку к сердцу, но не успел он и рот открыть, как
из ложи полицмейстера раздались отрывистые выкрики:
   - Не раз-го-варивать!.. Не раз-говаривать! Не разговаривать с публикой!..
Молчать!..
   Пепс испуганно повернул голову: большая серая борода то  поднималась,  то
падала обратно на белый с золотыми пуговицами полицмейстерский китель.
   Пепс отступил на шаг и посмотрел  на  Артемку,  как  бы  спрашивая:  "Что
такое? Зачем  он  кричит?  Разве  я  сделал  что  плохое?"  И  этот  взгляд,
растерянный и недоуменный, вдруг наполнил Артемкино сердце острой жалостью к
своему большому и наивному другу. О, Артемка знал, что такое полиция  и  как
она обижает людей!
   - Слушайте, господин околоточный надзирагель, - сказал он,  став  впереди
Пепса, - чего ж вы нарезались на  человека?  Он  же  правду  говорит.  А  не
верите, так хоть людей спросите. Он мне как отец родной. Мы и бычков  ловим.
Он и в будку до меня на базар приходит. А вы кричите, как не знаю кто!
   - Ой, да это ж Артемка! - изумился кто-то на галерке. - Ей-богу, Артемка!
Это ж наш сапожник с базара!..
   Мог ли Артемка предвидеть, какое действие произведет его речь!
   Названный при всей знати города  околоточным  надзирателем,  полицмейстер
чуть не задохнулся от гнева и так затряс своей бородой, что  она,  казалось,
сейчас оторвется и улетит под купол цирка.
   Публика, узнав в сыне  миллионера  сапожника,  ахнула,  галерка  радостно
закричала и захлопала в ладоши.
   Скандал разгорался.
   Раздувая  усы  и  придерживая  шашку,  к  ложе  полицмейстера   торопливо
пробирался пристав; сверху спускался околоточный надзиратель; из проходов  к
барьеру двигались городовые. На галерке засвистели. Кто-то  сверху  запустил
арбузом, и он с хрустом разломился на кусочки у самых ног городового.
   Испуганный Пепс озирался по сторонам,  и  неизвестно,  чем  бы  кончилось
дело, если бы не вмешалась Ляся. Неожиданно прыгнув вперед,  она  расставила
руки, как бы желая всех обнять, и очаровательно улыбнулась.  Все  недоуменно
умолкли. Даже борода полицмейстера перестала прыгать.
   - А меня Пепс на руках носил, когда я в Одессе вывихнула ногу, - с  чисто
женским лукавством сказала Ляся. - Ну,  теперь  уже  все  понятно,  и  будем
продолжать пантомиму. Да сядьте же, господин! - крикнула она приставу. -  Не
мешайте публике смотреть!
   Затем она отбежала на место и закрыла  лицо  руками,  изображая  отчаяние
Этли.
   И пантомима  действительно  продолжалась.  Околоточный  вновь  отправился
наверх, пристав сел там, где его застал окрик Ляси, городовые отошли в глубь
проходов, а на галерке разжались стиснутые кулаки.
   Но финальная картина, в которой Дика сажают на электрический стул, уже не
вызвала ни в ком сочувствия, так как никто теперь не верил,  что  в  Америке
негры воруют детей. Погас и интерес к Нату  Пинкертону.  Обиженный  Гуль  не
вышел на вызовы.
   Зато Пепсу и Артемке галерка устроила овацию. Уже  внизу  ложи  и  скамьи
опустели, на арене начали тушить фонари, а на  галерке  все  еще  не  хотели
расходиться, хлопали в ладоши и зычно вызывали:
   - Пе-епс! Ар-тем-ка-а!


   ОБЕЩАНИЕ
   Самым неожиданным последствием циркового скандала было то, что у  Артемки
вдруг появилось множество  заказчиков.  Приходили  кто  с  сапогами,  кто  с
башмаками - мастеровые, грузчики, приказчики и даже конторщики.
