ывают "комок подкатил к горлу".

Тем временем такси свернуло к берегу Альстера и подъехало к отелю. Шофер
вышел и растворил дверцу. Впервые он предстал перед ними во весь свой
огромный рост.

У Тима больше не оставалось сомнений.

Когда барон расплатился и повернулся лицом к отелю, Тим с трудом удержался,
чтобы не обнять великана. Хриплым от волнения голосом он шепнул:

- Джонни!

Шофер на секунду снял огромные темные очки, в которых его почти невозможно
было узнать, взглянул на Тима и громко сказал;

- До свидания, молодой человек! - и подал ему руку. Потом он снова надел
очки, сел в машину и уехал.

В руке Тима остался обрывочек бумаги, крошечная записочка, собственно
говоря, почти ничего. И все же он чувствовал себя с этим клочком бумаги
богаче, чем если бы в его руках оказались все акции концерна барона
Треча... Включая акции с решающим голосом!

Почти счастливый, Тим вошел вслед за Тречем в отель, в вестибюле которого
их встречал с распростертыми объятиями очередной директор.

"Какая честь, господин барон!" - казалось, говорили его руки, словно
превратившиеся в чашу, полную восторга. Однако директор не успел выразить
свое восхищение вслух, потому что барон приложил палец к губам.

- Прошу вас, никакой шумихи! Мы здесь инкогнито. Мистер Браун и сын -
коммерсанты из Лондона.

Руки директора опустились. Он корректно поклонился:

- Весьма рад, мистер Браун. Ваш багаж уже прибыл.

Тиму все это показалось на редкость забавным. Он мог бы сейчас даже обнять
этого директора - так крохотная записочка в одно мгновение преобразила в
его глазах весь мир.

Но Тим никого не обнял. Тим не рассмеялся. Да и как бы он мог это сделать?
Он сказал серьезно и вежливо, как привык говорить за эти долгие грустные
годы:

- Благодарю вас!

Лист двадцать девятый. ЗАБЫТЫЕ ЛИЦА.

Во время кругосветного путешествия Тим привык к тому, что за ним всегда,
словно тень, следовал один из сыщиков, а то и оба вместе. Они выполняли
свое задание незаметно и даже довольно тактично. Тим не раз узнавал на
улицах разных городов обоих этих господ, ведь их лица примелькались ему еще
в Генуе. И это уже его не волновало, потому что он приучился разыгрывать во
время путешествия послушного спутника Треча.

Теперь же, когда у него в кармане лежала драгоценная записочка, Тиму
мерещился сыщик за каждой складкой портьеры. Он не решался достать и
прочитать записку. Да и маскарадный костюм Джонни и его нарочитая
сдержанность - все это заставляло Тима предполагать, что за его друзьями
следят точно так же, как за ним самим.

Наконец - барон в это время прилег на часок отдохнуть - Тиму удалось
скрыться в ванной комнате своего номера. Он закрылся на задвижку, сел на
край ванны и вынул записку из кармана.

Сложенная вчетверо бумажка была не больше почтовой марки. Когда Тим ее
развернул, одна ее сторона оказалась исписанной микроскопическим почерком.
Крохотные буковки невозможно было разглядеть невооруженным глазом. Нужна
была лупа.

Но откуда было Тиму взять лупу? Складывая записочку снова вчетверо и пряча
ее в карман, он напряженно думал. Попросить лупу у кого-нибудь из служащих
отеля? Об этом сейчас же узнают сыщики. Купить? Сыщики тут же спросят в
магазине, что сейчас купил этот мальчик. Как же достать лупу?

Тим услышал, что кто-то постучал в дверь и, очевидно, вошел в его номер. Он
подумал, что это Треч, и на всякий случай нарочно спустил воду в уборной.
Потом тихонько отодвинул задвижку и вошел в гостиную.

В гостиной стояли круглый стол и четыре кресла. В одном из них, прямо
напротив Тима; сидела, вытянув шею, ярко накрашенная женщина, одетая до
смешного пестро и броско. Ее волосы, похожие на солому, были завиты в
локончики. В другом кресле, рядом с ней, сидел бледный юный верзила с
огромной цветной бабочкой вместо галстука. Тиму вдруг показалось, что в
комнате запахло перцем, тмином и анисом.

