перь у него осталось всего
пятьдесят пфеннигов.

Кладбищенский сторож, ворча, поплелся обратно к сторожке. Рабочие собрали
инструменты, приподняли на прощание кепки и тоже пошли к выходу. Тим, зажав
в кулаке монету в пятьдесят пфеннигов, остался стоять один у могилы отца. В
другой руке он держал свою фуражку, за подкладкой которой был спрятан
странный, непонятный контракт. Он рассказывал тому, кого давно уже не было
в живых, все, что ему так хотелось бы рассказать хоть одному живому
человеку.

Наконец он умолк, еще раз осмотрел новую мраморную плиту и нашел ее очень
красивой. Потом негромко сказал:

- Я вернусь, когда снова смогу смеяться. До скорого свидания! Но вдруг
запнулся и прибавил: - Надеюсь, что до скорого...

Проходя мимо сторожки, он взял у рассерженного сторожа плитку шоколада. На
последние деньги он купил трамвайный билет.

Куда он едет, он и сам не знал. Он знал только, что ему надо найти
господина в клетчатом и вернуть проданный смех.

Лист девятый. ГОСПОДИН РИКЕРТ.

Трамвайный вагон был почти пуст. Кроме Тима, здесь сидел только
кругленький, небольшого роста пожилой человек с веселым лицом, немного
похожий на добродушного мопса.

Он спросил мальчика, куда гот едет.

- На вокзал, - ответил Тим.

- Тогда тебе придется сделать пересадку. Этот трамвай не идет к вокзалу.
Это я знаю точно: я и сам еду на вокзал.

Тим держал свою фуражку на коленях и, ощупывая пальцами подкладку, слушал,
как шуршит под его рукой сложенный вчетверо контракт И вдруг ему пришло в
голову, что теперь он должен стараться как можно чаще заключать самые
невероятные пари. Может быть, какое-нибудь он и проиграет. Ведь тогда он
вернет свой смех!

И он сказал:

- Держу пари, что этот трамвай идет к вокзалу!

Кругленький человечек рассмеялся и сказал то же самое, что и кладбищенский
сторож:

- Ты проиграл пари, еще не успев его заключить! - И добавил: - Ведь это
"девятый"! Он еще никогда не шел до вокзала.

- И все-таки я держу с вами пари! - сказал Тим с такой уверенностью, что
человек с удивлением замолчал.

- Что-то уж чересчур ты в этом уверен, малыш. Так на что же мы будем
спорить?

- На билет до Гамбурга, - быстро ответил Тим. Он и сам был обескуражен
своим поспешным ответом. Эта мысль так неожиданно пришла ему в голову! И
все же она пришла не случайно. Ведь он давно уже решил отправиться в
плавание.

- А ты что, собираешься ехать в Гамбург?

Тим кивнул.

Приветливое лицо "мопса" расплылось в улыбке.

- Тебе незачем спорить, малыш! Дело в том, что я тоже еду в Гамбург и взял
два билета в двухместном купе. А тот господин, который должен был ехать со
мной, задержался. Значит, ты можешь составить мне компанию.

- И все-таки мне хотелось бы заключить с вами пари, - серьезно ответил Тим.

- Хорошо! Давай поспорим. Но предупреждаю: ты проиграешь! А как тебя зовут?

- Тим Талер.

- Хорошее имя. Звучит, как звон монет[1]. А моя фамилия Рикерт.

Они пожали друг другу руки. Так они одновременно и познакомились и
заключили пари.

Когда по вагону прошел кондуктор, господин Рикерт спросил его:

- Скажите, пожалуйста, этот трамвай идет к вокзалу? Только кондуктор хотел
ответить, как вагон качнуло, и он остановился. Тим чуть не упал на
господина Рикерта.

Кондуктор побежал на переднюю площадку. Как раз в эту минуту на нее вскочил
чиновник управления городского транспорта с серебряными нашивками на
кителе. Он взволнованно сообщил что-то кондуктору, тот взволнованно что-то
ответил, потом вернулся в вагон и обратился к господину Рикерту;

- Сегодня вагон в порядке исключения пойдет к вокзалу, потому что на нашей
линии поврежден провод. Но обычно "девятый" не ходит по этому маршруту.

Он приложил два пальца к козырьку фуражки и снова пошел на переднюю
площадку.

