ал самое невероятное пари на свете. Всего лишь за бутылку рома. Он,
четырнадцатилетний мальчик, стал в это мгновение самым богатым человеком на
земле. Но его смех умер вместе с бароном и теперь вместе с ним будет
похоронен. Он, самый богатый человек на земле, беднее всех людей. Он
навсегда потерял свой смех.

Затылок рулевого дрогнул. Джонни медленно повернул голову. Чужие,
удивленные глаза смотрели на Тима. Но Тим видел их всего лишь одно страшное
мгновение. Джонни едва успел подхватить на руки упавшего без сознания Тима.

Лист пятнадцатый. СУМАТОХА В ГЕНУЕ.

Широкое небритое лицо склонилось над Тимом:

- Ты меня слышишь?

- Да, рулевой, - прошептал Тим.

Заботливая рука приподняла его голову, и в рот его капля за каплей потекла
вода.

Он снова услышал над ухом голос рулевого:

- Как же так вышло, что я видел в Генуе летающий трамвай? И почему барон
так срочно умер? Почему ты радуешься проигранным пари и падаешь без чувств,
когда выигрываешь?

В сознании Тима, которое понемногу стало проясняться, всђ снова и снова
звучали эти "почему", напоминая ему его собственные "почему", так и
оставшиеся без ответа. Его охватило смятение, и он чуть снова не лишился
чувств.

В эту минуту послышались голоса и шаги, и капитан вошел в штурвальную рубку
в сопровождении какого-то незнакомого человека.

Тиму, лежавшему на скамье, прежде всего бросился в глаза огромный,
ослепительной белизны кружевной носовой платок, торчавший у незнакомца из
верхнего кармана пиджака его черного костюма. Потом до него донесся запах
гвоздики. Этот запах буквально ударил Тиму в нос, когда незнакомец
приблизился к нему, чтобы представиться:

- Диретторе Грандицци. Я считай себя очень счастлив первый вас поздравить
от имени всей нашей фирма, синьор! Я жалей, что ви нездоров, но я понимай -
небольшой шок. - Он развел руками и склонил голову набок. - Ах, такой
богатый в одна маленький минутка. Это чертовски не так легко, но...

Что говорил затем директор Грандицци, Тим не понял. Вслушиваться в его речь
было слишком утомительно. Только последняя фраза дошла до него, потому что
директор произнес ее, наклонившись к самому его уху:

- Теперь я пересаживать вас на баркас, синьор! Но тут на сцену выступил
Джонни.

- Предоставьте мальчика мне, - пробурчал он. - Я сам отнесу его на баркас.
Господин капитан, вам придется пока постоять у руля.

Несмотря на то, что корабль уже бросил якорь, общая суматоха была так
велика, что капитан послушно поплелся в штурвальную рубку и встал за руль.

К пароходу пришвартовался баркас пароходной компании, присланный за богатым
наследником. Джонни с Тимом на руках спустился по трапу на баркас с такой
легкостью, словно он нес не Тима, а узелок с бельем. Директор Грандицци
подбегал к нему то с одной стороны, то с другой, и его благоухающий
кружевной платок развевался, словно хвост у пуделя, прыгающего вокруг
своего хозяина.

Только теперь Тим заметил, что директор почти совсем лысый. Две последние
черные пряди, красовавшиеся по обе стороны головы, были зачесаны в виде
остроугольного треугольника прямо на лоб. Это придавало круглому лицу
директора что-то опасное и делало его похожим на маску.

Очутившись на баркасе, рулевой посадил Тима в угол скамьи на корме. При
этом он успел ему шепнуть:

- Тебе еще нужно взять у меня две бутылки рома - твой выигрыш. Приходи в
восемь часов к памятнику Христофора Колумба. Только один. А если тебе
понадобится помощь - тем более приходи! Понял?

Тим не кивнул. Он только тихонько сказал: "Угу", потому что уже научился
быть осторожным.

- Желаю удачи, малыш! - пробасил Джонни, взглянув на директора. Затем он
пожал Тиму руку своей огромной лапищей и вернулся назад на корабль.

Как только баркас отвалил, Тима снова обдало запахом гвоздики. Директор
Грандицци уселся с ним рядом. Двум нарядно одетым господам, сидевшим
напротив, на носу баркаса, он сделал знак разговаривать потише. Те
понимающе кивнули и стали о чем-то шептаться, поглядывая на Тима с
нескрываемым любопытством.

