она уже стала ему словно сестрой: вдвоем,
взявшись за руки, они могли без страха глядеть в лицо смеющемуся миру. Но
Тим слишком хорошо знал, как кончаются сказки. С тоской ждал он той минуты,
когда принцесса рассмеется.

И ждать ему пришлось недолго. Когда поднялся занавес, принцесса снова
появилась в окне, а оба короля уселись на край бассейна перед фонтаном. За
сценой послышались пение и смех, и вдруг в саду перед дворцом опять
появился бродяга. Он вел на поводке гуся в золотом ошейнике, а вслед за
ним, положив руку гусю на хвост, семенил какой-то толстяк, - казалось, рука
его приклеилась к перьям. Другой рукой он тащил за собой щупленького
человечка, которого швыряло на ходу из стороны в сторону. Тот, в свою
очередь, тянул за собой старушонку, старушонка - мальчонку, мальчонка -
девчонку, а девчонка - собачонку. Казалось, какая-то волшебная сила
нанизала их всех на одну веревочку. Они прыгали и скакали, словно на
невидимых пружинах - туда и сюда, вверх и вниз. И при этом так хохотали,
что во дворцовом саду отдавалось эхо.

Принцесса высунулась из окошка, чтобы получше разглядеть это шествие. Она
широко раскрыла глаза, но лицо ее оставалось серьезным.

"Не смейся, не смейся, сестренка! - мысленно просил ее Тим. - Пусть они все
смеются, все, кроме нас с гобой".

Но он просил напрасно. Грустный молодой король по рассеянности погладил
собачонку, скакавшую самой последней, и вдруг рука его словно прилипла к
собачьему хвосту. В испуге он схватился другой рукой за руку Короля-отца. И
вот уже оба короля присоединились ко всем остальным, завершая эту
диковинную процессию. По их судорожным движениям было видно, что им очень
хотелось бы освободиться от странного колдовства, но это никак не
удавалось. Пришлось им примириться со своим непривычным положением, и,
пожалуй, они даже начинали находить в нем удовольствие. Ноги их, казалось,
вот-вот пустятся в пляс, уголки губ подрагивали, и вскоре они уже стали
смешно подпрыгивать и подскакивать, то и дело прыская со смеху.

В это мгновение из окошка послышался смех принцессы. Заиграла музыка. Все
танцевали, скакали и хохотали до упаду, и дети в зале тоже хохотали и
топали ногами от удовольствия.

Бедный Тим сидел, словно окаменев. Он был как скала в море смеха.

Старенькая фрау Рикерт рядом с ним так смеялась, что даже закрыла лицо
руками и наклонилась вперед. Из глаз ее катились слезы.

И тут Тим впервые заметил, как похожи движения смеющегося человека на
движения плачущего. Он закрыл лицо руками, нагнулся вперед и сделал вид,
будто тоже смеется.

Но Тим не смеялся. Он плакал. И сквозь слезы повторял про себя:

"Зачем ты рассмеялась, сестренка? Зачем, зачем ты рассмеялась?"

Когда занавес упал и зажегся свет, старенькая фрау Рикерт вытащила из
сумочки кружевной платочек, приложила его к глазам и, вытерев слезы,
протянула Тиму:

- На-ка, Тим, вытри и ты слезы. Вот видишь! Я так и знала, что уж на этом
спектакле ты обязательно будешь смеяться!

И старушка торжествующе поглядела на сына.

- Да, мама, - вежливо сказал господин Рикерт, - это была действительно
счастливая мысль!

Но когда он произносил эти слова, лицо его оставалось грустным. Он понял,
что мальчик по доброте душевной и от отчаяния обманул старушку. А Тим
понял, что господин Рикерт все понял.

Впервые с того рокового дня на ипподроме в душе его поднялся бессильный
гнев против барона. Гнев словно захлестнул его. И в эту минуту он твердо
решил, что добудет назад свой смех, чего бы это ему ни стоило.

Книга вторая. ШТОРМ И ШТИЛЬ.

                                                    Кто смеется, тот спасен!
                                                        Английская поговорка

Лист одиннадцатый. ЗЛОВЕЩИЙ БАРОН.

К счастью для Тима, пароход отправлялся в Геную на следующий день утром.
Старенькая фрау Рикерт махала платком со ступенек белой виллы, и Тим махал
ей в ответ, пока вилла не скрылась из виду.