- Черт побери, ловко же ты выиграл спор, Тим Талер! - рассмеялся господин
Рикерт. - Сознайся-ка, ведь ты наверняка слыхал, что на этой линии оборван
провод. Ну, сознайся!

Тим грустно покачал головой. Ему гораздо больше хотелось проиграть этот
спор, чем выиграть. Теперь ему окончательно стало ясно, что господин Треч
обладает необыкновенными возможностями.

На вокзале господин Рикерт поинтересовался, где оставил Тим свой багаж.

- Все, что мне нужно, со мной, - ответил Тим очень неопределенно и совсем
не по-детски. - А паспорт у меня в кармане куртки.

У Тима и правда был при себе паспорт. Когда ему исполнилось четырнадцать
лет, он добился у мачехи, чтобы она выхлопотала ему собственный паспорт,
ссылаясь на то, что ему придется показывать паспорт в кассе на ипподроме.
Этот довод убедил мачеху, тем более что Тим целый год вообще отказывался
играть на скачках.

Но только теперь Тим понял, как необходим ему паспорт. Ведь он ехал в
Гамбург.

Купе господина Рикерта оказалось в первом классе. На двери купе висела
табличка с его именем: "Христиан Рикерт, директор пароходства".

А внизу на той же табличке стояло еще одно имя, и, прочитав его, Тим
побледнел: "Барон Ч. Треч".

Когда они сели на свои места, господин Рикерт спросил:

- Тебе нехорошо, Тим? Ты так побледнел!

- Это иногда со мной бывает, - ответил Тим (и нельзя сказать, чтобы это
было неправдой, потому что с кем же этого иногда не бывает!).

Поезд шел некоторое время вдоль Эльбы. Господин Рикерт глядел на реку, на
ее берега; видно было, что это доставляет ему удовольствие. Но Тим не
смотрел ни в окно, ни на господина Рикерта.

Ласковый взгляд "мопса" время от времени незаметно останавливался на лице
мальчика, но затем снова обращался к живописным берегам реки.

Господин Рикерт был озабочен: он не переставая думал об этом мальчике.

Наконец он решил подбодрить его каким-нибудь забавным рассказом о морском
путешествии, но, едва начав рассказывать, тут же заметил, что мальчик
рассеян и совсем его не слушает.

Только когда господин Рикерт перевел разговор на барона Треча, место
которого в купе занимал сейчас Тим, тот стал вдруг внимательным и даже
разговорчивым.

- Барон, наверное, очень богат? - спросил Тим.

- Чудовищно богат! У него есть свои предприятия во всех частях света.
Пароходство в Гамбурге, которым я заведую, тоже принадлежит ему.

- Разве барон живет в Гамбурге?

Господин Рикерт сделал неопределенное движение рукой, которое, как видно,
должно было означать: "А кто его знает?"

- Барон живет везде и нигде, - пояснил он. - Сегодня он в Гамбурге, завтра
- в Рио-де-Жанейро, а послезавтра, может быть, в Гонконге. Главная его
резиденция, насколько мне известно, это замок в Месопотамии.

- Вы, наверное, очень хорошо его знаете?

- Никто его хорошо не знает, Тим. Он меняет свой внешний вид, как хамелеон.
Вот приведу тебе пример: много лет подряд у него были поджатые губы и
колючие рыбьи глаза. Причем могу поклясться, что они были
водянисто-голубого цвета. А когда я встретился с ним вчера, оказалось, что
глаза у него карие, добрые. И теперь он уже не надевает больше на улице
черные очки от солнца. Но самое странное, что человек этот, на лице
которого я - клянусь тебе! - никогда раньше не видел улыбки, хохотал вчера,
словно мальчишка. И ни разу не поджал губ. А раньше он делал это поминутно.

Тим поспешно отвернулся к окну. Только что он невольно поджал губы.

Господин Рикерт чувствовал, что что-то в его рассказе одновременно
привлекает и расстраивает мальчика. Он переменил тему разговора:

- А что ты собираешься делать в Гамбурге?

- Хочу поступить учеником кельнера на какой-нибудь пароход. И опять Тим сам
удивился своему внезапному решению: в эту минуту оно впервые пришло ему в
голову. А впрочем, и это решение было не так уж неожиданно; ведь с
чего-нибудь да надо же начинать, если решил отправиться в плавание.

На лице сидевшего напротив человека, похожего на добродушного мопса,
появилась радостная улыбка.