- Синьор, я отвезу вас в отель, - вполголоса сказал директор. -

Там ви будет отдыхать один часок, а потом наша пароходная компания ожидает
вас на маленький прием.

Тим, который еще только сегодня утром был юнгой и помощником стюарда на
товаро-пассажирском пароходе средней величины, чувствовал себя несколько
непривычно в роли богатого наследника, окруженного подчеркнутым вниманием.
Но ему уже не раз приходилось терпеть всякие превращения в погоне за своим
смехом, и к этой новой перемене он отнесся довольно хладнокровно. Его
мучило совсем другое: теперь его погоня не имела никакого смысла - ведь
смех его умер.

В ответ на все, что говорил директор Грандицци, Тим рассеянно кивал. Только
один раз он покачал головой - когда директор сказал, что пресс-конференция
назначена на восемь часов.

- Ах, ви не любить пресса, синьор? Но газеты - полезная вещь, синьор, очень
полезная!

- Я знаю, - ответил Тим.

Здесь, в мягко покачивающемся баркасе, он чувствовал себя гораздо лучше.

- Раз ви признает необходимость газет, то зачем не хотите маленький
конференция? - не отставал директор Грандицци.

- Потому что... - Тим лихорадочно придумывал предлог для отказа. - Все это
для меня так ново и неожиданно. Нельзя ли отложить конференцию на завтра?

- О, конечно, синьор. Но сегодня вечером...

- Сегодня вечером я хочу погулять один - осмотреть город, - резко перебил
его Тим. (Грандицци говорил с такой подобострастностью, что его все время
хотелось одернуть.)

Однако директора не так-то легко было сбить с толку.

- Нет, нет, синьор, не один, - поспешно возразил он. - Вас теперь всегда
будет сопровождать детектив - как это? - телохранитель. Вы ведь теперь
такой богатый!

- А я хочу побродить по городу один! - крикнул Тим.

Нарядно одетые господа, сидевшие на носу, поглядели на Тима весьма
озадаченно. Один из них, балансируя на качающемся баркасе, подошел к нему и
спросил:

- Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен? Моя фамилия Пампини. Я главный
переводчик фирмы.

Он, как видно, решил использовать случай, чтобы представиться богатому
наследнику. Но когда он протянул Тиму руку, баркас резко накренился вправо.
Переводчик Пампини повалился прямо на колени Тиму, потом кое-как поднялся,
бормоча тысячу извинений, но тут же снова повалился на колени к директору
Грандицци. Разъяренный директор наорал сначала на переводчика, потом на
рулевого баркаса. Одного он обозвал болваном, другого - ослом. Тут он
сообразил, что рулевой не понимает по-немецки, и повторил свои ругательства
по-итальянски, причем на этом языке они оказались, по крайней мере, раз в
пять длиннее. Переводчик, ссутулившись, забился в угол скамейки на носу
баркаса. В это время баркас причалил к ступеням мола. На нижней ступеньке
уже стоял наготове шофер в синей форме, почтительно держа в руке синюю
фуражку. С его помощью - он протянул руку Тиму и осторожно подтянул его к
себе - и в то же время поддерживаемый под руку директором, правда скорее
символически, Тим первым сошел с баркаса на землю. Все обращались с ним
так, будто он какой-нибудь очень старый и совсем больной господин.

Наверху, на молу, толпилось множество мужчин в черных костюмах - они
заслоняли Тиму вид на Геную. Директор Грандицци стал по очереди
представлять их Тиму. У всех у них были фамилии, оканчивающиеся на "ици"
или "оци", и все эти фамилии Тим забывал в ту же секунду.

Самое странное в этой торжественной процедуре представления было то, что ее
устроили для четырнадцатилетнего мальчика в закатанных до колен клетчатых
брюках, какие обычно носят коки, и в свитере с чужого плеча. По правде
сказать, глядя на эту сцену, можно было помереть со смеху. Но все ее
участники оставались убийственно серьезными, и это, пожалуй, было даже
хорошо для бедного Тима.

Подкатил шикарный черный автомобиль, и шофер почтительно распахнул дверцу.
Сначала влез Тим, за ним - директор Грандицци; они сели на красные кожаные
сиденья, машина тронулась; господа в черных костюмах с серьезными минами и
исполненными важности жестами выстроились в ряд и, подняв вверх правую
руку, замахали им вслед.