С мачехой и Эрвином эти люди имели лишь самое отдаленное сходство. И
все-таки это были они.

Тим остановился в дверях, не произнося ни слова. Он никак не ожидал такого
визита. Он не был подготовлен к тому, чтобы снова увидеть эти лица. Ему
понадобилось всего лишь одно мгновение, чтобы узнать их. Но прошло еще
некоторое время, прежде чем он разглядел, как в этих изменившихся лицах
проступали прежние черты. И тут он впервые В жизни увидел, что это глупые
лица.

Он вспомнил, вернее, снова услышал слова отца: "Презирай глупость, если она
не добра". И теперь он ясно понял то, что только глухо и смутно чувствовал,
когда был маленьким мальчиком. Он понял, что отец его уже тогда раскусил
этих двоих, сидящих сейчас перед ним в креслах. Он понял, что ему удалось
сохранить в детстве свой смех только потому, что с ним был отец.

Глаза Тима наполнились слезами; не от растроганности, а оттого, что он
долго не сводил взгляда с тех, кто сидел напротив. Лицо мачехи расплылось;
перед глазами его стояло другое лицо - лицо той, которая подарила ему его
смех: лицо матери. Черные волосы и блестящие черные глаза, смуглая кожа и
веселые полукруги возле уголков губ.

Так вот почему ему так понравились портреты в палаццо Кандидо в Генуе! Это
было узнавание, воспоминание. С картин итальянских художников, с каждого
портрета, на него глядело лицо его матери. Это были портреты его прошлого,
целых поколений его предков. А может быть, и его будущего? Да, на это он
надеялся.

Мачеха при появлении Тима вскочила с кресла, засеменила, стуча высокими
каблуками, ему навстречу и, не долго думая, повисла у него на шее. Тим, на
которого нахлынули воспоминания о матери, в смятении обнял мачеху. Но
теперь он уже не был больше бедным маленьким мальчиком из переулка. Он
научился владеть и своим смятением, и своими порывами. Уже в следующую
минуту он молча, мягко отстранил мачеху. И она покорилась. Всхлипнув
разок-другой, она засеменила наэад к столу, где лежала ее сумочка,
торопливо достала из нее носовой платочек и несколько раз прижала его к
глазам, опушенным наклеенными ресницами.

Теперь и Эрвин поднялся со своего кресла. Расхлябанной походкой двинулся он
к сводному брату, подал ему мягкую, расслабленную руку и сказал:

- Здорово, Тим!

- Здорово, Эрвин!

Больше они ничего не успели сказать друг другу, потому что дверь
распахнулась, и в комнату, запыхавшись, влетел барон.

- Кто это такие?

Конечно, барон догадывался, кто перед ним; и Тим прекрасно знал это. Тем не
менее он вежливо представил ему своих непрошеных гостей.

- Разрешите познакомить вас с моей мачехой, фрау Талер, господин барон. А
вот мой сводный браг Эрвин.

Затем он подчеркнуто официально, с хорошо заученным галантным движением
руки представил им своего опекуна:

- Барон Треч.

Мачеха, подняв правую руку чуть ли не до подбородка Треча - очевидно, в
расчете на поцелуй,- - прощебетала:

- Очень приятно, господин барон!

Треч не обратил на ее руку никакого внимания.

- Не будем разыгрывать здесь спектакль, фрау Талер! Театр ваш, как говорят
злые языки, все равно погорел.

Мачеха, открывшая было рот, чтобы запальчиво возразить барону, вдруг
изменила тактику. Она обернулась к Тиму и, изобразив на своем кислом лице
сладкое восхищение, отступила на шаг назад и сказала:

- Ты выглядишь как настоящий светский молодой человек, мой мальчик! Я очень
горжусь тобою. Мы все прочитали о тебе в газетах. Правда, Эрвин?

Ее сын раздраженно пробормотал что-то вроде "м-да". Судя по всему, его
отношение к матери ничуть не изменилось. Избалованный и зависимый от нее
из-за своей беспомощности и неумения самостоятельно удовлетворять свои
претензии к жизни, он в то же время стыдился ее в присутствии других. Он
использовал ее животную любовь с большой выгодой для себя, но выносил эту
любовь с трудом.