- Послушай-ка, Тим, да ты ведь просто счастливчик! - не без торжественности
произнес господин Рикерт. - Когда ты собираешься ехать на вокзал, трамвай
меняет ради тебя свой маршрут, а когда тебе нужно найти место, ты тут же
натыкаешься на человека, который может тебе его предоставить!

- Вы можете устроить меня учеником кельнера?

- Кельнер на корабле называется "стюард", - поправил его директор
пароходства. - Для начала ты поработаешь мальчиком в кают-компании, а может
быть, юнгой. Но самое главное сейчас вот что: родители твои согласны?

Тим немного подумал, потом ответил:

- У меня нет родителей.

О мачехе он умолчал: он знал, что она ни за что бы не разрешила ему
отправиться в плавание.

Да и вообще он больше ни минуты не хотел думать о том, что оставил позади.
Его занимало сейчас другое: была ли его встреча с господином Рикертом и
вправду счастливой случайностью? Или и здесь, как в истории с мраморной
плитой и с "девятым" трамваем, приложил руку господин в клетчатом?

Вместе со смехом Тим потерял и кое-что другое: доверие к людям. А в этом,
как известно, тоже мало хорошего.

Господин Рикерт спросил его о чем-то, и Тиму пришлось сделать над собой
усилие, чтобы понять смысл вопроса,- голова его так и гудела от разных
мыслей.

- Я спрашиваю, согласен ли ты, чтобы я о тебе немного позаботился? -
повторил господин Рикерт. - Или, может быть, тебе не нравится мое лицо?

Тим ответил, не задумываясь:

- Нет, нравится! Даже очень нравится!

И это была правда. У него вдруг возникло чувство уверенности, что этот
человек хотя и служащий, но вовсе не сообщник господина в клетчатом,
который теперь - к этой мысли Тиму надо было еще привыкнуть! - превратился
в богатого барона Треча. И от этой уверенности Тим стал снова самым
обыкновенным, доверчивым четырнадцатилетним мальчиком.

- Что с тобой? - прямо спросил его господин Рикерт. - Ты сегодня еще ни
разу не улыбнулся. А ведь у тебя было для этого столько поводов. С тобой
стряслась какая-нибудь беда?

Больше всего на свете Тиму хотелось сейчас броситься господину Рикерту на
шею, как это бывает в театре на сцене. Но ведь все это было не в театре, а
на самом деле. Жгучая тоска охватила Тима - тоска по человеку, которому он
мог бы рассказать все.

Ему было так трудно справиться с тоской, и отчаянием, и с чувством полной
беспомощности, что блестящие крупные слезы градом покатились по его щекам.

Господин Рикерт сел рядом с ним и сказал, словно между прочим:

- Ну-ну, не плачь! Расскажи-ка мне, что с тобой случилось!

- Не могу! - крикнул Тим, уткнувшись лицом в плечо господина Рикерта. Все
ею тело сотрясалось от рыданий.

Маленький кругленький директор пароходства взял его руку в свою и не
выпускал до тех пор, пока Тим не уснул.

Лист десятый. КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР.

Корабль, на который Тим должен был поступить помощником стюарда, назывался
"Дельфин". Это был товаро-пассажирский пароход, курсировавший между
Гамбургом и Генуей.

До отплытия парохода у Тима оставалось еще три свободных дня. Это время он
мог провести в доме господина Рикерта.

Дом господина Рикерта, белый, как облако на летнем небе, стоял на шоссе,
проходившем вдоль берега Эльбы; на фасаде его красовался полукруглый
балкон, поддерживаемый тремя колоннами. Высокое крыльцо под балконом
охраняли два каменных льва весьма мирного и благодушного вида. Со
стесненным сердцем глядел Тим на этот радостный, светлый дом. Раньше, когда
он был еще мальчиком из переулка и умел смеяться, все это наверняка
показалось бы ему волшебным сном - домом прекрасного принца из сказки. Но
тому, кто продал свой смех, трудно быть счастливым. Серьезный и грустный,
прошел Тим между двумя добрыми львами в белую виллу.

Господин Рикерт жил вместе со своей матерью, милой, приветливой старушкой;
голова у нее была вся в белых кудряшках, а голосок как у девочки, и по
всякому малейшему поводу она звонко и весело смеялась.

- Ты все такой печальный, мальчик, - сказала она Тиму. - Так не годится. Да
еще в твоем возрасте! Еще успеешь узнать, что жизнь не так сладка. Правда,
Христиан?