Директор пароходства сам проводил Тима на причал. Он купил ему брюки,
куртку и ботинки, ручные часы и новенький матросский рюкзак. Протянув Тиму
на прощание руку, он сказал:

- Выше голову, малыш! Когда через три недели ты вернешься назад, мир будет
казаться тебе совсем другим. И ты наверняка будешь снова смеяться. Решено?
Тим замялся. Потом быстро сказал:

- Когда я вернусь, господин Рикерт, я буду снова смеяться. Решено! - Он
пробормотал еще: - Большое спасибо! - но совсем невнятно, потому что ему
сдавило горло, и взбежал по сходням на палубу.

Капитан корабля, человек угрюмый и мрачный, был не дурак выпить. До всего
остального ему, собственно говоря, не было никакого дела. Он едва взглянул
на Тима, когда тот ему представился, и буркнул:

- Обратись к стюарду. Он здесь тоже новенький. Будешь с ним в одной каюте.

Тим впервые в жизни очутился на пароходе. Он растерянно бродил по нему в
поисках стюарда, то взбираясь, то спускаясь вниз по железным лестницам,
шагал по узким коридорчикам, попадал то на нос, то на корму, то на нижнюю,
то на верхнюю палубу. Экипаж корабля не носил формы. Поэтому Тим даже не
знал, к кому обратиться. Блуждая по пароходу, он случайно попал через
открытую настежь дверь средней палубы в какое-то небольшое помещение вроде
маленькой гостиной; из середины ее вела в глубь корабля покрытая ковром
лестница с высокими полированными перилами. Снизу поднимался запах жареной
рыбы, и Тим догадался, что там, как видно, и есть его будущее рабочее место.

Справа от лестницы находился камбуз, из которого неслись всевозможные
вкусные запахи; прямо - за приоткрытой двустворчатой дверью--большой
салон-ресторан; столы и стулья здесь были привинчены к полу.

Какой-то человек в белой куртке как раз расставлял приборы. Его фигура и
большая круглая голова с курчавыми темными волосами показались Тиму
знакомыми, хотя он и не мог вспомнить, кто это.

Когда мальчик вошел в салон, человек в белой куртке обернулся и сказал,
ничуть не удивившись.

- Ну вот ты и пришел!

Тим был поражен. Он знал этого человека. И, как ни странно, даже помнил его
имя. Его звали Крешимир. Это был тот самый человек, который задавал ему на
ипподроме неприятные вопросы, а потом на прощание сказал: "Может быть, я
смогу тебе когда-нибудь помочь..." Это был тот самый человек, чьи колючие
водянисто-голубые глаза напоминали глаза господина в клетчатом, барона
Треча, которого искал Тим.

Крешимир не дал Тиму долго раздумывать. Он повел мальчика в их общую каюту,
бросил рюкзак Тима на койку, а потом вынул из своего рюкзака и протянул ему
точно такие же клетчатые брюки и белую куртку, какие носил сам.

Новый наряд пришелся Тиму как раз впору и был ему очень к лицу.

- Ты словно родился стюардом! - рассмеялся Крешимир. Но, увидев серьезное
лицо Тима, осекся и умолк. Он задумчиво поглядел на мальчика и пробормотал,
обращаясь скорее к самому себе, чем к Тиму:

- Хотел бы я знать, что за сделку вы заключили! Потом, словно стараясь
отогнать неприятную мысль, он тряхнул головой, выпрямился и громко сказал:

- Ну, а теперь за работу! Отправляйся-ка на камбуз к Энрико и помоги ему
чистить картошку. Если ты мне понадобишься, я тебя позову. Через зал
направо!

Тиму пришлось до самого вечера чистить на камбузе картошку. Кок Энрико,
старый пьяница из Генуи, точно так же, как и капитан, мало чем
интересовался, кроме водки. На корабле капитан обычно не только хозяин и
командир, но и образец поведения для любого из своих матросов. Если капитан
строг и деловит, то и экипаж у него такой же. Если он ленив и небрежен, как
это было здесь, на пароходе "Дельфин", то и вся команда, начиная с
помощника капитана и кончая корабельным коком, ленива и небрежна.

Энрико без передышки рассказывал Тиму очень забавные истории на самой
чудовищной смеси немецкого с итальянским, и, гак как Тим ни разу не
рассмеялся, кок решил, что мальчик, вероятно, его не понимает. Несмотря на
это, он все рассказывал и рассказывал свои истории, видно, для собственного
удовольствия, и даже не обратил внимания на то, что Тим срезает с картошки
слишком толстую кожуру.

