ом Рикертом. Впрочем, может быть, я ошибаюсь!

Треч взглянул на Тима с боязливым вниманием. И Тим знал почему: как видно,
кто-то из друзей уже нашел ключ к его смеху, и барон об этом догадывался.
Сегодня барон старательно следил за тем, чтобы на губах его случайно не
мелькнула улыбка.

- Господин Рикерт должен снова стать директором пароходства, - твердо
сказал Тим.

- Значит, наш договор остается в силе, господин Талер? Тим кивнул. Но его
кивок был ложью. Он вовсе не собирался избегать встречи с друзьями.
Наоборот, надо было встретиться с ними еще сегодня. Завтра будет уже
поздно. А господин Рикерт все равно станет теперь директором пароходства.
Только не у барона, а в пароходстве Тима, которое сегодня утром перешло в
его собственность, согласно контракту, - в пароходстве "ГГП".

Треч заглянул в свою шпаргалку - было заметно, что он почти совсем
успокоился, - и сказал:

- Пункт второй, господин Талер, касается... - Барон замялся, но потом все
же договорил до конца начатую фразу: - Пункт второй касается вашего смеха.

Он снова испытующе посмотрел на Тима. Но Тим давно уже научился - и ни у
кого иного, как у самого барона, - скрывать свои чувства под маской
равнодушия. Даже голос его не дрогнул, когда он спросил:

- Так что же с моим смехом, барон?

- Год назад, господин Талер, я проверил в Красном павильоне моего замка, в
какой мере интересует вас и интересует ли еще вообще ваш смех. Я дал его
тогда вам взаймы на полчаса и в результате этого маленького эксперимента
узнал, что вы все еще сильно скучаете по своему смеху. Только что я тоже,
незаметно для вас, поставил небольшой опыт. На этот раз результат получился
гораздо более удовлетворительный. Вы добровольно отказываетесь от встречи с
тремя единственными на свете людьми, которые знают о нашем контракте и,
возможно, могли бы в случае необходимости дать вам полезный совет...

Барон с довольным видом откинулся в кресле.

- Очевидно, вы научились в течение последнего года ценить выше власть,
богатство и приятную жизнь, чем такую безделицу, как смех. Тим снова кивнул.

- Я предлагаю вам... - барон опять наклонился вперед, - заключить
дополнительный контракт.

- Какой, господин барон?

- А вот какой, господин Талер. Я обязуюсь обеспечить вам подданство такой
страны, где вы будете считаться совершеннолетним, начиная с сегодняшнего
дня. Тогда вы сможете тут же вступить во владение наследством.

- А какие обязательства беру на себя я, барон?

- Всего два обязательства, господин Талер: во-первых, никогда не требовать
назад смех; во-вторых, уступить мне половину наследства, включая акции с
решающим голосом.

- Над этим предложением стоить подумать, - медленно сказал Тим, стараясь
выиграть время.

Разумеется, он ни минуты не собирался думать над тем, чтобы скрепить
штампом и печатью отказ от своего смеха на вечные времена. Но никак нельзя
было, чтобы Треч об этом догадался.

И вдруг Тиму пришла в голову счастливая мысль: если он начнет сейчас
торговаться с бароном, тот окончательно поверит, что Тим навсегда отказался
от своего смеха и убедился, что власть и богатство гораздо важнее на этом
свете, чем какие-то раскаты и переливы в горле.

И Тим начал торговаться. Ему известно, заявил он, что барон мог бы до
наступления его двадцать первого дня рождения принять различные меры, чтобы
помешать ему вступить в права наследства. Синьор ван дер Толен уже обращал
на это внимание Тима. Поэтому Тим в принципе согласен подписать
дополнительный контракт. Однако он ставит свои условия: три четверти
наследства, включая три четверти акций с решающим голосом.

Мимо внимания Тима не ускользнула мимолетная улыбка, промелькнувшая при
этом на лице барона. Очевидно, барон был теперь совершенно уверен, что Тим
окончательно отказался от своего смеха. Именно на это Тим и рассчитывал.

Они торговались добрых полчаса. В конце концов Тим уступил. Он требовал
теперь три четверти наследства и половину акций с решающим голосом.

- Соглашайтесь на мои требования, барон, и мы подпишем завтра в Каире
дополнительный контракт.

