знаете, господин Талер, что вы сейчас пили ром рулевого Джонни?

- Что?

- Вы забыли в Генуе две бутылки рома, которые выиграли у рулевого. Их
принесли в отель, а я приказал доставить их сюда, чтобы вы могли
насладиться своим выигрышем. В мелочах я всегда очень щепетилен.

Тим ничего не ответил. Он только снова повторил про себя поговорку Джонни:
"Научи меня смеяться, рулевой!"

Треч перебил его мысли:

- Теперь перейдем к делу, господин Талер! Поговорим о маргарине.

- Хорошо, барон, перейдем к делу!

Лист двадцать шестой. МАРГАРИН.

Барон поднялся со своего места и, держа руки за спиной, стал расхаживать
взад и вперед по павильону. Он обратился к Тиму с небольшой речью:

- Вам известно, господин Талер, что запланированный нами сортовой маргарин
должен иметь привлекательное, запоминающееся название. Желательно, чтобы
оно связывалось в памяти покупателя с чем-то хорошо ему знакомым. Мы долго
совещались, выбирая это название, так как оно чрезвычайно для нас
существенно. Эффектное название товара - это чистая прибыль.

Тим кивнул. Он все еще не понимал, какое отношение все это имеет к нему. Но
это ему предстояло сейчас узнать.

- После того как было отвергнуто немало разных названий... - барон
продолжал ходить взад и вперед по павильону, - Селек Бай внес предложение,
которое мы единогласно признали самым удачным. Надо вам сказать, что Селек
Бай, несмотря на некоторые свои странные идеи, очень полезный для нас
человек. Но это так, к слову. Хотите знать, как он предложил назвать
маргарин? "Тим Талер".

Треч остановился и посмотрел на мальчика сквозь темные стекла очков -
теперь он их почти никогда не снимал.

Лицо Тима оставалось спокойным. Казалось, он отнесся к предложению Селек
Бая с полным равнодушием, даже, пожалуй, с недоумением. Поэтому барон стал
расписывать выгоды этого предложения.

- Вы должны понять, господин Талер, что еще никогда и нигде в мире не было
сортового маргарина. Если мы, хорошо подготовив удар, неожиданно атакуем
покупателя широким ассортиментом, нам удастся овладеть мировым рынком
маргарина. В некоторых южноамериканских странах мы, скорее всего, сможем
даже купить монополию на торговлю маргарином. Это означает, господин Талер,
что ваше имя будет на устах у людей всего мира - от Нью-Йорка до Токио, от
Стокгольма до Багдада. Даже в самой захудалой лавчонке в самой отдаленной
персидской деревне будут продавать маргарин с вашим именем. И повсюду будут
развешаны - голубые на желтом фоне - фотопортреты смеющегося мальчика: ваши
портреты! С этого мгновения Тим весь превратился в слух. Он тихо спросил:

- Как же я. буду смеяться, если я не могу смеяться?

- Это уже другой вопрос, господин Талер. И к нему я сейчас перейду. Но
сначала покончим с главным: вы согласны с названием маргарина?

Тим ответил не сразу.

Теперь он понял, почему акционерному обществу так выгодно это название
маргарина. Он, Тим Талер, - знаменитый богатый наследник; его имя, его
портреты то и дело появляются в газетах всего мира. Значит, не маргарин
должен прославить его имя, а наоборот: его уже знаменитое имя должно
послужить прославлению маргарина.

- Я должен сразу решить этот вопрос, барон?

- Да, сегодня, господин Талер! В этом павильоне! Хотя маргарин появится на
рынке только через год, важнейшие решения должны быть приняты в ближайшие
дни. Ведь для подготовки наступления на рынок придется потратить
неимоверные деньги. Наша ставка так высока, что в случае провала все наше
акционерное общество может вылететь в трубу.

Тим сунул руку в карман пиджака и вдруг нащупал авторучку Селек Бая.
Замечание Треча, что акционерное общество может вылететь в трубу из-за
маргарина, все еще звучало у него в ушах. Может быть, Селек Бай хотел при
помощи этой авторучки помочь обществу "вылететь в трубу"? А что, если Селек
Бай его тайный союзник?

Словно в задумчивости, Тим вынул из кармана авторучку и стал играть ею,
чтобы в нужный момент она оказалась у него в руке.

