мнате, принялся рассуждать
вслух.

- Поразительное дело, - бормотал он себе под нос, - я купил этот смех,
чтобы обрести власть над сердцами и душами других людей. И вот... - он был
так ошарашен, что даже остановился, - и вот я обрел власть над самим собой,
над моими настроениями, ужасающими капризами и причудами. У меня больше нет
никаких настроений! Я их высмеиваю!

Он снова стал шагать взад и вперед по комнате.

- Раньше я приходил в бешенство, когда, испытывая свою власть, оказывался
побежденным. Я мог буквально вцепиться зубами в ковер от ярости. А теперь,
даже потерпев поражение, я остаюсь победителем: я смеюсь!

Барон потрогал свою шишку на лбу - он выглядел при этом почти счастливым -
и воскликнул:

- Невероятно! Все, чего я добился в жизни, я получил благодаря коварству и
обману, козням и лукавым победам над другими. И вдруг теперь что-то
досталось мне само собой, просто так, без всяких усилий, только потому, что
где-то внутри у меня сидит какое-то клокотание, которое может в любой
момент подняться на поверхность и явиться в мое распоряжение. Нет, смех
стоит гораздо дороже, чем я предполагал! Да за него не жалко отдать целое
королевство!

И снова этот длинный, худощавый человек бросился в кресло. Лицо его на
мгновение стало лицом господина в клетчатом с ипподрома, замкнутым и хитрым.

"Ну что ж, гонись за своим смехом, Тим Талер! Гонись, гонись! Ты никогда не
получишь его назад! Я держу его крепко, изо всех сил, зубами и когтями!"

Лист семнадцатый. БОГАТЫЙ НАСЛЕДНИК.

Обычная форма юных богатых наследников выглядела во времена Тима так:
короткие серые штаны, курточка в красную и черную полоску, белоснежная
шелковая рубашка, галстук в красную шотландскую клетку, такие же носки и
коричневые замшевые полуботинки на толстой подметке.

Тим стоял в этом костюме перед зеркалом в человеческий рост и причесывался,
в первый раз в жизни смочив предварительно волосы одеколоном. На ковре у
его ног лежал раскрытый иллюстрированный журнал с фотографиями чемпиона по
теннису. Тим старался уложить волосы точно так же, как у чемпиона. Наконец
это ему кое-как удалось.

Некоторое время он пристально рассматривал свое лицо в зеркале, потом
попробовал приподнять вверх уголки рта. Но это даже отдаленно не напоминало
улыбку.

Тим грустно отвернулся от зеркала и стал бесцельно бродить по своему номеру
из комнаты в комнату. Он покачался от нечего делать в кресле-качалке,
подробно рассмотрел картины, висевшие на стенах - все это были корабли в
открытом море, - потом поднял телефонную трубку цвета слоновой кости, но
тут же снова положил ее на рычаг и, наконец, раскрыл кожаный бювар с
вычурным тиснением, который барон, уходя, пододвинул на самую середину
полированного письменного стола.

В бюваре лежала пачка почтовой бумаги. В левом верхнем углу первого листа
было напечатано прямыми серыми буквами:

     ТИМ ТАЛЕР, ВЛАДЕЛЕЦ ПРЕДПРИЯТИЙ "БАРОН ТРЕЧ И К€".
Справа стояло: "Генуя ... числа ... года".

В шелковом боковом кармашке бювара лежали почтовые конверты. Тим вынул один
из них и прочел внизу под чертой: "Отправитель - Тим Талер. Генуя, Италия.
Отель "Пальмаро".

Тим сел в кресло у письменного стола, открыл авторучку, лежавшую рядом с
бюваром, и решил написать письмо.

Когда он взял из стопки листок бумаги и отодвинул бювар, он заметил, что в
полированной поверхности стола, словно в зеркале, отразилась наоборот
надпись, напечатанная вверху листика. А если прочитать ее?

РЕЛАТ МИТ "К€ И ЧЕРТ НОРАБ" ЙИТЯИРПДЕРП ЦЕЛЕДАЛВ

При этом ему бросилось в глаза слово "черт".

"Похоже, там написано "черт", - подумал Тим. - Но, это уж известное дело, -
прибавил он мысленно, - когда черта помянут, он везде и мерещится".

Он положил листок поровнее и начал писать письмо.