- К этой мысли я должен сперва привыкнуть, господин Талер. Завтра, когда мы
будем в Каире, я дам вам окончательный ответ. А теперь... - барон
улыбнулся, - я перехожу к последнему пункту. - Он поднялся, протянул Тиму
руку и сказал: - Приношу сердечные поздравления по случаю вашего
шестнадцатилетия! Если у вас есть какое-нибудь желание, господин Талер...

Желание? Тим задумался. Если этот день принесет ему самый дорогой подарок
на свете - его смех, - у него, скорее всего, больше не окажется никаких
богатств. Ведь пароходство он собирается подарить друзьям. Что же в таком
случае попросить в подарок?

Наконец ему пришла в голову прекрасная мысль.

- Купите мне, пожалуйста, кукольный театр, барон!

- Кукольный театр?

- Да, барон! Кукольный театр, где дети могут как следует посмеяться. Этим
Тим себя выдал. Но барон понял его неправильно.

- Ага! - воскликнул Треч. - Понимаю! Вы тоже хотите купить себе немного
смеха, и вам нужен театр, чтобы выбрать наиболее подходящий. Неплохая
мысль! Это мне еще не приходило в голову.

Тиму показалось, что кто-то со всего размаха стукнул его по голове. Значит,
барон всерьез мог подумать, что он, Тим Талер, после всего того, что ему
пришлось пережить, способен украсть смех у какого-нибудь малыша.

"Это просто черт, а не человек! - подумал Тим. - Настоящий черт!"

На этот раз барон не мог бы не заметить смятения Тима. Но в эту минуту он
отвернулся. Он уже звонил куда-то по телефону насчет кукольного театра. И
не прошло получаса, как ему повезло. За приличное вознаграждение,
предложенное бароном, оказалось возможным приобрести небольшой театр
марионеток неподалеку от главного вокзала, уже не первый год влачивший
довольно жалкое существование.

- Давайте поедем туда сейчас же, господин Талер, - сказал Треч. - Я захвачу
с собой нотариуса и деньги: за подарки ко дню рождения надо платить
наличными...

В маленькой комнатке с обшарпанными стенами, служившей, как видно, конторой
театра, был подписан еще один контракт. Тим Талер становился отныне
владельцем кукольного театра. Все это было похоже на чудеса, какие не
каждый день происходят даже в самом кукольном театре.

Против обыкновения, барон и молодой человек отправились в отель пешком. По
дороге Тим впервые спросил барона:

- Почему вам так нравится именно мой смех, барон? Так нравится, что вы
отдаете за него полцарства?

- Меня удивляет, - заметил Треч, - что вы никогда раньше не задавали мне
этого вопроса, господин Талер. Ответить на него не так-то просто.
Формулируя мою мысль коротко, могу сказать следующее: когда вы были
маленьким мальчиком из переулка, господин Талер, вы пронесли свой смех
через столько непостижимых зол и невзгод, что он закалился и стал твердым,
как бриллиант. Ваш смех не подвластен разрушению, господин Талер! Он
несокрушим.

- Но ведь сам я подвластен разрушению, барон, - возразил Тим очень серьезно.

- Вот в том-то и дело, - сказал барон. И прежде чем Тим понял смысл этого
неприятного замечания, они уже подошли к отелю.

- Хэлло, мистер Браун, - приветствовал их директор отеля.

Барон в ответ рассеянно кивнул.

Наверху, перед дверью номера Тима, Треч остановился и спросил:

- А для чего вам, собственно, акции с решающим голосом, господин Талер?
Ведь, согласно контракту, вы все равно должны уступить их мистеру Пенни.

"Опять он об этих контрактах! - с отчаянием подумал Тим. - Весь день
рождения заполнен бумагами!" Его интересовала теперь одна-единственная
бумажка на свете: свернутая в трубочку крошечная записочка в стеклянной
пробирке с таблетками. Не так-то легко ему было ответить на вопрос барона.
И все же, овладев собой, он сказал:

- У меня есть кое-какие соображения, барон, в пользу того, чтобы мистер
Пенни получил побольше акций с решающим голосом.

- Гм! - задумчиво произнес Треч. Затем он сказал: - У меня на сегодня
намечено еще два совещания. А вы что собираетесь делать, господин Талер?