Тим был теперь рад, что эта любовь в свое время не распространилась на
него. Она сломила бы его волю и сделала бы его неспособным к сопротивлению;
он не выдержал бы того ада, каким была для него жизнь все эти последние
годы. Эта встреча оказалась для Тима не просто полезной, она была ему
необходима. Он снова увидел, что круг пройден, что он словно движется по
спирали и сейчас находится как бы вновь у истока своего пути, только на
несколько витков выше. Если начало пути - его старый дом в переулке, то он,
крутыми тропинками взобравшись в гору, теперь глядит на него оттуда сверху
вниз - вон он, в глубокой долине. Тим видел, что его мачеха и Эрвин все еще
стоят там, где он их оставил, что они не продвинулись ни на шаг. И хотя
сейчас, в номере отеля "Времена года", они стояли с ним рядом, они были на
самом деле так далеко от него, что он едва различал их голоса.

Как раз в эту минуту мачеха сказала:

- Мы теперь навсегда останемся с тобой и будем о тебе заботиться, Тим. Ведь
ты законный наследник всего состояния, и завтра тебе исполняется
шестнадцать лет. А это значит...

- ...это вовсе не значит, что он становится совершеннолетним! - поучительно
заметил барон.

Фрау Талер резко повернулась в его сторону. Глаза ее блеснули тем фальшивым
блеском, который Тим так хорошо помнил с детства. Теперь он показался ему
довольно тусклым и вполне безопасным. "О, как глупо страдать под гнетом
глупости!" - подумал Тим.

Тем временем Треч с веселой улыбкой объяснял, почему Тим с наступлением
шестнадцати лет еще не становится совершеннолетним.

- В этой стране, госпожа Талер, совершеннолетие наступает, когда человеку
исполняется двадцать один год. И только тогда он может вступить в законное
владение наследством. Вы, как видно, разузнали, что я являюсь подданным
страны, где человек становится совершеннолетним в шестнадцать лет. Но это
не имеет никакого отношения к вашему пасынку Тиму. Он подчиняется, как и
прежде, законам не той страны, а этой. И только по исполнении двадцати
одного года вступает во владение наследством.

Мачеха не перебивала барона. Пока он говорил, она не произнесла ни слова.
Она только хлопала глазами и нервно теребила в руках свой платочек. Теперь
она снова обернулась к своему пасынку и спросила, с трудом подавляя
волнение:

- А разве у тебя не такое подданство, как у барона? Тим, глядевший на нее
без всякого сочувствия, не расслышал вопроса, потому что был погружен в
свои мысли. Он заметил только, что она что-то спросила. Чтобы не быть
невежливым, он указал на кресла:

- Давайте сядем. Нам будет удобнее разговаривать. Все молча заняли места
вокруг стола. Тим положил ногу на ногу и сказал:

- Я никогда еще не задумывался над тем, кто сейчас мой опекун. Когда
барон... - он запнулся, - умер, было объявлено, что теперь мой опекун новый
барон. Только сейчас мне пришло в голову, что ведь моя мачеха должна была
дать на это согласие. Было это? Или...

Фрау Талер вдруг растерялась. Она беспомощно пробормотала:

- Знаешь, Тим, нам ведь пришлось так туго, когда ты ушел. Нам так не везло,
и тогда...

- ...и тогда фрау Талер передала мне опекунство по всем правилам закона, -
договорил за нее Треч, - причем за приличное вознаграждение, которое она
впоследствии употребила на покупку театра-варьете. А театр-то взял да и
погорел.

- Но ведь в этом виновата не я, а обстоятельства... - всхлипнула фрау
Талер, и тут она принялась, как в прежние времена, трещать без умолку: -
Да, конечно, я знаю, что по закону все в порядке, но ведь это мой ребенок,
а мы теперь выброшены на улицу, я и мой сын, и вот...

На этот раз ее перебил Тим. Он сказал:

- Раз ты продала опекунство, теперь уже ничего нельзя изменить.

- "Продала... Продала..."! Не будь таким жестоким, Тим! Мы остались без
денег, Тим!

- А сколько денег вам нужно теперь?

- Да кто говорит о деньгах? Мы теперь никогда не расстанемся, Тим!

- Нет, - ответил Тим. - Мы расстанемся. Я надеюсь, что мы видимся в
последний раз. Но если я могу помочь вам деньгами, я охотно это сделаю.
Сколько вам требуется?

- Заранее выражаю свое согласие, - сказал барон.