     Дорогой господин Рикерт!
     Я добрался до Генуи не совсем благополучно. Барон умер, и
  теперь я его наследник. Но я этого вообще-то совсем не хотел.
  Скорее уж наоборот. К сожалению, сейчас я ничего не могу вам
  объяснить. Может быть, когда-нибудь после. Пожалуйста,
  постарайтесь установить связь со стюардом. Его зовут Крешимир,
  и у него аппендицит. Крешимир вам может все рассказать, а я,
  к сожалению, ничего! Поговорите еще, пожалуйста, с рулевым
  "Дельфина"; его зовут Джонни, и он родом из Гамбурга. Он знает
  всђ.
     Теперь я самый богатый человек на свете, и так называемый
  новый барон - мой опекун. Хорошего тут ничего нет, но, может
  быть, это мне поможет. Я стараюсь, чтобы барон не заметил, что
  я ничего этого не хочу. Вы, и Ваша мама, и стюард, и Джонни были
  ко мне очень добры. Может быть, Вы найдете какой-нибудь выход для
  меня. Но, наверное, я должен выпутываться сам. И это, наверное,
  очень хорошо, что у меня есть план и цель, потому что это
  помогает мне забывать, что я теперь уже не настоящий человек.
     Передайте, пожалуйста, привет Вашей маме, и большое Вам спасибо
  от Вашего грустного Тима Талера.
     Только, пожалуйста, не пишите мне. Может быть, потом я пришлю
  Вам какой-нибудь тайный адрес.
                                                                 Тим.
Он еще раз прочел письмо с начала до конца, потом сложил листок вчетверо и
запечатал его в конверт. Но как раз в тот момент, когда он хотел написать
адрес, за дверью послышались шаги.

Тим поспешно сунул письмо во внутренний карман своей куртки. В ту же
секунду раздался стук в дверь, и, прежде чем Тим успел ответить "войдите",
в его номер снова вошел барон.

Он увидел рядом с раскрытым бюваром незавинченную ручку и спросил:

- Что, пишите личные письма, господин Талер? С этим вам надо быть
поосторожнее. Впрочем, в вашем распоряжении имеется секретарь. Тим закрыл
бювар, завинтил ручку и сказал:

- Если мне понадобится секретарь, я его позову.

- Неплохо прорычал, юный лев! - рассмеялся барон. - Мне кажется, что, надев
новый костюм, вы мгновенно усвоили новые манеры. Это весьма и весьма
похвально!

Снова раздался стук в дверь. Треч недовольно крикнул:

- Che cosa vole[2]?

- La garderoba per il signore Thaler[3]! - ответил кто-то за дверью.

- Avanti[4], - буркнул Треч.

Слуга в длинном зеленом фартуке с поклоном внес рюкзак Тима, положил его на
подставку для чемоданов и остался стоять у двери. Тим подошел к нему,
протянул руку и сказал:

- Большое спасибо!

Слуга с удивлением и даже как будто с неудовольствием неловко пожал
протянутую ему руку.

- Non capisco[5]! - пробормотал он.

- Он не понимает, - рассмеялся барон. - А вот это он наверняка поймет!

С этими словами Треч вытащил из кармана пачку бумажных лир и одну из
бумажек протянул слуге.

Слуга, просияв, воскликнул:

- Grazie! Mille grazie! Tante grazie, signore barone[6]! - и, низко
кланяясь, попятился к двери.

Треч запер за ним дверь и сказал:

- В прежние времена холоп, прежде чем переступить порог господских покоев,
снимал обувь, а войдя, падал на колени и целовал своему господину носок
сапога. Увы, эти благословенные времена ушли безвозвратно!

Тим не обращал внимания на слова барона. Его вдруг поразила мысль, что в
рюкзаке лежит его фуражка, а за подкладкой фуражки - контракт с Тречем. Как
бы невзначай он подошел к рюкзаку, развязал его и тут же увидел фуражку -
она лежала сверху. Взяв ее в руки, он услышал, как под подкладкой зашуршала
бумага. Тим вздохнул с облегчением.

Продолжая слушать разглагольствования барона, он старался незаметно
вытащить контракт из-под подкладки и переложить его во внутренний карман
куртки.

- В таком отеле, как этот, - продолжал свою речь барон, - вполне достаточно
пожимать руку троим: портье, чтобы всегда говорил в случае надобности, что
вы только что вышли, директору, чтобы не разглашал ваших тайн, и
шеф-повару, чтобы вкусно кормил нужных вам людей.