Тим потер лоб рукой:

- Головная боль все не проходит, барон. Я, пожалуй, пойду прилягу.

- Вот это правильно, - улыбнулся барон. - Сон - лучшее лекарство. И он ушел.

А Тим с нетерпением открыл ключом дверь своего номера, вошел, снова запер
дверь на ключ и бросился в ванную.

Лист тридцать первый. ТАИНСТВЕННАЯ ЗАПИСКА.

Тим зажег в ванной только маленькую лампочку над зеркалом умывальника.
Затем он достал лупу из аптечки и вынул из стеклянной пробирки записку.
Сердце его колотилось так сильно, что казалось, вот-вот выскочит.

Но прежде чем приступить к чтению записки, молодой человек в элегантном
сером костюме еще раз проверил, хорошо ли заперта дверь в ванную комнату.
Потом он встал перед умывальником, взглянул в лупу на маленькую бумажку и
превратился - да что там элегантный серый костюм! - в бесконечно
взволнованного мальчика.

Лупа в его руках дрожала, и все же Тиму удавалось буковка за буковкой
разбирать слова, написанные микроскопическим почерком. По мере того как он
читал записку, он удивлялся все больше и больше.


     Прибудь в "Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!". То, что
  принцесса добыла, добудь. Путь проще, чем ты думаешь. Кто отговаривал
  от Южного, тебе его покажет. Знакомый шофер караулит дом с часами.
  Дождись (черного!) часа трамваев. Опасайся крысы и проведи ее. Путь
  прост, но выбирай черный ход и задворки. Доверься нам и приходи!
Тим опустил руку с запиской и лупой и сел на край ванны. Он все еще дрожал
от волнения, но голова его была ясна. Он понимал, что записка зашифрована
на тот случай, если она попадет в руки к Тречу. Значит, теперь оставалось
только расшифровать скрытые намеки и тайные указания. Он снова подошел к
умывальнику, встал под лампу и медленно прочел записку сначала, по
отдельным фразам:

Прибудь в "Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!".

Это понять нетрудно. Надо прийти туда, где он смотрел представление
кукольного театра. Значит, в трактир в предместье Овельгђне.

То, что принцесса добыла, добудь.

Это еще проще. Эта фраза заключала в себе самую важную и самую драгоценную
весть. Это значило попросту: верни свой смех! А то, что это было возможно,
доказывала следующая фраза:

Путь проще, чем ты думаешь. Но что могло значить вот это:

Кто отговаривал от Южного, тебе его покажет.

Тиму пришлось напрячь память. И наконец он вспомнил: Южный - ведь это
лошадь! Последняя лошадь, на которую он ставил. А незнакомец, который не
советовал тогда на нее ставить, - это Крешимир!

Значит, Крешимир знает, как вернуть смех! Тим догадывался об этом и раньше.
Но то, что его догадка подтвердилась, потрясло его до глубины души. Ему
пришлось снова сесть на край ванны. Было достаточно светло, чтобы и здесь
дочитать записку.

Знакомый шофер караулит дом с часами.

Знакомый шофер был Джонни. В этом Тим не сомневался ни секунды. Но что
такое "дом с часами"? К этой несложной загадке Тим искал ключ довольно
долго, пока наконец не догадался, что речь идет о ратуше. Ратуша совсем
близко от его отеля. Там, значит, Джонни и будет его дожидаться в такси,
чтобы отвезти в Овельгђне.

Но когда? Это было пока что непонятно.

Дождись (черного!) часа трамваев.

Два приключения с трамваями были связаны у него с друзьями: одно - когда
трамвай, в котором он ехал с господином Рикертом, свернул со своего
обычного пути, и второе - летающий трамвай в Генуе, который он видел вместе
с Джонни. Как видно, имелись в виду оба случая. Ведь слово "трамвай" стояло
во множественном числе.

Час трамваев... В какое же время это было? Летающий трамвай он видел
примерно в полдень, часов около двенадцати. И когда он впервые увидел в
трамвае господина Рикерта, тоже, кажется, был полдень.

Значит, двенадцать часов дня! А сейчас - Тим взглянул на свои часы - пять
часов. Значит, ему приходить завтра? А может, он должен был прийти еще
сегодня в полдень?