Он ничего не потеряет, если маргарин будет называться его именем. Зато если
Селек Бай окажется на его стороне, это огромный выигрыш. И Тим решил
довериться Селек Баю.

- Передайте всем господам, барон, что я согласен! Треч вздохнул с заметным
облегчением. Впрочем, он выглядел совершенно спокойным.

- Тогда, - сказал он, - вам придется подписать еще один контракт. Вот он!

Чашки отодвинули в сторону, и на столе перед Тимом оказались два экземпляра
контракта. Барон ожидал, что Тим сначала хотя бы прочтет текст. Но Тим,
боясь, что Треч предложит ему другую ручку, тут же поставил свою подпись
авторучкой Селек Бая.

После этого каждый лист дважды подписал барон: один раз - от имени
акционерного общества, второй - как опекун Тима. Тим не обратил на это
никакого внимания.

- Выпьем за маргарин "Тим Талер", Тим Талер!

Барон взял с буфета два граненых стаканчика и налил в них рому. Стаканчики
со звоном стукнулись друг о друга. Тим и сам не знал, пьет ли он за свое
счастье или за свое несчастье. То, что ром этот был из бутылки Джонни,
казалось ему хорошим предзнаменованием.

Барон Треч снова сел на свое место и стал рассказывать, как он представляет
себе рекламу маргарина "Тим Талер":

- Мы поведаем всем, как бедный маленький мальчик из узкого переулка тронул
сердце богатого барона; как тот сделал его наследником всего своего
состояния и как этот мальчик позаботился, чтобы все бедняки из узких
переулков могли мазать на хлеб хороший и дешевый маргарин.

- Да ведь это сплошное вранье! - возмутился Тим.

- Вы говорите прямо как Селек Бай, - вздохнул Треч. - Реклама никогда не
бывает враньем. Тут все дело в освещении фактов.

- В освещении фактов? Барон кивнул.

- Видите ли, господин Талер, ведь что касается самих фактов, то все они
совпадают: вы действительно провели свое детство в узком переулке,
действительно стали наследником барона и даже сортовой маргарин - это ваша
идея. Дело только в том, чтобы придать этим фактам верное освещение. И вот
уже наша трогательная сказочка готова. Это очень хорошая реклама.
Конкуренты будут взбешены. В этом вы можете целиком положиться на нас,
господин Талер. А теперь поговорим-ка лучше о вашем фотопортрете.

- О фотопортрете смеющегося мальчика?

- Вот именно, господин Талер. Я сам начинающий фотолюбитель и хочу на этот
раз попробовать свои силы. Я сфотографирую вас сам. Все уже подготовлено.

Треч отодвинул в сторону занавес, за которым, как почему-то представлялось
Тиму до этой минуты, должна была находиться маленькая кухня. Но оказалось,
что там стоит укрепленный на штативе фотоаппарат, а рядом с ним - стул, на
спинке которого висит поношенный мальчишеский джемпер. Но больше всего
ошеломил Тима огромный стенд позади стула: это была гигантская фотография
его родного переулка. Как раз в середине переулка находилась дверь его
старого дома. Все до мельчайших подробностей было как на самом деле. Тим
узнал даже узкую щель в стене соседнего дома, куда прятал когда-то монетку
в пять марок. Ему почудилось, что он чувствует запах перца, тмина и аниса.

- Наденьте, пожалуйста, этот джемпер и встаньте перед стендом, господин
Талер! - сказал Треч, осторожно перенося фотоаппарат вместе со штативом на
середину павильона.

Тим исполнил все, о чем просил его Треч, словно во сне. Картины прошлого
одна за другой всплывали в его памяти. Отец. Мачеха. Бледный Эрвин. Подруга
мачехи, приходившая к ней по утрам пить кофе вон из того дома налево. А
справа - булочная-кондитерская фрау Бебер. Воскресенья. Скачки. Допрос.
Господин в клетчатом. Контракт.

Тиму пришлось на мгновение опуститься на стул. Треч возился с фотоаппаратом.

Наконец все было готово. Барон придал джемперу, который надел Тим, нарочито
небрежный вид, слегка растрепал Тиму волосы и поставил его в нужной позе
перед фотографией переулка. Потом, отступив на несколько шагов, скрылся за
фотоаппаратом.

- Так хорошо, господин Талер. Так и стойте. А теперь повторяйте за мной: "Я
беру взаймы мой смех только на полчаса. Под залог моей жизни!"