Но Тим сделал вид, что не расслышал его слов.

- Ах, Тим! - Снова это притворное всхлипывание. - Ведь ты теперь так
безмерно богат! А мы, как твои родные, не можем вести полуголодную жизнь.

Барон разразился было смехом, но тут же прикрыл ладонью рот, прежде чем
предательский смешок успел его выдать. Он хотел как следует посмеяться над
ними, но вовремя сообразил, что смех его им хорошо знаком. А значит,
необходимо срочно от них избавиться. И позаботиться о том, чтобы они
никогда больше не встречались на его пути. Следовательно, надо платить.
Поэтому он тут же сделал предложение:

- На Ямайке, фрау Талер, в моем владении находится процветающий морской
курорт. Его посещают главным образом американские туристы. Шестьдесят тысяч
долларов годового дохода. Как известно, Ямайка - остров вечной весны. Ваше
бунгало стоит под пальмами на берегу моря.

"Прямо как путеводитель для туристов! - с удивлением подумал Тим. - Значит,
и это он умеет!" Впрочем, он сразу понял, почему Треч решил услать их так
далеко: от него не ускользнуло, как резко оборвал барон свой смех. Он не
удивился даже тогда, когда барон подарил им два билета на пароход в каюте
первого класса.

Мачеха, снова всхлипнув или, вернее, продолжая всхлипывать, сказала:

- О, вы слишком добры, господин барон! У Эрвина от одной только мысли о
Ямайке раскраснелись щеки. Он то и дело хлопал глазами - в точности как его
мать.

- Прошу вас пройти со мной в мой номер, чтобы тут же подписать контракт, -
сказал барон.

Он поднялся со своего кресла, подошел к двери и распахнул ее перед мачехой
с иронической вежливостью.

Фрау Талер, стуча каблуками, засеменила вслед за ним, но, вовремя вспомнив
про Тима, обернулась в дверях и спросила:

- Ты ведь нас не забудешь, Тим?

- Кажется, я вас уже забыл, - сказал Тим, но не слишком громко. Потом он
подал ей руку и серьезно проговорил: - Желаю удачи на Ямайке!

- Спасибо, спасибо, мой мальчик.

Рот ее начал было растягиваться в улыбку, но, не успев улыбнуться, она
оказалась уже за дверью. Эрвин, пожав Тиму руку, хотел последовать за
матерью, но Тим задержал его, шепнув:

- Достань мне лупу и положи ее под красную скамейку на берегу Альстера,
напротив входа в отель. Вот, держи! - Он выгреб из кармана все, что в нем
было, и протянул деньги Эрвину.

Эрвин, рассматривая купюры, удивленно спросил:

- А это что за записочка?

- Ой! Она мне еще нужна! - чуть не вскрикнул Тим, но, к счастью, он сказал
это шепотом.

Записочка снова перекочевала в карман Тима, а Эрвин двинулся к двери.

- Все будет в норме! - шепнул он с порога. - Молчу как могила. Тим кивнул и
запер дверь за своим сводным братом и за своим далеким прошлым. На
английский замок.

Лист тридцатый. БУМАГИ.

Удивительно, с какой быстротой богатые и влиятельные люди улаживают те
формальности в учреждениях, на которые так называемый "простой человек"
нередко тратит целые месяцы.

Всего за один день в собственной юридической конторе акционерного общества
барона Треча было оформлено множество важных документов, согласно которым:

Морской курорт на Ямайке передавался на равных правах фрау Талер и ее сыну
Эрвину. В связи с этим Тиму пришлось увидеться с ними еще раз, всего на
минутку. Эрвин, однако, успел ему шепнуть, что лупа уже лежит под скамейкой.

Пароходство "Гамбург - Гельголанд - Пассажирское", сокращенно именуемое
"ГГП", с этого же дня поступало в личную собственность Тима Талера.
(Прежний владелец, старый господин Денкер, после подписания контракта
горячо пожал Тиму руку, сказав: "Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!" - и
трижды плюнул через левое плечо.)

Пакет с акциями на гамбургское пароходство, незадолго до того полученный
Тимом в Лондоне от мистера Пенни, переходил - и опять с этого же дня! - в
собственность барона. Условный срок длительностью в один год в данном
случае отпадал, так как барон Треч являлся владельцем акций с решающим
голосом.