Но ведь здесь перед словом "часа" еще стоит слово "черного". В скобках и с
восклицательным знаком. Что же такое - "черный полдень"?

И снова ему пришлось хорошенько подумать над довольно простой загадкой.

Но и эта загадка была разгадана: "черные" - двенадцать часов! Полночь! До
этого времени оставалось еще долгих семь часов.

Остальное было понять совсем легко:

Опасайся крысы и проведи ее. Путь прост, но выбирай черный ход и задворки.
Доверься нам и приходи!

Итак, Тиму следовало опасаться Треча и тайно выбираться из отеля, может
быть, даже переодетым; слова "черный ход и задворки" придавали всему этому
вкус приключенческого романа с злодеями и переодетыми героями.

Расшифровав эту таинственную записку, Тим почувствовал себя свободным как
птица. У него возникло непреодолимое желание рассмеяться. И самое
удивительное было то, что губы его при этом не остались плотно сжатыми, как
обычно. Они дрогнули и чуть-чуть - а может быть, это только ему показалось?
- раздвинулись в улыбке.

С чувством радостного испуга Тим вскочил и посмотрел в зеркало: возле
уголков его рта появились два маленьких полукруга, как на итальянских
картинах в палаццо Кандидо в Генуе. Это был еще не смех и даже не улыбка.
Но полукруги около уголков губ были видны совершенно ясно. А ведь с момента
заключения контракта под большим каштаном он больше ни разу их не видел.

Значит, что-то в этот день уже изменилось. Надежда, словно кисть художника,
волшебно преобразила его лицо: в нем забрезжила улыбка!

Тим сунул записочку в карман пиджака, потушил свет и, выйдя из ванной, сел
в кресло, положив ногу на ногу. Надо было хорошенько все обдумать.

Барон в это время находился недалеко от Тима - в павильоне на берегу
Альстера. Он вел здесь переговоры с представителем той египетской фирмы,
которая заявила протест против названия сортового маргарина "Пальмаро".
фирма требовала, чтобы маргарину Треча было присвоено какое-нибудь другое
название.

Барон не проявлял в этом разговоре ни того хладнокровия, ни того спокойного
превосходства, которые стали его второй натурой с тех пор, как он приобрел
смех. Конечно, во многом это объяснялось тем, что сортовой маргарин, широко
разрекламированный под названием "Пальмаро", уже начинал с неслыханной
быстротой завоевывать миллионы покупателей. Однако барон ни за что не
должен был показывать, насколько важно для него название маргарина.
Необходимо было возражать рассеянно, с легкой улыбкой. Ведь как раз для
таких случаев он и купил себе смех.

Когда Треч, решив в подходящий момент воспользоваться смехом, пустил в ход,
как обычно, все свои раскаты и переливы, у него появилось вдруг неясное
ощущение, будто на этот раз его смеху чего-то не хватает. На его
собеседника этот смех, казалось, произвел скорее неприятное впечатление.
Барон извинился и поспешно удалился в туалет. Здесь он встал перед зеркалом
и воспроизвел смех Тима, внимательно наблюдая за своим отражением.

На первый взгляд все было по-прежнему. Но когда он вгляделся попристальней
- барон специально повторил смех, не отрывая взгляда от своего лица, -
итак, когда он вгляделся попристальней, он заметил, что не хватает
маленьких полукругов возле уголков рта. Из-за этого смех звучал
принужденно, искусственно, словно чужой.

У Треча возникло чувство, которое он совсем было позабыл за последние годы,
- чувство страха. Впервые за много лет он снова ощутил что-то вроде
угрызений совести. Но не потому, что он совершил зло (он не отличал добра
от зла - для этого ему не хватало какого-то органа чувств), а потому, что
заметил, какую глупость он допустил.

Этот драгоценный смех, эти рулады и переливы, смех взахлеб, смех мальчишки
из переулка, блестящий и твердый, как бриллиант, он мог бы присвоить совсем
другим, куда более простым способом: не выторговывать за право выигрывать
споры, а просто...

Собеседник Треча, неожиданно войдя в туалет, увидел побледневшее,
искаженное страхом лицо барона. Ему оставалось только предположить, что
Треч так расстроился из-за названия сортового маргарина "Пальмаро". А Тречу
оставалось только предположить, что представитель египетской фирмы
предположил именно это. Создалось пренеприятное положение.