- Я беру взаймы мой смех... - Голос Тима прервался. Но барон тут же пришел
ему на помощь:

- Говорите по частям, с перерывами - вам это будет проще. Итак:

"Я беру взаймы мой смех..."

- Я беру взаймы мой смех...

- "Только на полчаса".

- Только на полчаса.

- "Под залог..."

- Под залог...

- "...моей жизни!"

- ...моей жизни!

Не успел Тим выговорить последнее слово, как Треч сунул голову под черную
материю. "Как Петрушка в кукольном театре", - подумал Тим, чувствуя
непреодолимое желание смеяться, и... рассмеялся. Смех словно поднялся
откуда-то изнутри, защекотал в горле... и Тим разразился таким хохотом, что
у него из глаз покатились слезы. Павильон словно гудел от смеха, окна в нем
дребезжали; стул, стоявший рядом, трясся, будто тоже смеясь вместе с Тимом.
Мир, казалось, вот-вот снова обретет равновесие. Тим смеялся!

Барон, накрывшись черной материей, пережидал, когда кончится этот смех. Его
рука, готовая включить "юпитер"; дрожала.

Тим, понемногу успокоившись, состроил гримасу и спросил:

- Это и есть та маргариновая упыбка. которая нам нужна, барон? На душе у
него было радостно, легко, спокойно. Барон все еще казался ему похожим на
Петрушку. Он не верил, что все это только на полчаса. Он был убежден, что
его смех будет теперь с ним всегда. К Тречу, сидевшему под черным платком,
к барону без смеха, он чувствовал что-то вроде сострадания. Даже квакающий,
сдавленный голос, дававший ему сейчас указания, вызывал у Тима скорее
сочувствие, чем насмешку. Он послушно выставил вперед правую ногу, нагнул
голову немного набок, улыбнулся, сказал по просьбе Треча: "Кусок орехового
торта", - и в памяти его в эту минуту словно зазвенел колокольчик; а когда
барон выключил "юпитер", снова приставил правую ногу к левой и рассмеялся с
облегчением.

- Надеюсь, снимок получился удачный, барон!

Тим хорошенько потянулся после утомительного стояния в одной и той же позе
и радостно улыбнулся в объектив фотоаппарата. Треч все еще возился под
черным платком. Он заявил из своего укрытия, что на один-единственный
снимок никак нельзя полагаться. Необходимо сделать по крайней мере еще три.

- И все ради полфунта маргарина! - рассмеялся Тим. Но он не противился
барону, а, наоборот, послушно следуя его замечаниям, принимал всякий раз
нужную позу и предоставлял тому сколько угодно фотографировать себя с
улыбкой во весь рот.

После четвертой, и последней, фотографии Тим так устал позировать, что ему
показалось, будто прошел уже, по крайней мере, час. На самом же деле до
получаса не хватало еще двух минут, но это даже не приходило ему в голову.
Тим не догадывался и о том, почему Треч все еще прячет свое лицо под черной
материей. Он подошел к фотоаппарату, откинул черный платок и, смеясь,
спросил:

- Вы что, потихоньку изготовляете здесь маргарин, барон?

Внезапно смех его смолк: снизу на него смотрело злое лицо с поджатыми
узкими губами и черными стеклами очков вместо глаз - лицо господина в
клетчатом.

Тим понял, что его собственный смех вводил его в заблуждение: этот человек
никогда не отдаст ему назад его смех, его свободу. Этот человек был страшен.

Но смех, наполнявший сейчас все, его существо, еще раз обманул Тима - он
заставил его насмешливо крикнуть:

- Не играйте в черта, барон! Вы проиграли! Больше вы меня не увидите!

В то же мгновение Тим очутился у стеклянной двери, рванул ее и выбежал в
одном только старом джемпере на террасу парка под проливной дождь,

Хотя барон не сделал никакой попытки его преследовать, Тим как одержимый
бросился бежать по узкой тропинке, обсаженной с обеих сторон высоким
колючим кустарником. Эта тропинка вела от павильона к запутанным дорожкам
парка.

Он побежал налево, направо, вперед, потом опять направо, очутился вдруг
перед густой зеленой стеной непроходимых зарослей, помчался назад и попал в
тупик, из которого только что выбежал; снова ринулся назад, протер рукой
глаза, залитые дождем, и понял, что безнадежно заблудился в этом странном
лабиринте, из которого, кажется, был только один-единственный выход: вход в
павильон.