Когда пароход, уже под вечер, вышел наконец из гамбургской гавани, Тиму
пришлось пойти в салон-ресторан помогать Крешимиру. И все время, пока он
находился в салоне, он чувствовал на себе испытующий взгляд
водянисто-голубых глаз стюарда. В замешательстве Тим даже перепутал
некоторые заказы. Одной американке он принес вместо виски лимонный сок, а
какому-то шотландскому лорду поставил на стол вместо яичницы с ветчиной два
куска орехового торта.

Крешимир всякий раз поправлял его ошибку без единого слова упрека. И между
делом вводил Тима в тайны его новой профессии:

- Подавай с левой стороны! Когда обслуживаешь правой рукой, левую держи за
спиной! Вилка - слева, нож - справа, острой стороной к тарелке!

После ужина Тима снова послали на камбуз помогать повару мыть посуду. Он
делал это неловко и был рассеян, потому что в голове его роилось множество
вопросов. Почему барон не поехал в том купе, в котором Тим ехал в Гамбург с
господином Рикертом? Почему Крешимир оказался вдруг стюардом на том самом
пароходе, на который нанялся Тим? Почему господин Рикерт устроил его именно
на этот пароход? Почему? Почему? Почему?

И вдруг Тим услышал "почему", сказанное вслух. Резкий голос спрашивал:

- Почему вы очутились на этом корабле? А другой отвечал:

- А почему бы мне на нем не очутиться? Это был голос Крешимира.

- Пройдемте на палубу! - приказал первый голос.

Тим услышал шаги, громыхавшие по узенькой железной лестнице, которая вела
на корму. Потом шаги и голоса стихли. Но в ушах Тима они все еще продолжали
звучать. Ему казалось, что он узнает голос, обращавшийся к Крешимиру. И
вдруг - в эту минуту он как раз вытирал супницу, - вдруг он понял, чей это
голос.

Это был голос человека, которому он продал свой смех, - голос барона Треча.

Супница выскользнула у него из рук и, упав на пол камбуза, разбилась
вдребезги. Кок Энрико, вскрикнув: "Mamma mia!", отскочил в сторону, а Тим
бросился бегом вверх по лестнице, вслед за голосами.

Наверху, на корме, никого не было. Два корабельных фонаря тускло освещали
кормовую палубу и покрытую парусом шлюпку. И вдруг Тим услышал шепот. Он
взглянул в ту сторону, откуда доносились голоса, и ему показалось, что за
шлюпкой кто-то шевелится. Тим подкрался на цыпочках поближе и увидел, что
из-за шлюпки торчат четыре ноги в ботинках. Больше ему ничего не удалось
разглядеть. Но он был уверен, что голоса, доносившиеся из-за шлюпки,
принадлежат Крешимиру и барону. Шаг за шагом, не дыша, Тим подходил все
ближе и ближе. Один раз скрипнула половица.. Но двое людей, спрятавшихся за
шлюпкой, как будто ничего не услышали.

Наконец Тим подошел так близко, что смог подслушать разговор, который они
вели между собой полушепотом.

- ...просто курам на смех! - шипел барон. - Уж не хотите ли вы меня
уверить, что истратили все деньги, которые принесли вам акции?

- Как только вы передали мне акции, они сразу стали падать... С
молниеносной быстротой, - спокойно заметил Крешимир.

- Согласен! - Барон рассмеялся купленным смехом. - Акции упали, потому что
я пользуюсь некоторым влиянием на бирже. Но четверть миллиона, по моим
расчетам, у вас все-таки должно было остаться.

- Эту четверть миллиона я внес в банк, который сразу затем лопнул, барон!

- Такое уж ваше счастье! - Барон снова рассмеялся. Тим почувствовал, что по
спине у него бегают мурашки. Он готов был броситься на барона.

И все-таки у него хватило ума понять, что он должен во что бы то ни стало
дослушать разговор до конца.

- Даже если вам пришлось снова начать работать, - сказал теперь барон, -
это еще не причина наниматься именно на этот пароход, чтобы оказаться
вместе с мальчиком.

На этот раз рассмеялся Крешимир.

- Никто не может мне этого запретить! - крикнул он.