   И каждый считал своим долгом спросить:
   - Что нового? Не собираетесь "Графа Монте-Кристо" ставить?
   Или:
   - Ну, брат, чего еще будешь пантомимить? Ох и здорово это у тебя!
   - Быть тебе, Артемка, актером. Это по всему видать.
   Артемка протягивал дратву, стучал молотком, а  сам  думал:  "А  может,  и
вправду актером буду. Вот как бы..."
   На второй день после  представления  уже  к  обеду  у  него  собралось  в
жестяной коробке копеек девяносто.
   Он выждал минутку, когда никого из заказчиков не было, и метнулся в будку
напротив, где мастерил старый Петрович.
   - Дедушка, - спросил Артемка, - вы, часом, не слыхали, из  какого  товара
носят туфли царевы дочки? Петрович наморщил лоб, вспоминая, потом сказал:
   - Надо быть, из сафьяну. А по праздникам - из парчи.
   - А если еще выше, то тогда из чего?
   - Тогда? - Петрович опять подумал. - Ну, тогда... гм... да  опять  же  из
парчи.
   - А где же она, парча эта, продается? - продолжал допытываться Артемка.
   - А тут ее, парень, нету. В Ростове,  у  Козлова,  -  там,  да,  там  она
имеется. А тут нету. Да зачем она тебе понадобилась? Или царь из  Петербурга
заказ прислал?
   - Вот это самое, - сказал Артемка.
   Он вернулся в будку и до тех пор стучал там молотком, пока не увидел, что
в дверь, согнувшись чуть не  вдвое,  просовывается  Пепс,  а  из-за  него  с
любопытством выглядывает Ляся.
   - О-о! - сказал Пепс. - Артиомка работает!
   - О-о! - с уважением протянула Ляся и покачала головой.
   - Вот, - потряс Артемка  коробкой  с  деньгами,  -  за  сегодняшний  день
наработал.
   - О-о-о! - протянули Ляся и Пепс вместе.
   - Пошли обедать, - сказал Артемка. - В харчевню пойдем. Я угощаю.
   Харчевня была тут же, на базаре. Все трое уселись за  длинный  некрашеный
стол под навесом и с удовольствием поели из разрисованных розами мисок борща
и солонины с хреном. Потом Артемка сбегал  в  квасную  лавку  и  принес  две
бутылки холодного хлебного кваса, И, угощая, сам разливал по стаканам.
   Все были очень довольны.
   После обеда  Ляся  предложила  половить  бычков.  Артемка  с  готовностью
согласился, но потом сказал.
   - Нет, невозможно. Надо идти работу кончать, а потом новую набирать Никак
невозможно!
   Условились, что встретятся вечером в цирке.
   Прощаясь, Пепс сказал, что скоро он поедет в  Москву,  а  в  Москве  есть
такая школа, где учат девушек и  юношей  делать  роли.  Кто  в  такой  школе
поучится, тот будет очень-очень хорошим артистом. Там, в Москве, он  скажет,
чтобы Артемку приняли в школу. А если ему скажут "нет", то он, Пепс,  пойдет
к самому Станиславскому, и Станиславский напишет в школу бумажку, и тогда уж
Артемку обязательно примут, потому что Станиславский - самый великий на всем
свете артист.
   Потом Пепс вынул плоские  с  серебристым  циферблатом  часы  и  подал  их
онемевшему от восторга Артемке.
   - Это есть мой презент, - сказал он.
   В голове у Артемки все перепуталось. Учиться?.. В Москве?.. На артиста?..
Так может быть только в сказке... Но разве часы не  сказка?  А  они  вот,  в
руке!  Звенят!..  Как  крохотные  молоточки  по  тоненькому  стеклышку...  А
циферблат!.. Такого циферблата Артемка еще никогда не видел:  серебристый  и
весь в искорках... А это что? Надпись?.. Надпись на  крышке:  "Дебютанту..."
Да, да, Артемка знает, что такое "дебютант", его вчера все  так  называли...