Только теперь, в пути, Тим вспомнил про матросский рюкзак, подаренный
господином Рикертом: он остался на пароходе вместе со всеми вещами. Тим
рассказал об этом директору, но Грандицци только улыбнулся.

- О, разумеется, синьор, мы можем забрать ваши личные вещи с парохода. Но
господин барон уже позаботились о вашем новом, более элегантном гардеробе.

- Барон? - с недоумением спросил Тим.

- Новый господин барон, синьор!

- Ах, вот оно что! - Тим откинулся на кожаную подушку сиденья и только
сейчас увидел в окно улицу Генуи, по которой они проезжали - мраморный
портал и медную дощечку у подъезда: "Отель Пальмаро".

Потом мимо окна пронесся веер невысокой пальмы, круглая клумба с кустом
лаванды посередине, и автомобиль мягко затормозил. Дверцу автомобиля
поспешно растворили; швейцар в ливрее с золотым позументом подал Тиму руку
и снова с такой осторожностью помог ему выйти из машины, словно Тим был не
мальчишкой, а глубоким стариком. Теперь Тим стоял в самом низу широкой
мраморной лестницы. Какой-то человек, приветственно махнув ему рукой с
верхней ступеньки, крикнул:

- Добро пожаловать!

Человек этот был одет в клетчатый костюм, а на носу его красовались
огромные черные очки от солнца.

- Новый господин барон, брат-близнец прежнего! - шепнул Грандицци на ухо
Тиму.

Но Тиму как-то не верилось, что это брат-близнец.

И когда новый барон, спустившись с лестницы, воскликнул, смеясь:

"О, какой у тебя прелестный разбойничий наряд!" - Тим догадался о том, о
чем не догадывался директор. Он узнал этого человека по своему собственному
смеху. Никакого брата-близнеца не существовало.

Барон был жив. А значит, жив был и смех Тима.

Лист шестнадцатый. РАЗБИТАЯ ЛЮСТРА.

В роскошном номере отеля, представляющем собой анфиладу из трех комнат, Тим
впервые оказался наконец совсем один. Барон уехал на какое-то совещание,
сказав, что зайдет за ним, когда вернется.

Тим как был, в клетчатых брюках и широком свитере Джонни, прилег на тахту.
Под головой у него была целая гора полосатых шелковых подушек. Тим не
сводил глаз с люстры, похожей на причудливое образование из застывших
стеклянных слез.

Впервые за долгое время он чувствовал себя снова почти совсем спокойно. Не
из-за тех превращений, которые произошли с ним благодаря свалившемуся с
неба богатству - об этих превращениях Тим пока еще имел весьма слабое
представление, - а из-за того, что теперь он знал твердо: смех его жив. И
еще ему во всей этой неразберихе стало ясно одно: барон - его опекун, а
значит, он никуда больше не исчезнет; теперь они словно привязаны друг к
другу. В погоне за своим смехом Тим, казалось, был почти у цели. Оставалось
только найти уязвимое место барона... Увы, Тим тогда еще не знал, что
издали многое видно гораздо лучше, чем вблизи.

В дверь постучали, и Тим еще не успел ответить "войдите", как в номер вошел
барон.

- Ты отдыхаешь? Прекрасно! - сказал Треч в дверях. Потом его длинная,
худощавая фигура сложилась вдвое, словно перочинный нож, и он уселся в
роскошное кресло с инкрустацией из слоновой кости. Положив ногу на ногу, он
с усмешкой взглянул на Тима.

- Последнее пари - просто блеск! Примите мое уважение, Тим Талер!

Тим глядел на барона и молчал. Казалось, и это забавляет барона. Он спросил:

- А по совести говоря, ты что хотел - проиграть или выиграть это пари? Мне
было бы очень интересно это узнать. Тим осторожно ответил:

- Чаще всего пари заключают, чтобы выиграть.

- В таком случае, это была отличная находка! - воскликнул барон. Он вскочил
с кресла ц, скрестив руки на груди, начал ходить взад и вперед по номеру.

Тим, полулежа на тахте, спросил:

- А наш контракт еще действителен? Ведь я заключил его с первым бароном
Тречем, а не с его братом-близнецом.