И вдруг Тим почувствовал тяжесть во всем теле, словно ноги его, и руки, и
голова наполнились черной водой. Он ощутил физически, всем своим существом,
как покинул его смех. Он стоял словно парализованный между зелеными стенами
этой тюрьмы. Дождь стекал струйками в лужи у его ног. Все вокруг текло,
струилось, плескалось, - бесконечный, безбрежный плач. А посредине стоял
такой маленький Тим с серьезным, грустным лицом.

Но вдруг его смех снова раздался рядом - такой, как всегда, с переливами,
руладами, со счастливым, захлебывающимся смешком. Тим не знал, смеется ли
он сам или это его смех отдается эхом где-то здесь, в высоких зеленых
стенах. Но все объяснялось гораздо проще: за его спиной стоял Треч.

- Вы попали в так называемый лабиринт, господин Талер, в Сад обманов.
Пойдемте, я вас выведу.

Тим покорно разрешил барону взять себя за руку, отвести в павильон,
вытереть досуха и переодеть; покорно позволил одному из слуг проводить себя
под зонтом в замок. Только в своей комнате в башне он начал понемногу
приходить в чувство. Но на это раз даже слезы не принесли ему облегчения.
Его охватило холодное бешенство. В приступе злобного отчаяния он схватил с
полки красный бокал на высокой ножке и сдавил его с такой силой, что из
руки потекла кровь.

Тим равнодушно смотрел, как стекло со звоном посыпалось на пол. Потом
дернул вышитый шнур звонка и, когда появился слуга, показал рукой на
осколки.

Слуга собрал и вынес стекло, промыл и перевязал Тиму руку и сказал впервые
за все это время четыре слова:

- Мой нет доносчик, пожалиста!

- Может быть, - ответил Тим. - Может быть, это и правда. Во всяком случае,
спасибо вам за то, что вы так приветливы со мной.

В это мгновение в дверях появился Селек Бай. Он выслал слугу из комнаты,
потом уставился на перевязанную руку Тима.

- Ты не подписал? Что-нибудь случилось?

- Ничего особенного, Селек Бай. Я подписал.

- А где авторучка?

- Здесь, в кармане. Будьте добры, достаньте ее сами. Старик достал из его
кармана авторучку, и Тим спросил:

- А для чего нужна была эта авторучка?

- Она наполнена такими чернилами, которые постепенно выцветают и в конце
концов совсем исчезнут. Когда наше акционерное общество через год объявит о
выпуске маргарина "Тим Талер", под договором в сейфе уже не будет вашей
подписи. Тогда вы сможете опротестовать договор и помешать тому, чтобы
маргарин выбросили на рынок. Но делать это надо только тогда, когда уже
весь мир будет извещен о выпуске сортового маргарина.

- И тогда акционерное общество вылетит в трубу, Селек Бай? Старик
рассмеялся;

- Нет, малыш, для этого оно, несмотря на все, чересчур крепко держится. Но
концерн понесет колоссальные убытки. А пока они сфабрикуют новый сорт
маргарина, конкуренты тоже зря времени терять не станут. И все же, несмотря
на это, наша фирма со временем получит чудовищную прибыль благодаря
сортовому маргарину. Но завоевать мировой рынок ей уже никогда не удастся.

Селек Бай сел на скамейку возле окна и стал глядеть на дождь. Не
оборачиваясь, он сказал:

- Не знаю, удастся ли нам с тобой когда-нибудь перехитрить барона. Он
соображает лучше, чем мы оба, вместе взятые. И все же я попробую тебе
помочь. Похоже, барон так взял тебя в оборот, что ты и смех потерял. А мне
бы очень хотелось, чтобы ты опять научился смеяться...

Тим испуганно хотел ему что-то возразить, но Селек Бай только покачал
головой.

- Лучше ничего не говори, малыш! Но и не возлагай слишком больших надежд на
мои старания. Смех - это не маргарин, не товар для купли-продажи. Его не
выменяешь, не выхитришь, не выторгуешь. Смехом не торгуют. Его можно только
заслужить.