"Дебютанту Артемке от Пепса"!
   Артемка зажмурился, потом захохотал, потом подпрыгнул  и  пустился  перед
будкой вприсядку.

   НЕОЖИДАННОЕ ОСЛОЖНЕНИЕ
   Трое суток Артемка почти не выходил из будки. Его что-то томило. Он плохо
спал, но лишь просыпался - сейчас же принимался за работу  и  просиживал  до
ночи. Он все боялся, что интерес к нему вот-вот пропадет и  тогда  опять  не
будет работы. Наконец жестяная коробочка наполнилась гривенниками и пятаками
почти до краев. Артемка закрыл ее крышкой и  сунул  в  карман.  Потом  запер
будку и побежал к вокзалу. До вокзала было близко, кварталов пять, но, когда
Артемка пересекал площадь, у него стучало в висках, а дыхание было частое  и
горячее.
   На вокзале Артемке сказали, что в Ростов поезд отправляется только  через
два часа. Это было досадно:  сколько  времени  зря  уйдет!  Артемка  сел  на
скамейку и принялся ждать. Чтобы не было скучно, он достал  коробку  и  стал
считать деньги. Кругом засновали люди с  воровскими  глазами.  Не  досчитав,
Артемка опять спрятал коробочку в карман. Дышать  все  еще  было  тяжело,  и
почему-то слезились глаза. Артемке хотелось спать. Боясь воров, он с усилием
открывал отяжелевшие веки. Когда зазвонили в колокол, Артемка стал в очередь
к кассе, а потом вместе с другими побежал по платформе к  поезду.  Едва  под
ногами забормотали колеса и все поплыло назад, ему опять захотелось спать.
   Напротив сидел мужик с черной бородой, к которой  пристали  соломинки,  и
курил махорку. Сизый дым стлался  по  вагону,  попадал  Артемке  в  горло  и
перехватывал дыхание. Артемка пересел подальше, прислонился в уголке  спиной
к стене и задремал. И, пока ехал,  ему  все  мерещилась  паровая  молотилка,
которая чадила ржавым дымом и быстро-быстро тараторила.
   Когда Артемка открыл глаза, в вагоне уже никого не было. За окном  бежали
люди. За плечами у них были мешки. Носильщики в  белых  фартуках  с  медными
бляхами везли тележки, и кто-то громко кричал:
   - Квасу холодного, квасу!
   Артемка вышел из вагона. Прямо перед ним стоял человек в красной рубашке,
с большим графином в руке. В графине плавали кружочки лимона и лед.  Артемка
жадно выпил большую кружку и через рельсы побежал к зданию вокзала.
   В огромном зале люди сидели, спали на скамьях, на  чемоданах  и  даже  на
полу. Носильщики куда-то спешили и перелезали прямо через спящих.
   Артемка спросил у одного, у другого, где можно достать парчи на туфли, но
в ответ люди только пожимали плечами или совсем ничего не отвечали.
   На  площади  Артемка  увидел  маленькие  желто-красные   вагончики.   Они
подкатывались сами. без паровоза, и, забрав людей,  исчезали  за  поворотом.
Артемка тоже сел в вагончик и скоро увидел по обеим  сторонам  улицы  разные
вывески. Тогда Артемка вышел  из  вагона  и  начал  ходить  по  магазинам  и
спрашивать парчу на туфли.
   Наконец в одном магазине, где продавались иконы  и  свечи,  ему  показали
материю, расшитую золотыми нитками, но при этом сказали, что из  нее  делают
не туфли, а ризы. Артемка только  усмехнулся.  Он  отмерил  парчу  пальцами,
сколько требовалось, и сказал, чтоб ему отрезали ее и завернули.
   Потом уже без труда нашел магазин кожевенных товаров и  там  купил  кусок
тонкой и мягкой, как масло, шагрени.
   На вокзал Артемка возвращался  пешком.  Его  томила  жажда,  во  рту  все
пересохло, и он останавливался чуть ли не у каждой квасной будки.