- Тише! - зашипел Треч. Крешимир продолжал вполголоса:

- Я продал вам свои глаза и получил взамен ваши - колючие, рыбьи. За это вы
передали мне акции стоимостью в один миллион. Ни одна копейка из этого
миллиона не попала в мой карман. Вы перехитрили меня. Но на этот раз я
перехитрю вас, барон. Я дважды видел вас с мальчиком на ипподроме. Я следил
за ним и установил, что после этого мальчик стал регулярно выигрывать на
скачках. А затем я установил, что малыш стал мрачен и угрюм, словно больной
одинокий старик.

Когда Тим услышал эти слова, сердце его заколотилось так, будто хотело
выскочить, но он не шелохнулся.

Крешимир продолжал:

- Я все равно выведу вас на чистую воду! Я доищусь, что за сделку вы
заключили с мальчиком, барон! Я наблюдаю за ним уже четвертый год, и мне
стоило немалого труда устроиться стюардом на этот пароход. А теперь...

- А теперь, - перебил барон Крешимира, - я снова предлагаю вам миллион.
Наличными. Задаток прямо сейчас!

- На этот раз, барон, преимущество на моей стороне! - Крешимир говорил
медленно, словно что-то обдумывая. - То, что мне известно, я могу
использовать по-разному: потребовать назад мои глаза, принять от вас
миллион или же, наконец, - и это было бы, пожалуй, совсем не так плохо -
могу заставить вас расторгнуть контракт с мальчиком, каков бы ни был этот
контракт.

Тим в темноте кусал свой кулак, боясь застонать.

Несколько минут на палубе царило молчание. Потом снова раздался голос
барона:

- Моя сделка с мальчиком вас не касается. Но если вы так уж дорожите вашими
старыми глазами, я готов, пожалуй, на известных условиях... Крешимир,
тяжело дыша, перебил его:

- Да, барон, я дорожу моими старыми глазами. Я дорожу моими старыми,
простодушными, глупыми, добрыми глазами больше, чем всеми богатствами в
мире. Хотя вам никогда этого не понять!

- Мне этого никогда не понять, - подтвердил голос барона. - И все-таки я
согласен на известных условиях расторгнуть нашу сделку. Будьте любезны,
взгляните, пожалуйста, на свое лицо вот в это зеркальце!

За этими словами наступила напряженная тишина. Тим обливался холодным потом
- и от волнения, и оттого, что старался ни единым шорохом не выдать своего
присутствия.

Наконец он услышал, как Крешимир тихо сказал:

- Вот они и опять мои!

- А теперь послушайте мое условие, - сказал барон, Но Тим больше ничего не
стал слушать. У Крешимира снова были его глаза! А он, Тим, слышал сейчас
так близко свой смех, что, казалось, до него можно дотянуться рукой...
Больше он не мог сдерживаться. Он бросился к шлюпке и крикнул:

- Отдайте мне мой...

Но тут он попал ногой в петлю каната, споткнулся, стукнулся головой об
острый нос шлюпки и без сознания грохнулся на палубу.

Лист двенадцатый. КРЕШИМИР.

Когда Тим проснулся, корабль качало; за толстым стеклом иллюминатора, то
поднимаясь вверх, то опускаясь вниз, танцевала звезда - сердито рдеющий
Марс. Тим лежал на верхней койке каюты, в которой спал вместе со стюардом.
Над Атлантическим океаном брезжил серый рассвет.

В каюте кто-то возился. Тим повернул голову. Это был Крешимир. В эту минуту
он тоже повернул голову. При слабом свете лампочки, горевшей над койкой
Крешимира, взгляды их встретились. У стюарда были добрые карие глаза.

- Ну, малыш, как ты себя чувствуешь? - ласково спросил он. Тим еще не
совсем проснулся Он никак не мог вспомнить, как он здесь очутился. И этот
Крешимир, который сейчас его о чем-то спрашивал, был совсем другой, чем
тот, которому он помогал вчера вечером в салоне-ресторане. Этот Крешимир
был куда спокойнее, мягче, добрее. Стюард подошел поближе к койке Тима.

- Тебе лучше, малыш?

Теперь в памяти Тима постепенно стали всплывать события вчерашнего вечера.
Голоса за дверью камбуза, разговор за шлюпкой, его собственный крик...

- Где барон? - спросил он.

- Этого я не знаю, Тим. На корабле его, во всяком случае, уже нет. Скажи
мне только одно; ты вчера вечером подслушивал? Мальчик кивнул:

- Я рад, господин Крешимир, что вы вернули свои глаза.

- А ты, Тим? Что бы ты хотел получить назад от барона?

- Мой... - Тим запнулся. Он вспомнил про контракт и крепко сжал губы.