Барон не решался на этот раз даже пустить в ход свой смех, потому что он
больше не был в нем уверен. Поэтому, сделав вид, что его тошнит, он сказал:

- Мы обсудим этот вопрос завтра в Каире... Мне дурно. Как видно, омары с
майонезом... - Однако слова его звучали не слишком правдоподобно.

На этом он покинул туалет и, выбежав из павильона, помчался огромными
скачками, словно гигантский кузнечик, к отелю. Прохожие, степенно
прогуливавшиеся вдоль берега по Аллее Девственниц - напудренные дамы и
элегантные господа, старающиеся попасть с ними в ногу, - при виде этой
фигуры восклицали, качая головами:

- Кто же это так носится по Аллее Девственниц! Какая невоспитанность!

Но Треч ничего не слышал и не видел. Он чувствовал, что смех вот-вот
ускользнет от него, и смутно догадывался, как это может произойти. Надо
было спасать его, пока не поздно, вцепиться в него зубами и когтями! И он
мчался вскачь по Аллее Девственниц, не обращая внимания на прохожих и
уличное движение, несся как сумасшедший, ничего не видя перед собой, и
вдруг споткнулся посреди мостовой перед отелем, услышал гудки, визг
тормозов и испуганные возгласы, почувствовал словно ожог в бедре и, теряя
сознание, крикнул:

- Тим Талер!

Этот неожиданный несчастный случай произошел не так уж случайно. Страх
порождает неуверенность. Неуверенность - смятение. Смятение - несчастные
случаи. И ничего нет удивительного, что барон попал под машину, когда начал
бояться за свой смех. Впрочем, он был гораздо крепче и выносливее, чем
могло показаться с первого взгляда. Кроме того, шоферу удалось в последнюю
секунду затормозить. И Треч, собственно говоря, не попал под колеса. Он
потерял сознание просто оттого, что упал.

Два сыщика, примчавшиеся вслед за ним, осторожно погрузили его в санитарную
машину, которая уже через пять или шесть минут прибыла на место
происшествия. Они проводили барона до самой больницы, где он довольно
быстро пришел в сознание. Первые слова, произнесенные им, вызвали полное
недоумение у всех находившихся в палате. Он сказал:

- Хорошо смеется тот, кто смеется последним! Затем вошел врач, и Треч
усталым голосом сказал сыщикам, что теперь он может обойтись и без них.

- В больнице человека, как нигде, охраняет уважение! - добавил он в шутку.

При этом он чуть улыбнулся, и улыбка подействовала на него успокаивающе.

Сыщики вышли из палаты, и доктор внимательно осмотрел барона. Оказалось,
что тот отделался ушибами и легким сотрясением мозга. Доктор назначил ему
диету и постельный режим на несколько дней. Кроме того, он посоветовал
барону не принимать никаких посетителей.

Несмотря на это, еще в тот же самый день к Тречу явился весьма странный
посетитель. Это был маленький, плюгавенький человечек с очками в никелевой
оправе на носу. У него было помятое лицо и помятый костюм. Дежурная сестра
очень удивилась, что ее пациент, судя по всему чрезвычайно приличный
господин, водит знакомство с подобными типами.

Треч задал человечку несколько вопросов и дал некоторые указания.

- Вы видели мальчика после той истории на ипподроме?

- Нет, господин барон.

- Тише, любезнейший. Я мистер Браун.

- Так точно, господин... мистер Браун. Я хотел еще вам сказать, что знаю
мальчика по портретам в газетах.

- Это, по крайней мере, уже кое-что. И все же вам следует еще разок
взглянуть на него, если это окажется возможным. Но, разумеется, так, чтобы
он не заметил. Будем надеяться, что он вас не узнает. Нельзя сказать, чтобы
эти очки в никелевой оправе сильно вас изменили.

- Так точно, господин... Браун.

- Итак, еще раз, милейший: крайняя осторожность! Нельзя, чтобы он заметил,
что за ним следит еще кто-то, кроме наших домашних шпиков. Понятно?

- Так точно.

- Второй вопрос...

- Пожалуйста, мистер Браун.

- Это, так сказать, вопрос уже чисто