- Я приму это к сведению! - заметил Тим.

Про себя он подумал: "Когда я снова смогу смеяться, я с радостью пожму руку
всем слугам и горничным".

Зазвонил телефон. Тим взял трубку и сказал:

- Слушаю. Это Тим Талер.

- Ваш автомобиль подан, синьор! - раздался голос в трубке.

- Большое спасибо! - ответил Тим и нажал на рычаг. Барон, пристально
наблюдавший за Тимом, заметил:

- Никогда не называйте своего полного имени, мой милый! Вполне достаточно
сказать "да", причем таким тоном, чтобы дать почувствовать недовольство:
ведь вас потревожили. И никогда не говорите "большое спасибо", если вам
сообщают, что автомобиль вас ждет. Совершенно достаточно буркнуть
"хорошо!". Богатство обязывает к определенной невежливости, господин Талер.
Очень важно уметь держать людей на расстоянии.

- Я приму это к сведению! - снова повторил Тим.

И снова подумал: "Ну погоди, дай только мне вернуть мой смех!" Они вместе
спустились по лестнице в зал - в таких фешенебельных отелях его обычно
называют холлом, - и при их появлении некоторые господа поднялись со своих
кресел и поклонились. Один из них подошел поближе и произнес:

- Разрешите, господин барон...

Даже не взглянув на него, барон ответил:

- Мы спешим. Позже.

Затем они сошли вниз по мраморной лестнице и направились к своему
роскошному автомобилю.

Шофер распахнул перед ними дверцу, и барон с Тимом опустились на красное
кожаное сиденье.

Тим не заметил, что впереди и позади их автомобиля едут две другие машины с
личной охраной. Не понял он и выкриков газетчиков, которые, бегая по
улицам, размахивали своими листками:

- Il barone Treci e morto!

- Adesso un ragazzo di quatrodici anni e il piu ricco uomo del mondo!

Барон с улыбкой перевел их выкрики Тиму:

"Барон Треч умер! Четырнадцатилетний мальчик - самый богатый человек на
земле!"

На перекрестке машина остановилась перед светофором. Треч в это время давал
Тиму указания, как надо вести себя на приеме, на который они сейчас ехали.
Но Тим плохо его слушал - он засмотрелся на маленькую смуглую девочку с
черными, как вишни, глазами, которая стояла на тротуаре рядом с продавцом
фруктов и, широко раскрыв рот, старалась откусить кусок огромного яблока.
Заметив взгляд Тима, она опустила руку с яблоком и улыбнулась мальчику.

Тим кивнул ей, снова забыв, как печально кончается всякий раз его попытка
улыбнуться,

И девочка вдруг увидела, что лицо за стеклом автомобиля исказила ужасная
гримаса. Она испугалась, заплакала и спряталась за спину продавца фруктов.

Тим закрыл лицо руками и откинулся на спинку сиденья. Барон же, наблюдавший
за этой сценой в зеркало, опустил стекло со своей стороны и, смеясь, что-то
крикнул девчушке по-итальянски.

Девочка с еще мокрым от слез лицом выглянула из-за спины продавца фруктов,
робко подошла к машине и протянула свое яблоко барону. Когда Треч дал ей за
это блестящую монету, она просияла, пискнула: "Grazie, signore!"! - и
рассмеялась.

В это мгновение машина тронулась, и барон протянул яблоко Тиму.

Но Тим невольно отдернул руку, и огромное красное яблоко, блестевшее,
словно лакированное, покатилось с его колен на пол, под ноги шоферу.

- Вам надо научиться, господин Талер, - сказал Треч, - заменять в будущем
свою улыбку чаевыми. В большинстве случаев чаевые производят гораздо более
сильное впечатление.

"Зачем же ты тогда купил мой смех?" - подумал Тим.

Вслух он сказал:

- Я приму это к сведению, барон. Спасибо, синьор!

Лист восемнадцатый. В ПАЛАЦЦО КАНДИДО.

Палаццо Кандидо, как ясно уже по итальянскому названию, - это белый дворец:
снаружи - белый мрамор, внутри - белая штукатурка. Когда барон с Тимом
поднялись по белой мраморной лестнице на первый этаж, их со всех сторон
окружили директора. Все они показались Тиму какими-то странно знакомыми -
наверное, это они тогда встречали его на пристани. Директора хранили
почтительное молчание, пока барон разговаривал с Тимом.