Треч вернулся из спальни обратно в гостиную и на ходу ответил:

- Контракт был заключен с бароном Ч. Тречем. Меня зовут Чарлз Треч. А до
этого я называл себя Чезаре Треч. И в тот раз Ч., и в этот раз Ч., мой юный
друг!

- Но раз нет никакого брата-близнеца, - поинтересовался Тим, - кого же
тогда похоронили вместо вас?

- Одного бедного пастуха, у которого не было никакой родни.

Треч говорил, словно смакуя каждое слово.

- В Месопотамии находится моя главная резиденция - небольшой замок. Там-то
ему и устроили торжественные похороны.

Барон снова направился в дальнюю комнату. Тим услышал его удаляющийся голос:

- Ты никогда не слыхал про людей, заключивших контракт с чертом и
подписавших его своей кровью?

Барон уже возвращался в комнату, где лежал Тим. Тим довольно равнодушно
спросил:

- А разве черт есть на самом деле?

Треч снова опустился в кресло с инкрустацией из слоновой кости и почти
простонал:

- Ты что, правда совсем дурачок или только прикидываешься? До черта тебе,
кажется, вообще нет никакого дела!

Тим никак не мог понять, почему этот разговор так волнует барона. Однако,
услыхав слово "контракт", он насторожился. Он подумал, что Треч решил
поговорить с ним насчет контракта. Но барон все продолжал
разглагольствовать. Он говорил о Вельзевуле, властителе ада, о демонах
Форказе, Астароте и Бегемоте, о ведьмах и о черной магии, о знаменитом
волшебнике докторе Фаусте, у которого одно время был слугой известный черт
Мефистофель.

Заметив, что на мальчика эти разговоры наводят скуку, он поднялся с кресла
и пробормотал:

- Придется действовать более прямо.

Тим снова положил голову на подушки. Правой рукой, свисавшей с тахты, он
рассеянно теребил шелковую домашнюю туфлю, - эти туфли принесли сюда, как
только он вошел в номер. Взгляд Тима снова обратился к люстре: в ее
стеклянных слезах множество раз отражалась крохотная и нелепо искривленная,
худощавая фигура барона.

- Хочешь выучить заклинание, - решительно спросил Треч, - которым доктор
Фауст вызывал черта?

- Нет, - ответил Тим, не поворачивая головы. Он увидел, как исказились
гримасой лица маленьких баронов в сверкающих каплях люстры.

- Тогда давай хоть я произнесу заклинание! - сказал барон. В голосе его
звучала плохо скрытая досада.

- Как вам угодно, барон, - равнодушно ответил Тим. И все-таки любопытство
его пробудилось, когда он увидел, как множество крошечных Тречей,
отраженных в множестве переливающихся стекляшек, подняли вверх для
заклинания свои тонюсенькие ручки.

Медленно, глухим голосом Треч принялся произносить какие-то неслыханные
слова:

Багаби лака бахабе,

Ламак кахи ахабабе,

Ламак, ламек бахляз,

Кабахаги забаляс...

Как только барон дошел до середины заклинания, люстра начала легонько
покачиваться - наверное, оттого, что он так сильно размахивал руками, - и
потревоженный громадный паук стал быстро спускаться с нее вниз на своем
тонком канате.

Тим всегда терпеть не мог пауков, а тут еще таинственное заклинание барона
усилило чувство омерзения, и, схватив шелковую домашнюю туфлю, он в
бешенстве швырнул ею в паука.

Барон как раз договаривал последние слова заклинания:

Бариолаз

Лагоцата кабелаз...

Вверху на потолке что-то хрустнуло, и вдруг громадная люстра с грохотом и
звоном рухнула на пол рядом с креслом всем грузом своих переливающихся
стеклянных слез.

Тим испуганно поджал ноги. Барон, раскрыв рот и все еще подняв вверх руки,
стоял за спинкой кресла с огромной шишкой на лбу.

Как видно, осколок люстры угодил ему в голову.

В номере стало необычайно тихо. Но грохот, вероятно, был слышен во всем
отеле. Кто-то уже решительно колотил в дверь.

Только теперь барон опустил руки. Сгорбившись, усталой походкой
окончательно выдохшегося человека подошел он к двери, чуть приоткрыл ее и
сказал в щелку несколько слов по-итальянски. Тим их, конечно, не понял.
Потом он снова захлопнул дверь, прислонился к ней спиной и произнес:

- Все бесполезно. С простаком не сладишь!