И, наконец, последний контракт, заключенный в этот день, был контракт о
наследстве. До сих пор барону успешно удавалось оттягивать его заключение,
так как Тим никогда о нем не спрашивал.

Почему барон проявил вдруг готовность заключить этот контракт, Тим не знал,
да его это и мало заботило. Сделки, контракты, богатство - до всего этого
ему не было теперь никакого дела. Единственное богатство, которое сейчас
его интересовало, был смех. Он предчувствовал, что крошечная записочка в
его кармане - на ночь он спрятал ее под подушку - была ключом к его смеху,
запертому на замок; поэтому ему не терпелось достать лупу из-под скамейки.
Он то и дело потирал рукой лоб, чтобы обратить внимание барона на то, как
утомили его бесконечные формальности по заключению трех контрактов.

- Если у вас болит голова, мы можем отложить заключение контракта о
наследстве на завтра, - сказал, заметив это, барон. - Вы согласны, господин
Талер?

Тим согласился не сразу. Для этого он был теперь слишком опытен. Он
разъяснил, что, по его мнению, было бы лучше заключить контракт немедленно,
но, к сожалению, он испытывает в эту минуту головную боль. А поскольку
контракты надо подписывать с ясной головой, то, пожалуй, и в самом деле
будет лучше подождать с этим до завтра.

Эта хитрость удалась, как он и рассчитывал. Подписание контракта отложили
на завтра, и Тиму было разрешено, после того как он послушно проглотил две
таблетки, пойти прогуляться по берегу Альстера перед отелем. ("Свежий
воздух творит чудеса", - сказал ему один из юристов.)

Тим знал, что где-то поблизости притаился сыщик, который не сводит с него
глаз, и потому не бросился сразу поднимать лупу из-под красной скамейки.
Купив в киоске газету, он сел с ней на скамейку. Где лежит лупа, ему
удалось разглядеть еще раньше.

Читая газету, Тим держал ее так, что вкладной лист вскоре соскользнул с его
колен и порхнул под скамейку. Тогда он нагнулся и вместе с газетным листом
поднял лупу. Потом, спрятавшись за газету, украдкой сунул лупу в карман
своего пиджака. Он носил теперь чаще всего костюм из фланели, серый или в
мелкую клетку.

Прошло не меньше пятнадцати минут, прежде чем Тим сложил газету и, оставив
ее на скамейке для какого-нибудь прохожего, вошел в отель. Портье вместе с
ключом передал ему сложенную вчетверо бумажку. Это была записка от барона:


     Если вы почувствуете себя лучше, приходите, пожалуйста,
  в мой номер.
                                                       Треч.
Тим решил подняться наверх в номер барона, ненадолго заглянув перед этим к
себе; он только спрятал лупу в маленькую домашнюю аптечку, висевшую на
стене в ванной, и, свернув в трубочку записку Джонни, сунул ее в полупустую
стеклянную пробирку с таблетками от головной боли. Положив пробирку обратно
в аптечку, он отправился к барону.

Обычно во время важных переговоров Треч держал в руке бумажку с основными
пунктами.

И на этот раз Тим увидел в его руке такую бумажку. На ней были написаны
столбиком всего три слова. Тиму не удалось разглядеть их как следует, но
первое слово было очень похоже на фамилию "Рикерт".

- Завтра, господин Талер, - начал барон, - истекает срок нашего небольшого
договора относительно господина Рикерта. Если вы до завтрашнего дня не
установите контакта с вашими гамбургскими друзьями, господин Рикерт будет
вновь назначен директором пароходства. В связи с преклонным возрастом он
может быть тут же с почетом переведен на пенсию с высоким месячным
содержанием. К сожалению, мы с вами завтра же должны вылететь в Каир, так
как одна египетская фирма заявляет протест по поводу названия маргарина
"Пальмаро". Следовательно, если вы хотите поговорить со своими гамбургскими
друзьями, вам надо сделать это еще сегодня. Но тогда наш договор потеряет
силу, и господину Рикерту придется навсегда остаться докером.

- Докером? - с изумлением спросил Тим.

- Да, господин Талер, докером. Он дошел до этого. А это не так легко в его
возрасте. Поэтому я думаю, что вы захотите освободить его от столь
печальной участи и не станете искать встречи ни с Крешимиром, ни с рулевым
Джонни, ни с самим господин