   По пути попался галантерейный магазин. Артемка опять остановился и  долго
рассматривал через зеркальное стекло витрины коричневые и черные  бумажники.
Он развернул шагрень и сравнил ее с кожей бумажников. Сравнил и, хоть сильно
болела голова,  улыбнулся:  нет,  его  бумажник  будет  куда  лучше;  такого
бумажника Пепс нигде не найдет, даже в Москве.
   Вот наконец и вокзал. Народу как будто стало еще больше. И куда  они  все
едут? С мешками, с сундуками, с детьми... От гама и  детского  плача  голова
еще сильнее заболела. К тому  же  сказали,  что  поезд  отправляется  только
ночью. До ночи еще часов шесть, не меньше.
   Артемка поискал себе местечко, но все было занято. А стоять уже  было  не
под силу.  И  тут  он  увидел,  что  из-под  скамейки  вылезает  кудлатый  и
оборванный мальчишка. Артемка присел и заглянул вниз. Там было пусто и,  как
показалось ему, даже уютно. Артемка отвел чьи-то свисавшие ноги и залез  под
скамейку. Он засунул покупки под рубаху и, прижимая их к груди одной  рукой,
другую подложил себе под голову. Он думал,  что  полежит  немного  и  голова
перестанет болеть. Только не надо спать, чтобы не  пропустить  поезд.  Да  и
обокрасть могут в два счета - в Ростове жуликов хватит. Но  едва  он  закрыл
глаза, как увидел мужика с соломой в  бороде.  Мужик  наклонился  и  задышал
Артемке в лицо. "Уйди, - сказал Артемка, - мне жарко, уйди!" Мужик откинулся
и что-то сердито проговорил, а потом вложил два  пальца  в  рот  и  страшно,
по-разбойничьи засвистел. Артемка испугался,  мужик  захохотал,  вскочил  на
бело-розовую свинью и умчался, болтая ногами. Потом долго  ничего  не  было,
только кто-то тоненько, как комарик, плакал над самым ухом. А  потом  пришел
сосед Петрович и принялся тормошить Артемку за плечи.  Артемке  не  хотелось
вставать, и он замычал, чтобы тот его не трогал.  Скамейка  затряслась,  под
нею застучали колеса, и она куда-то поехала...
   Когда Артемка открыл глаза, то сначала  ничего  не  понял:  везде  стояли
кровати, а в кроватях лежали бледные, покрытые простынями люди. Одни  спали,
другие смотрели в потолок, а иные скрипели зубами  и  что-то  бормотали,  не
раскрывая глаз. На соседней кровати лежал черноголовый парень с красным, как
после бани, лицом. Глаза у него были закрыты, но он безостановочно кричал:
   - Папаша, держитесь за гриву! Папаша, держитесь за гриву!
   Сам Артемка тоже лежал на кровати, и на нем была такая же ночная сорочка,
как у всех.
   "Как же я попал сюда? - подумал он. - Не иначе, это больница".
   Потом вспомнил, что лежал на вокзале  под  лавкой,  и  в  испуге  зашарил
руками по кровати. К нему подошла женщина в белом заношенном  халате,  взяла
его за плечи и положила на подушку.
   - Тетенька, - сказал Артемка жалобно, - а где ж парча?
   Женщина усмехнулась и покачала головой.
   - Парча! - сказала она шепотом. - Придет же в голову такое!
   Тогда Артемка закрыл лицо руками и заплакал. Женщина наклонилась,  отняла
руки и посмотрела в мокрое от слез лицо.
   - Да ты, никак, очнулся? - удивилась она.
   - Очнулся, тетенька, - сказал Артемка всхлипывая.
   - Так чего ж ты плачешь? Очнулся - значит, жить будешь.
   - У меня, тетенька, парча пропала... Тут вот, под рубахой была.  Парча  и
шагрень...
   - Ишь ты! - сказала женщина