Тиму эта фраза была так же малопонятна, как и таинственное заклинание. Не
вставая с тахты, он приподнялся и спросил:

- Что бесполезно?

- Средневековье! - ответил барон без всякой видимой связи. И Тим остался в
полном недоумении. Больше он ничего не стал спрашивать, только сказал:

- Извините меня, пожалуйста, за люстру. Я хотел попасть в паука. - Это
пустяки. Нам просто поставят в счет стоимость люстры, - пробормотал барон.

- Почему же нам? - переспросил Тим. Он вдруг вспомнил, что он чудовищно
богат, и потому добавил: - За люстру, барон, заплачу я.

- Вряд ли это окажется возможным, - возразил Треч, и на губах его снова
появилась усмешка. - Ты ведь еще не достиг совершеннолетия, мой милый, а
значит, не можешь истратить ни копейки без согласия опекуна. А опекун твой,
как тебе хорошо известно, барон Треч. - Он поклонился с насмешливой
улыбкой. - Но, разумеется, ты будешь получать деньги на карманные расходы.

Тим, юнга в клетчатых брюках и старом свитере, поднялся с тахты и тоже
поклонился:

- И вам, барон, приходят иногда в голову блестящие идеи. Разрешите мне
теперь переодеться. Я хотел бы остаться один.

В первый момент Треч уставился на мальчика, не произнося ни слова. Потом он
вдруг весело рассмеялся. И, все еще продолжая смеяться, воскликнул:

- А ты, оказывается, способен на большее, чем я думал, Тим Талер!
Поздравляю!

Только теперь он заметил, что Тим, слушая его смех, побледнел.

Этот смех - веселые раскаты и переливы, - которым он всякий раз, словно
лассо, ловил своих собеседников, не подействовал на мальчика. По отношению
к нему он не имел никакой силы. Ведь это был его собственный смех.

Треч поспешно направился к двери. Но прежде чем выйти из номера, он вытер
рукавом своего пиджака полированную поверхность небольшого письменного
столика, стоявшего на его пути, почти у самой двери; при этом он, искоса
взглянув на Тима, пододвинул локтем на середину стола кожаный бювар с
письменными принадлежностями.

Только после этого он открыл дверь и, оглянувшись через плечо, сказал:

- Всегда к вашим услугам, господин Талер! Я позову камердинера. Это очень
преданный мне человек, родом из Месопотамии.

- Спасибо, - сказал Тим. - Я привык одеваться сам.

- Что ж, тем лучше, - усмехнулся барон. - Значит, на этом мы сэкономим.

Наконец он вышел, бесшумно закрыв за собой дверь. На лестничной площадке
барон постоял немного в раздумье.

- Парень, видно, решил заполучить назад свой смех, - пробормотал он. - Он
презирает могущество, которое дают темные силы. Или равнодушен к нему. Он
хочет света, а свет... - барон медленно направился в свой номер, - а свет,
как известно, преломляется зеркалом. Надо будет попробовать этот способ.

Войдя в свои апартаменты, Треч тут же снова опустился в кресло. Над его
головой висела точно такая же люстра, как в номере у Тима. Взгляд барона
упал на легонько покачивающиеся стеклянные слезы, и, вспомнив, как Тим
швырнул туфлей в паука, он вдруг расхохотался.

Он так хохотал, то наклоняясь вперед, то откидываясь назад, сотрясаемый
смехом, что кресло под ним скрипело. Он хохотал, как мальчишка. Смех
подымался откуда-то изнутри и выходил на поверхность, как пузырьки в
стакане с газированной водой. И все снова и снова рулада смеха оканчивалась
счастливым, захлебывающимся смешком. Но барон был из тех людей, которые
никогда не отдаются с веселой беззаботностью своим чувствам. У него
отсутствовал талант быть счастливым. Он имел привычку все объяснять и
разлагать на части, даже свои собственные чувства. И на этот раз, как
только смолк последний счастливый смешок, барон задумался над тем, чему он,
собственно говоря, смеялся. И тут он с изумлением установил, что смеялся
над самим собой, над своей неудачной попыткой завоевать расположение Тима
при помощи фокусов с черной магией. Итак, попытка не удалась. Треч оказался
побежденным. И все-таки он смеялся. Это было что-то новое для барона,
совсем неожиданное.

Он поднялся с кресла и, шагая взад и вперед по ко