Сын ее, директор пароходства, кивнул и тут же, отведя мать в сторону,
объяснил ей, что с мальчиком, судя по всему, случилось какое-то ужасное
несчастье и поэтому он очень просит ее обращаться с ним как можно бережнее.

Старушка с трудом поняла, о чем толковал ей сын. Она выросла в
обеспеченной, жизнерадостной семье, вышла замуж за обеспеченного,
жизнерадостного человека, и старость у нее была тоже обеспеченная и
жизнерадостная. Она знала об узких переулках в больших городах только из
трогательных историй, над которыми проливала горькие слезы, а про ссоры,
зависть, коварство и тому подобные вещи слыхом не слыхала да и не хотела
слышать.

Всю жизнь она оставалась ребенком. Она была словно вечно цветущий голубой
крокус.

- Вот что, Христианчик, - сказала она сыну после того, как он рассказал ей
все, что знал, - пойду-ка я немного погуляю с мальчиком. Вот увидишь, уж у
меня-то он рассмеется!

- Будь осторожнее, мама, - предупредил ее господин Рикерт. И старушка
обещала ему быть осторожнее.

Для Тима прогулки с ней оказались особенно тяжелыми как раз потому, что он
страшно привязался к этому милому ребенку восьмидесяти с лишним лет. Когда
она брала его за руку своей маленькой мягкой ручкой, ему хотелось
подмигнуть ей и рассмеяться. Он даже подразнил бы ее немного, как старшую
сестру, - это ей вполне подошло бы.

Но смех его был далеко. С ним разгуливал по белому свету странный господин
в клетчатом - богатый барон Треч.

Теперь Тим понимал, что продал самое дорогое из всего, что у него было.

Во вторник старенькой фрау Рикерт пришла в голову замечательная идея. Она
прочла в газете, что кукольный театр дает сегодня представление по сказке
"Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!". Это была сказка про принцессу,
которая не умела смеяться. Фрау Рикерт помнила сказку очень хорошо и решила
посмотреть представление вместе с мальчиком, который не умеет смеяться.

Она находила свою идею просто блестящей, но пока никому о ней не
рассказывала. Все утро она то и дело загадочно хихикала, а после обеда
пригласила обоих "мальчиков" - господина Рикерта и Тима - пойти с ней на
спектакль театра марионеток. И так как оба они ни в чем не могли отказать
старушке, все трое отправились в кукольный театр.

Кукольный театр находился совсем близко от их дома. Он давал спектакли в
Овельгђне, предместье Гамбурга, расположенном на самом берегу Эльбы;
чистенькие домики, окруженные садами, словно выстроились в ряд у реки под
ее прежним высоким берегом. Здесь, в задней комнате небольшого трактирчика,
и расставил свои ширмы театр марионеток.

Тесный зал был полон ребят. Только кое-где над спинками стульев возвьшались
головы матерей и отцов.

Фрау Рикерт тут же высмотрела три свободных места во втором ряду и, смеясь
и жестикулируя, стала к ним пробираться. Ее сын и Тим покорно следовали за
ней. И не успели они занять места, как в зале погас свет и маленький
красный занавес маленького театра поднялся.

Спектакль начался прологом в стихах: король вел беседу с бродягой. Они
повстречались ночью в чистом поле, когда взошла луна. Лицо у короля было
бледное и грустное. У бродяги, даже при лунном свете, играл на щеках
румянец, а с губ ни на минуту не сходила улыбка. Вот их беседа, послужившая
прологом к сказке:


КОРОЛЬ

Владенья наши облетела весть:

Принцесса без улыбки где-то есть.

Я человек серьезный, смеху враг,

И с ней хочу вступить в законный брак

Послушай, друг, получишь золотой,

Коль мне укажешь путь к принцессе той!


БРОДЯГА

Да вон он, замок! Там она живет!

Я сам спешу, сказать по правде, в замок тот.

Тебе ж, король, нет смысла торопиться:

Войду - и расхохочется девица!


КОРОЛЬ

Напрасный труд! Хвастливые слова!

Она не рассмеется! И права:

Кто не забыл, что ждет в конце нас всех,

Того не соблазнит дурацкий смех.

Земля, конечно, шарик хоть куда,

Но всякий шарик - мыльная вода!

И тот, кто в этом дал себе отчет,

Не станет хохотать, как дурачок.


БРОДЯГА

Король, король, а видно, не дурак.