И тут Крешимир хлопнул себя ладонью по лбу.

- Как же это я сразу не догадался! - воскликнул он. - Этот почтенный
мошенник хохотал, как маленький мальчик! Ведь я чувствовал: что-то тут
вроде не так - не подходит. Теперь я знаю, что это было: его смех!
Вернее... - Крешимир поглядел прямо в глаза Тиму, - вернее, твой смех.

- Я этого не говорил! - крикнул Тим. - Неужели я... вчера вечером это
крикнул?..

- Нет, Тим, ты не успел крикнуть. И в этом, наверное, твое счастье. Ведь я
знаю параграфы о молчании в контрактах господина барона. Ты ничего не
сказал.

Но Тим все равно не мог успокоиться. Ему необходимо было сию же минуту
проверить, действителен ли еще контракт. Надо было срочно поспорить с
Крешимиром. О чем-нибудь совершенно невероятном.

Тим хотел было вскочить с постели, но, как только он приподнялся, у него
закружилась голова и застучало в висках. Пришлось снова положить голову на
подушку.

Крешимир подал ему приготовленную заранее таблетку и стакан воды:

- Вот, прими-ка, Тим! Сегодня тебе придется полежать в каюте. А завтра все
пройдет. У тебя ничего серьезного, только шишка на лбу, - это сказал
рулевой, а он раньше был санитаром.

Тим послушно проглотил таблетку, продолжая думать о том, какое бы пари ему
заключить. Наконец он придумал одно пари и снова перевел разговор на Треча:
пари это касалось барона.

- Какое условие поставил вам барон, господин Крешимир? Ну, когда он вернул
вам ваши глаза?

- Никакого! - рассмеялся Крешимир. - Когда ты вскрикнул и бухнулся на
палубу, сбежались матросы, и барон поспешил стушеваться - спрятался в тень
шлюпки. Тут я и шепнул ему: "Одно из двух: либо вы вернете мне мои глаза
без всяких условий, либо я сейчас расскажу кое о чем всем этим людям".

- А он?

Крешимир опять рассмеялся:

- Барон даже стал заикаться от волнения. Говорит: "Бе-бе-без всяких
усло-вий!"

Тим быстро отвернулся к стене. Бесплодная попытка рассмеяться исказила его
лицо.

- Дорого бы я дал, чтобы узнать, где сейчас барон, - пробормотал Крешимир.

Это была та реплика, которой ждал Тим. Он поспешно сказал:

- Давайте спорить...

- Можешь говорить мне "ты", - перебил его Крешимир.

- Тогда давай спорить, что через пять минут мы узнаем, где находится барон!

- А на что мы спорим, Тим?

- На кусок орехового торта!

- Ну что ж, это я могу тебе дать. Ведь если я не ошибаюсь, ты должен
выиграть это пари, как и все остальные. Значит, по рукам!

Стюард протянул мальчику руку, и Тим пожал ее.

В ту же минуту кто-то включил радио в соседней каюте. Передавали прогноз
погоды. Потом стали сообщать новости из светской жизни.

Тима и Крешимира сначала раздражало, что радио помешало их разговору, но
тут они прислушались. Диктор говорил:

"Известный предприниматель барон Треч, состояние которого, как утверждают в
осведомленных кругах, составляет несколько миллиардов долларов, устроил
этой ночью в Рио-де-Жанейро банкет для промышленной и торговой верхушки
бразильской столицы. В самом начале приема барон покинул своих гостей и
явился назад лишь спустя два часа, чем-то явно расстроенный. Было замечено,
что по возвращении он все время оставался в черных очках. Предполагают, что
вновь дала о себе знать давнишняя болезнь глаз, от которой, как считалось,
барон окончательно излечился. Нам сообщили по телефону, что банкет
продолжается и барон, по всей вероятности, снова..."

За стеной каюты выключили радио, и тут же послышалось журчание воды. Как
видно, открыли кран рукомойника.

Лицо Тима стало таким же серым, как рассветная мгла. Он снова выиграл спор
и теперь знал, что контракт остается в силе. Но его поразило это странное
сообщение.

- Как можно так быстро долететь до Рио-де-Жанейро? - растерянно спросил он.

- При таком богатстве все возможно, - ответил Крешимир.

- Но ведь с такой скоростью и самолет не летает!

На это стюард сначала совсем ничего не ответил. Потом он пробормотал:

- Я думал, ты хоть зн