- Этот дворец, - сказал Треч вполголоса, - представляет собой музей, и за
то, что его предоставили в наше распоряжение, нам придется заплатить много
денег. В залах его висят картины мастеров итальянской и голландской школы.
Нам придется их осмотреть. Такого рода обязанности на нас налагает наше
положение. Так как вы, господин Талер, вероятно, ничего не смыслите в
живописи и вообще в искусстве, рекомендую вам осматривать картины молча, с
серьезным лицом. У тех картин, возле которых я буду покашливать, вы будете
стоять несколько дольше, чем у других. Изображайте молчаливую
заинтересованность.

Тим кивнул молча, с серьезным лицом.

Но когда они в окружении свиты директоров начали обходить картинную
галерею, Тим не стал следовать предписаниям барона. От картин, перед
которыми Треч покашливал, он чаще всего сразу же отходил. Зато у тех
картин, возле которых Треч не кашлял, Тим задерживался дольше.

В музее было больше всего портретов, написанных маслом. Лица людей на
портретах голландских мастеров казались совсем прозрачными и удивляли
выражением сосредоточенности; узкие губы их всегда были крепко сжаты. Лица
на портретах итальянских художников отличались красивой смуглостью кожи, а
из-за веселых полукругов около уголков губ все время казалось, что они
вот-вот озарятся улыбкой. Как видно, голландские портреты были более
знамениты - чаще всего барон покашливал перед ними; но Тиму нравились
совсем другие лица - менее замкнутые, открытые, с ямочками возле уголков
рта. Иногда барону приходилось чуть ли не подталкивать его, чтобы он отошел
от такого портрета, зато директора на "ици" и "оци" находили, что у
мальчика совсем неплохой вкус. Когда Треч заметил это, он, не долго думая,
решил прервать осмотр картинной галереи и сказал:

- Пора, однако, перейти к основной части нашего мероприятия, господа!

Теперь все направились в зал, где стояли празднично накрытые столы,
составленные в форме буквы "П". Место во главе стола было украшено ветками
лавра. Здесь должен был сидеть Тим.

Но прежде чем все заняли свои места, появился фотограф, щупленький,
подвижный человечек с чересчур длинными черными волосами; волосы все время
падали ему на глаза, и он всякий раз откидывал их со лба величественным
движением головы. Фотограф попросил всех присутствующих встать в полукруг
так, чтобы Тим оказался в центре. Кроме директоров, здесь оказалось еще
много каких-то других людей, но им Тим не должен был пожимать руку.

Щупленький фотограф прикрутил свой аппарат к штативу, поглядел в
видоискатель и стал дирижировать собравшимися, изо всех сил размахивая
руками и выкрикивая:

- Ridere, sorridere! Sorridere, prego!

Тим, стоявший впереди Грандицци, обернулся через плечо и спросил директора:

- Что он говорит?

- Он говорит, чтобы ты... простите, чтобы вы... Вернее, он говорит, чтобы
мы улыбнулись... Улыбнитесь!

- Спасибо! - ответил Тим.

Он резко побледнел. Теперь фотограф обратился прямо к нему и повторил:

- Sorridere, signore! Улибайтэсь, пожалюста! И все уставились на мальчика.
А он стоял, крепко сжав губы. Фотограф с отчаянием повторял:

- Улибайтэсь! О, пожалюста, пожалюста!

Барон, стоявший позади Грандицци, ни единым словом не пришел Тиму на помощь.

И Тим сказал:

- Мое наследство - тяжелая ноша, господин фотограф. И я еще не знаю, что
мне делать - смеяться или плакать. Разрешите мне пока подождать и со
смехом, и со слезами.

По полукругу пробежал шепот. Одни переводили слова Тима на итальянский,
другие выражали удивление и восхищение. Только Треч весело улыбался.

Наконец снимок был сделан - правда, без улыбающегося наследника.

После этого все сели за стол. По одну сторону от Тима сидел Грандицци, по
другую - барон. Носовой платок директора Грандицци испускал аромат
гвоздики. Казалось, что пахнет сладким перцем.

Прежде чем приступить к еде, директора произнесли множество торжественных
речей - кто по-итальянски, кто на плохом немецком. И всякий раз, когда
слушатели смеялись, кивали или аплодировали, они поглядывали на мальчика,
сидевшего во главе стола.

Один раз барон шепнул Тиму:

- Вы устроили себе нелегкую жизнь, господин Талер, слишком поспешно
заключив пари. Тим шепотом ответил:

- Я знал, что меня ожидает, барон.