Всђ вроде так. И все-таки не так:

Выходит, в жизни к смерти все идет,

И цель-то смерть. Ан нет, наоборот!

Бокал с вином не для того блестит,

Чтобы потом сказали: "Он разбит".

Он для того искрится от вина,

Чтобы сейчас сказали: "Пей до дна!"

Ну что ж, что разобьют в конце концов!

Пока он цел. И полон до краев!


КОРОЛЬ

Что радости ему, что он блестит,

Раз день придет, и скажут: "Он разбит"?


БРОДЯГА

Да потому и радуется он,

Что знает: нет, не вечен блеск и звон!


КОРОЛЬ

Ну, видно, мы друг друга не поймем.

Давай-ка к ней отправимся вдвоем.

Спеши! Смеши! А рассмешишь ее,

И королевство не мое - твое!


БРОДЯГА

Что ж, по рукам, король! Но, право, верь,

Смех означает: человек не зверь.

Так человек природой награжден:

Когда смешно, смеяться может он!


Занавес опустился, и теперь в зале стало почти совсем темно. Только сквозь
щелочку в занавесе пробивалось немного света. Большинство ребят не поняли
пролога и теперь шептались друг с другом, с нетерпением ожидая, когда же
начнется настоящее представление, только трое людей впереди, во втором
ряду, сидели совсем тихо: каждый из них думал о своем. Старенькая фрау
Рикерт сердилась, что она, оказывается, думает точно так же, как какой-то
бродяга. Она была не слишком высокого мнения о бродягах, хотя и раздавала
много денег нищим. Ей гораздо больше хотелось бы согласиться с королем -
ведь он был такой серьезный и такой грустный.

Господин Рикерт, сидевший справа от нее, вглядывался в полутьме в лицо
Тима. Только один тоненький светлый луч падал на лоб мальчика, бледный, как
у короля на сцене. Господин Рикерт боялся, что затея его матери оказалась
не совсем удачной: ведь только вчера он видел, как Тим плакал.

У Тима была лишь одна мысль: "Только бы со мной сейчас никто не заговорил!"
Его душили слезы. И всђ снова и снова в ушах его звучали последние строчки
пролога:


Так человек природой награжден:

Когда смешно, смеяться может он!

Смеяться может... Может смеяться...


Занавес поднялся, и постепенно внимание Тима привлекла к себе очень бледная
и очень серьезная принцесса, выглядывавшая из окна замка.

В саду, окружавшем замок, как раз под окном принцессы, появился
король-отец. Как только дочь его увидела, она тут же тихонько отошла от
окна.

Его величество король сел на край бассейна у фонтана и стал петь грустную
песню воде и цветам. Он жаловался им, что обращался ко всем знаменитым
шутникам - шутам и дуракам - и испробовал все шутки, какие только есть на
свете, чтобы заставить свою дочь рассмеяться. Но - увы! - безуспешно.

Потом король, вздыхая, поднялся. Дети в зале сидели не шелохнувшись.

Его величество бродил взад и вперед по саду, сокрушаясь о себе и о своей
дочери, а потом вдруг остановился и крикнул:

"О, если бы кто-нибудь ее рассмешил! Я тут же отдал бы ему в жены принцессу
да еще полкоролевства в придачу!"

Как раз в это мгновение в сад вошли бродяга и грустный молодой король.
Услыхав вопль отчаяния, изданный королем-отцом, бродяга напрямик заявил:

"Ловлю вас на слове, ваше величество! Если я рассмешу принцессу, я получу
ее в жены! Половину королевства можете оставить себе: вот этот господин,
который меня сопровождает, отдает мне свое королевство целиком!"

Король удивленно взглянул на путников, оказавшихся невольными свидетелями
его обещания. Бледный молодой король понравился ему гораздо больше, чем
краснощекий бродяга. Ведь у королей на этот счет свои вкусы. Однако, не
желая нарушить слово, он сказал:

"Если тебе удастся, незнакомец, рассмешить принцессу, ты станешь принцем и
ее супругом!"

Бродяге только этого и надо было. Он вдруг помчался куда-то со всех ног,
оставив королей в саду наедине друг с другом.

Тут занавес упал и объявили антракт.

Теперь маленькие зрители не могли дождаться продолжения. Всем хотелось
знать - рассмеется ли принцесса?

Тим втайне надеялся, что она останется серьезной. Хотя с начала спектакля
прошло совсем мало времени,