Зазвонил телефон. Так как правая рука Тима была перевязана, Селек Бай
подошел и снял трубку. Назвав себя, он немного послушал, затем прикрыл
трубку рукой и сказал вполголоса:

- Какой-то господин из Гамбурга просит тебя к телефону. Мысль Тима
лихорадочно заработала. Он ведь дал обещание барону в течение года не
поддерживать связи со своими гамбургскими друзьями. Если он его нарушит, с
господином Рикертом может что-нибудь случиться. Значит, сейчас Тиму
придется обмануть своего старого друга и отказать ему в разговоре. Поэтому
он приложил палец к губам и отрицательно покачал головой, а Селек Бай
ответил:

- Господина Талера здесь нет. Он уже уехал.

И положил трубку, хотя заметно было, что делает это с большим сомнением.
Немного погодя он вышел из комнаты. Тим, оставшись один, подошел к окну и
стал глядеть на дождь, который все лил и лил не переставая.

Через год он станет владельцем гамбургского пароходства и тогда подарит его
господину Рикерту; через год из-за его выцветшей подписи королевство
маргарина рассыплется, как карточный домик; через год он снова увидит
Крешимира и Джонни, господина Рикерта и его маму; через год...

Тим не решался дорисовать в своем воображении все то счастье, которое
ожидает его через год. Но он на него надеялся. И еще он надеялся, что во
время кругосветного путешествия, которое ему предстоит совершить в обществе
барона, ему удастся проявить спокойствие и чувство собственного достоинства.

А надежда - знамя свободы.

Книга четвертая. ВОЗВРАЩЕННЫЙ СМЕХ.

Кто смеется, с тем сам черт не сладит!

Фрау Бебер Лист двадцать седьмой. ГОД В ПОЛЕТЕ.

Год кругосветного путешествия Тим провел в полете. Сначала маленький
двухмоторный самолет перенес Тима и Треча в Стамбул. Тим снова смотрел с
высоты на мужчин и женщин, гнавших своих ослов через горы. Но на этот раз
они уже не казались ему такими чудными, как тогда, когда он увидел их
впервые. Их одежды напоминали костюм Селек Бая и некоторых слуг в замке. И
хотя он совсем не знал этих людей, проходивших там, внизу, они ему чем-то
нравились. Он испытывал к ним невольную симпатию и сочувствие, вроде как к
точильщикам в Афганистане.

В Стамбуле они пробыли неделю. Тим сопровождал барона в мечетях и картинных
галереях и, пожалуй, начинал даже находить удовольствие в этом путешествии.
Из-за последних событий в замке он совсем было пал духом и едва не потерял
всякую надежду когда-нибудь вернуть свой смех.

Но теперь он снова верил, что через год все будет по-другому. В те минуты,
когда он думал о Селек Бае и о своих друзьях в Гамбурге, он чувствовал
спокойную уверенность, что смех его по окончании этого путешествия сам
собой упадет ему в руки, как падает с дерева созревшее яблоко. Эта надежда
таила в себе опасность, что Тим не станет ничего больше предпринимать,
чтобы изменить свое положение, и примирится со своей злосчастной судьбой.

Но в то же время внешнее спокойствие Тима имело свое преимущество: барон
считал себя в безопасности. Треч думал, что Тим и вправду смирился со своей
участью, и стал менее пристально следить за мальчиком. С каждой неделей, с
каждым месяцем росла его убежденность, что Тим Талер все больше и больше
привыкает к роли богатого наследника и учится находить в ней удовольствие и
что теперь он уже никогда не захочет променять образ жизни путешествующего
миллионера ни на что на свете, даже на свой смех.

Тим и правда во время этого путешествия гораздо реже, чем раньше, вспоминал
о своем потерянном смехе. В шикарных отелях к богатым постояльцам относятся
с большой предупредительностью, и, если директор такого отеля замечает, что
постоялец высокого ранга не любит смеяться, весь персонал отеля, начиная с
швейцара и кончая горничной, словно по мановению директорской руки,
перестает улыбаться в его присутствии.

Но жизнь даже для очень богатых людей состоит не из одних шикарных отелей.
И когда Тим один или в сопровождении барона совершал прогулки пешком, он
замечал - потому что не мог этого не заметить, - что мир полон смеха.

После Стамбула Тим во второй раз увидел Афины. За Афинами последовал Рим,
за Римом - Рио-де-Жанейро, за Рио-де-Жанейро - Г