На самом же деле еще никогда в жизни на душе у него не было так скверно,
как сейчас, когда все рассматривали его, словно какую-нибудь диковинную
зверюшку. Но твердое решение не уступать барону ни в чем укрепляло его силы
и не давало падать духом.

Только на одно короткое мгновение Тим задумался - он вспомнил о рулевом
Джонни. И тут вдруг он снова превратился в маленького мальчика и испугался,
что сейчас разревется. Но, к счастью, как раз в эту минуту барон поднялся,
чтобы произнести речь, и Тим снова взял себя в руки.

Прежде всего барон воздал должное способностям и деловым качествам своего
умершего брата, затем перешел к тем высоким задачам, которые стоят перед
всяким, кто управляет огромным богатством, и, наконец, в коротких,
энергичных выражениях пожелал юному наследнику сил и мудрости, чтобы
разумно и с благой целью использовать столь грандиозное наследство. Потом
он сказал несколько слов по-итальянски. Очевидно, это была шутка, и он сам
рассмеялся ей, словно маленький мальчик.

Дамы и господа за столом были так очарованы его смехом, что тоже
рассмеялись и принялись усиленно аплодировать.

На этот раз смех барона не задел Тима. Он всегда теперь носил на руке часы,
которые подарил ему господин Рикерт в Гамбурге, и в эту минуту как раз
смотрел на них. Часы показывали восемнадцать тридцать - половину седьмого.
В восемь он должен встретиться с Джонни. А судя по тарелкам, бокалам и
приборам, банкет затянется еще надолго. Очевидно, Тиму придется подняться
из-за стола раньше всех. Но как это сделать? Ведь он здесь главное
действующее лицо...

Банкет и в самом деле длился очень долго. Когда после супа, последовавшего
за закусками, подали на стол главное блюдо - почки в белом вине, - было уже
двадцать минут восьмого.

Мысли Тима были заняты только одним - предстоящей встречей с Джонни, и он
даже сам не заметил, какие трудности ему пришлось преодолеть, чтобы
выглядеть за столом хорошо воспитанным молодым человеком. Он ел так, как
ели посетители ресторана на пароходе "Дельфин", и барон не успевал
удивляться столь же прекрасным, сколь естественным манерам мальчика.
Увидев, с какой грацией Тим накалывает на вилку кусочек почки, он
пробормотал:

- Нет, я явно недооценивал этого паренька! Когда стрелки на часах показали
без двадцати восемь, Тим нагнулся к уху барона и шепнул:

- Мне нужно выйти. Барон поспешно ответил:

- Туалет направо по коридору.

- Спасибо, - сказал Тим.

Он поднялся и прошел мимо всех парадных столов к двери, сопровождаемый
многочисленными взглядами. Он очень старался идти так, как ходит любой
самый обыкновенный мальчик четырнадцати лет.

В коридоре ему вдруг пришло в голову приоткрыть дверь в зал и громко
крикнуть им какое-нибудь словечко - вот бы они подскочили! Но здесь стоял
слуга в золотой ливрее, и Тим со спокойным достоинством проследовал в
туалет.

В ту минуту, когда он снова вышел в коридор, слуга в золотой ливрее как раз
отвернулся, и Тим на цыпочках - ведь шаги по мрамору отдаются эхом -
прошмыгнул через площадку на лестницу и поспешно сбежал вниз.

Перед порталом палаццо стоял швейцар в ливрее с золотыми галунами. Но он,
как видно, не знал мальчика в лицо и посмотрел на него с хмурым
безразличием. Тим настолько осмелел, что даже спросил его, где находится
памятник Христофора Колумба. Но швейцар его не понял. Он неуверенно показал
рукой в сторону трамвайной остановки. И Тим быстрым шагом пошел в указанном
направлении.

Лист девятнадцатый. ДЖОННИ.

Дожидаясь трамвая - прошла, казалось, целая вечность, - Тим то и дело
оглядывался через плечо на портал палаццо, но, кроме швейцара, неподвижно
стоящего у дверей, там по-прежнему никого не было. Как видно, долгое
отсутствие Тима ни у кого еще не вызвало беспокойства. Тим с нетерпением
изучал схему трамвайных маршрутов, посреди которой было помещено длинное
прямоугольное зеркало. И вдруг он - не в первый раз за эти сутки! - узнал
благодаря отражению нечто ново